Преданія.

Интересъ, который возбуждаетъ въ настоящее время Сибирь и особенно далекія ея окраины, побудилъ меня собрать въ одно эти разсказы, касающіеся Якутской Области и печатавшіеся разновременно въ польскихъ и русскихъ журналахъ.

«Маньчары» значить: болотная трава. Такъ называла его мать въ дѣтствѣ и имя это, по якутскому обычаю, осталось за нимъ навсегда. Онъ былъ крещеный, но какое его крещеное имя — не знаю. Знаю только, что былъ онъ изъ хорошаго рода, изъ богатаго дома. Родители его умерли рано и онъ жилъ у старшаго брата. Разъ Маньчары, играючи, сбросилъ у братовой жены съ головы платокъ. Это было при людяхъ и женщина разсердилась:

— Развѣ не знаешь, что я вѣнчанная, что я жена человѣка?!. — сказала и пожаловалась мужу, когда тотъ пріѣхалъ.

Разсердился старшій братъ и ударилъ меньшаго рукой по спинѣ.

Маньчары промолчалъ, но ночью забралъ постель, топоръ, кремень и огниво и исчезъ. На другой день, по утру, увидѣли вдали столбъ дыма, не потухавшій два дня сряду — это горѣлъ огромный сорокасаженный стогъ сухаго, прошлогодняго сѣна, принадлежащій Маньчарову брату. Догадались, кто это сдѣлалъ, и въ досадѣ ударили руками по бедрамъ. Маньчары не возвратился больше.

Между тѣмъ сталъ у сосѣдей пропадать скотъ, стали изъ складовъ и амбаровъ теряться вещи. Маньчары былъ силенъ до невѣроятности, былъ быстръ до неуловимости, ловокъ — недотрога. Онъ бѣгалъ до того скоро, что всадникъ на конѣ не въ состояніи былъ его нагнать; онъ могъ прыжками уклоняться отъ стрѣлъ и пули, замѣтивши ихъ полётъ. Схвативши голову девяти-травнаго жеребца подъ мышки, онъ вёлъ животное куда хотѣлъ, точно годовалаго теленка. Взявши въ руки по ногѣ (стягу) мяса или узлу награбленнаго добра, онъ прыгалъ вдоль изгороди по верхушкамъ столбовъ, не оставляя слѣда на землѣ. Былъ онъ богатырь, былъ онъ силачъ, былъ непокорный и суровый. Людей, однако, не убивалъ. Онъ даже терпѣть не могъ убійцъ, говоря:

— Зачѣмъ, глупые, пожираютъ людей? Я ворую скотъ и добро, потому что завидую... (людямъ).

Долго онъ обижалъ народъ, уходя, скрываясь отъ преслѣдованія безнаказанно. Между прочимъ онъ увелъ женщину, жену человѣка почетнаго, — князя. Женщина была не красива собою, черная, маленькая, но, встрѣтивши ее въ лѣсу одну, собирающею ягоды, разбойникъ полюбилъ ее.

Она не хотѣла идти за нимъ, сопротивлялась. Тогда, онъ, проколовши у нея руку межъ костей повыше кисти, продѣлъ въ отверстіе ремень и увелъ, привязавши къ сѣдлу.

Черезъ эту женщину онъ и погибъ. Въ глухомъ лѣсу была у него землянка, гдѣ онъ жилъ съ своей полюбовницей. Разъ якутъ промышленникъ, отправившись ставить луки на лисицъ въ мѣстности отдаленной, мало извѣстной, въ глухой чащѣ, замѣтилъ дымокъ выползающій изъ земляной разщелины. Онъ догадался, что это значитъ и, запомнивши мѣсто, убѣжалъ поскорѣе домой. Тамъ разсказалъ, что видѣлъ. Собрались люди, вооружились и пошли ловить разбойника. Недалеко отъ того мѣста, гдѣ онъ жилъ, встрѣтили его женщину. Та разсказала имъ все, проливая слезы.

— Три года живу съ нимъ, не видя людей... Взялъ меня силой, пробивши руку...

Показала имъ шрамъ у кисти.

— Живемъ въ землянкѣ, имѣющей два выхода. Берегитесь!..

Люди осторожно окружили домъ; женщина вышла и говоритъ:

— ЬІчча! Что за холодъ!.. Какой сильный вѣтеръ дуетъ на дворѣ!..

— Не загадывай загадокъ, противная! Вижу наступаетъ мой день, пришла погибель изъ-за твоей длинной рубахи!.. закричалъ Маньчары и схватилъ пальму. Но людей уже былъ полный домъ, — люди были всюду.

— Если не станете ломать мнѣ рукъ и ногъ *), я сдамся. Если нѣтъ: буду васъ колоть!..

*) По преданіямъ, нѣкогда, якуты у военно-плѣнныхъ героевъ и вождей ломали правую руку и правую ногу.

Якуты обѣщали и онъ, бросивъ оружіе, заложилъ руки за спину. Увели его и, заковавши въ цѣпи, посадили въ острогъ. Затѣмъ судили, наказали и увезли далеко.

Три раза уходилъ Маньчары.

Всѣ царскія печати, сколько ихъ ни есть, были у него выжжены на лбу. Дремучей тайгой, лѣсомъ — чащей пробирался онъ домой. Плывя внизъ по теченію рѣчекъ, въ дуплистыхъ пняхъ, передѣлываемыхъ имъ въ лодки, питаясь кореньями, — онъ шелъ — достигалъ. Сказываютъ, завидѣвши опять якутовъ, очутясь опять въ родной землѣ, онъ рыдая цѣловалъ её, катался по ней, хватая губами куски глины. А вѣдь твердый былъ Маньчары человѣкъ. Я понимаю, почему ты, русскій, среди насъ тоскуешь.

Колымскій Улусъ. Урочище Андылахъ.

1882 года.

Якуты утверждаютъ, что въ странахъ, лежащихъ на востокъ отъ Индигирки, они появились одновременно съ русскими. Въ горахъ Тасъ-Ханяхтахскихъ мнѣ указывали ущелье, по которому будто бы прошелъ первый казацкій отрядъ. Этотъ отрядъ будто бы велъ якутъ, «а впереди его бѣжала собака». Ущелье это находится недалеко поварни Тёряхъ-Юряхской, тамъ, гдѣ горная цѣпь разбивается на нѣсколько вѣтвей — и гдѣ сворачиваетъ съ почтоваго тракта проселочная дорога на Мому. Болѣе точныхъ свѣдѣній объ этомъ пути я узнать не могъ, кромѣ утвержденія, что онъ не совпадаетъ съ теперь существующимъ.

——

Раньше другихъ стали заходить въ этотъ край два брата-якута, ловкіе, смѣлые, богатыри не люди, никого не слушающіеся, никому не подчиняющіеся господа. Край этотъ въ старину былъ богатый; соболя было, точно бѣлки, рыбы многое-множество. Достаточно было пустить стрѣлу въ озеро, чтобы она выплыла съ рыбой. Жили здѣсь кочевали густо ламуты *). И свѣтились ночью ихъ огни, многочисленные точно звѣзды на небѣ, а бѣлая чайка, пролетая съ юга къ морю надъ дымами ихъ костровъ, чернѣла отъ копоти до черноты. Ламуты были простые, ламуты были глупые. Братья обижали ихъ, отымали добычу — пушное, портили ловушки. Надоѣло ламутамъ. «Неужели не убьемъ чужеземцевъ», — сказали. Узнали объ этомъ братья и ушли. Шли они, бѣжали безъ отдыха, безъ устали, пока очутились далеко. «Сонъ подкрѣпитъ силу ослабѣвшихъ жилъ: уснемъ!» сказалъ младшій. Уснули. Вдругъ среди сна слышитъ старшій братъ человѣческій голосъ. Открылъ глаза, не двигаясь. На вершинѣ дерева напротивъ сидитъ ламутъ: лукъ натянулъ, стрѣлу на него направилъ, кричитъ: «здравствуй». Ударомъ пяткой въ бокъ разбудилъ младшаго брата и оба вдругъ встали на ноги. Смотрятъ — всюду люди. Люди кругомъ, люди въ дали, люди на деревьяхъ. Уперлись братья въ землю древками «пальмъ» и прыгнули-полетѣли выше деревьевъ, выше людей. Убѣжали. Ламуты гнались за ними, выпуская стрѣлы. Братья бѣжали быстрѣе стрѣлъ; острыя чуть касались ихъ платьевъ, падая безсильно. Ламуты не отставали. Впереди была рѣка, они знали это и надѣялись. Добѣжавши до рѣки, братья съ разбѣгу бросились на тотъ берегъ. Старшій перескочилъ, у младшаго поскользнулась нога и онъ полетѣлъ внизъ съ крутого обрыва. Видитъ старшій, нѣтъ у боку его брата, обернулся, смотритъ: тотъ лежитъ внизу убитый.

*) Ламутъ, также точно какъ тунгусъ и юкагиръ называется по якутски «Омукъ», что значитъ «чужакъ».

— Другъ!!.. Спустя три года принесу тебѣ подарокъ: впереди будутъ гнать — позади будутъ вести! — закричалъ брату и исчезъ.

Возвратившись домой разсказалъ, что случилось. Собрались родичи, сдѣлали совѣть, рѣшили просить помощи у русскихъ. Разсказали имъ, какую землю нашли, какихъ людей видѣли, неплатящихъ дани — богатыхъ. Собрали войско, снарядились, вооружились и пошли на сѣверъ. Есть утесъ, отсюда *) пять (верстъ пятьдесятъ) «кесь». Внизу большое озеро; мѣсто это называется Хаирдахъ. Теперь утесъ этотъ красный, когда-то былъ сѣрый. На вершинѣ этого утеса жили ламуты. Густо тамъ стояли ихъ палатки въ лѣтнее время. Русскіе и якуты остановились на берегу озера, какъ разъ напротивъ; построили большой плотъ; посерединѣ поставили бѣлую палатку и привязали бѣлаго коня. Пушки и оружіе спрятали. Поплыли прямо къ стойбищамъ ламутовъ. Выскочили ламуты изъ своихъ жилищъ, столпились; видятъ: диковинное бѣлое животное, бѣлый невиданный домъ. Протираютъ глаза, поглаживаютъ уши, собрались въ кучу у самаго берега. Вдругъ грянули русскіе изъ пушки и добавили съ ружья. Ламуты не знали огненнаго оружья, — разстерялись: не знаютъ бѣжать-ли, не знаютъ стоять-ли. Много ихъ перебили русскіе. Мало осталось. Остался одинъ воинъ, совсѣмъ молодой юноша. Тотъ бросился домой за оружьемъ. Кричитъ на мать: «Давай оружье!.. Сегодня мой или ихъ день! Конецъ наступаетъ!.. Одно яйцо гдѣ не гніетъ!..» (Бюгюнь кюнгя битеръ минъ битеръ киниляръ уруку булуохтера! Биръ сымыть хана сытыйбатъ?!). Схватилъ котелъ съ водою, висѣвшій на крюкѣ надъ каминомъ (хохо) и началъ пить. Не замѣчаетъ, что вода у него выливается наружу сквозь рану: бокъ у него былъ вырванъ совершенно, такъ что видно было трепетавшее въ груди сердце. Старуха-мать схватила ножъ и ударила въ это сердце. «Чѣмъ русскимъ убить моего ребенка, лучше я сама его убью!» (Нучча огобунъ ёлёрёгюнъ керетя бэемъ ёлёрёмъ!) закричала. Сердце вывалилось и запрыгало по полу; юноша еще успѣлъ за двери выскочить... Такіе бывали раньше богатыри. Много убили тогда на томъ мѣстѣ людей, охъ много!.. Убивали стариковъ, убивали дѣтей, только молодыхъ женщинъ оставляли живыми и увели съ собою. Земля, напитавшись кровью, стала красной съ тѣхъ поръ и осталась навсегда.

*) Отъ станціи Андылахъ; въ 300 верстахъ отъ Средне-Колымска на западъ.

Урочище Андылахъ Колымскій Улусъ.

1883 года.

Народовъ много. Сосчитанныхъ много, а не сосчитанныхъ еще больше. Есть люди черные, бѣлые, желтые, красные, точно красная или желтая мѣдь. Есть такіе дикіе, что не могутъ выносить человѣческаго взгляда; есть клыкастые, есть хвостатые... Есть маленькіе, не больше трехлѣтняго ребенка, и есть большіе, неимовѣрно большіе... Сказываютъ, что надъ Ледовитымъ моремъ четыре года тому назадъ нашли человѣческую голову въ тридцать фунтовъ вѣсомъ... А то, говорятъ, есть тамъ котелъ (алгый) пять верстъ въ окружность имѣющій... Въ отливъ его видно изъ воды, а приливъ его затопляетъ. Немаленькіе должно быть были люди, что въ немъ пищу варили. Случалось видывали и самихъ людей. Вонъ что слышалъ я въ дѣтствѣ, разсказывали старики:

Давно, хотя не слишкомъ давно, когда, городъ Якутскъ только что построили, ушелъ оттуда на низъ (Лены) русскій Бродяга *). Онъ жилъ — кормился надъ моремъ промышляя. Тамъ у него было три избушки, гдѣ онъ, кочуя, останавливался. Разъ пріѣхалъ онъ въ одну избушку и, привязавши собакъ, ушелъ рубить сушникъ для топки.. Вдругъ слышитъ — собака тявкнула. Испугался, такъ какъ кромѣ него, туда еще никто не заходилъ. Пошелъ на голосъ узнавать. Пошелъ на лыжахъ. Шелъ, шелъ — ничего не замѣчая, только вдали будто мелькнуло что-то черное, только впереди рѣялъ дымокъ, похожій на паръ собачьяго дыханія. Долго онъ зря шелъ, пока напалъ на слѣды собаки, до того громадные, что онъ ихъ не призналъ въ началѣ. Тутъ же по близости виднѣлись слѣды человѣка, цѣлый аршинъ длиною и свѣжій слѣдъ волка. Удивился Бродяга и захотѣлось ему непремѣнно узнать, что это были за люди и животныя, такія огромныя и такъ быстро исчезнувшіе. Долго онъ ихъ отыскивалъ, но, не найдя, усталый возвратился домой. Подходитъ и видитъ — передъ его избой стоятъ сани, запряженные четырьмя собаками, величиною съ жеребенка; на саняхъ лежатъ четыре убитыхъ волка. Человѣка нѣтъ. Открылъ двери: у порога торчатъ ступни человѣческія, въ углу противъ огня, навалясь тѣломъ на стѣнку, пятками упершись въ двери, полу-лежить, полу-сидитъ великанъ. Бородатую рожу къ нему повернулъ и глядитъ на него, молча, громадными глазами. Въ комелькѣ горитъ огонь, на огнѣ стоитъ котелъ — и въ немъ варится мясо. Досадно стало Бродягѣ, онъ испугался, выскочилъ, раздумываетъ, какъ бытъ... Мужикъ онъ былъ сильный и смѣлый, оружье у него было хорошее, но оружью онъ не довѣрялъ. Пошелъ въ лѣсъ выломалъ дубину и опятъ вошелъ въ избу. Тутъ онъ съ размаху ударилъ дубиною пришельца по головѣ, тотъ не моргнулъ даже и, какъ смотрѣлъ раньше на него, такъ и смотритъ. Бродяга ударилъ его второй разъ еще крѣпче, ударилъ третій — и только, когда еще разъ замахнулся, пришелецъ заговорилъ по-русски:

*) По другому варіянту того же преданія это былъ тунгузскій богатырь Соёнга.

— Будетъ! Ты кто такой?

— Я хозяинъ этой избушки!

— Да... Тогда — другое дѣло! Я виноватъ, что безъ твоего спроса сюда залѣзъ и пищу взялъ у тебя... Ну и будетъ: ты меня билъ — я не сержусь! Ты тоже не сердись... Ты, вижу, молодецъ а только малъ, черезмѣрно ты малъ тѣломъ... А мысли твои большія (улаханъ саналахъ). Скажи ты мнѣ, почему ты такой маленькій? Что ты ѣшь? Чѣмъ живешь?

— Живу промысломъ, а ѣмъ что люди ѣдятъ: мясо, рыбу, молоко.

— Тащи сюда! Накорми меня и собакъ. Посмотримъ.

Бродяга угостилъ незнакомца всѣмъ что у него было: мясомъ, рыбой, молочной пищей — хаякомъ. Приходили туда «казаки» и привозили молочную пищу мѣнять на мѣха.

Особенно «хаякъ» *) понравился незнакомцу.

*) Масло замороженное въ половинѣ процесса до выдѣленія пахтонья; ѣдятъ его мерзлымъ; рубятъ на кусочки и подаютъ къ чаю вмѣсто закуски.

— Хорошую ѣшь, вижу, пищу, такъ отчего ты такой маленькій? А чей ты будешь? какого народа?

— Я человѣкъ «Бѣлаго Царя».

— А много васъ?

— Много!

— А всѣ вы такіе жалкіе?

— О нѣтъ! Я самый маленькій! — схитрилъ Бродяга: — всѣ другіе такіе большіе, что я погибъ бы отъ ихъ дуновенія. Вотъ почему я убѣжалъ!

— Правда, ты маленькій, но много о себѣ думаешь... Знаешь, я останусь у тебя ночевать. Накорми моихъ собакъ!

Накормилъ бродяга собакъ, а съѣли эти собаки вчетверомъ столько, сколько не съѣстъ восемь обыкновенныхъ.

Ночевали. Уѣзжая, по утру, пришелецъ подарилъ Бродягѣ кожи двухъ волковъ и сказалъ:

— Не думай узнавать, прослѣживать кто я... и не говори даже никому, что со мною встрѣчался... Иначе будетъ худо... будешь пенять не на меня, а на себя. Помни!

Сѣлъ, крикнулъ на собакъ и умчался, точно вѣтромъ сдунуло.

Долго глядѣлъ вслѣдъ ему Бродяга, удивляясь быстротѣ бѣга и всему, что случилось. Цѣлый день раздумывалъ о томъ, что сказалъ ему незнакомецъ и рѣшилъ не послушаться его:

— Должно быть онъ лжетъ, пугая меня... А я — все-таки поѣду!

Заготовилъ на полъ-мѣсяца пищи для себя и для собакъ, и поѣхалъ, высматривая слѣды, ѣхалъ цѣлый день, пока пріѣхалъ на первую остановку незнакомца. Видитъ собачій калъ, остатки пищи, попробовалъ ладонью — еще теплые (талые). Обрадовался.

— Должно быть не далеко — можетъ быть нагоню... подумалъ. Двинулся въ путь. Опять проѣхалъ день и добрался до второй, «кормежки» незнакомца. Эта была уже холодной, мерзлой. Дальше все уже встрѣчалъ остывшія ночевки. Такъ онъ проѣхалъ дней девять. Наконецъ, вечеромъ девятаго дня замѣтилъ вдали, точно туча виситъ... Подъѣхалъ ближе, — видитъ гора, а на гору ведетъ широкая, проѣзжая дорога, прорубленная въ лѣсу. Задержалъ собакъ, повернулъ ихъ мордами назадъ, привязалъ къ дереву, поворотилъ сани и пошелъ по дорогѣ на гору. На вершинѣ горы увидѣлъ много огромныхъ домовъ, огороженныхъ по-русски высокимъ заборомъ. По серединѣ стояла церковь большая и красивая на рѣдкость, а около нея домикъ безъ ограды, должно быть «караулка». Были сумерки и никого на улицѣ не было. Бродяга подкрался къ домику, насилу отперъ тяжелыя двери и вошелъ. Въ избѣ свѣтло, хотя нигдѣ не видно огня. Кругомъ вдоль стѣнъ «нары», завѣшенные занавѣсями. Бродяга, постоявши по серединѣ и не слыша ничего, рѣшился заглянуть за одну изъ занавѣсей. Видитъ: лежитъ человѣкъ, еще больше того, съ которымъ онъ встрѣчался. Заглянулъ за другую занавѣсь — и тамъ великанъ. Испугался. Но любопытно ему; заглянулъ еще за одну: тамъ лежитъ женщина неимовѣрныхъ размѣровъ. Сталъ смотрѣть — оглядываться по сторонамъ; замѣтилъ русскую печку и вверху надъ ней камень; изъ камня лился свѣтъ. Полюбопытствовалъ. Вдругъ слышитъ кто-то идетъ; испугался и спрятался подъ печку. Вошелъ огромный человѣкъ и сталъ грѣть руки у печки.

— Ычча! говоритъ, — вамъ тутъ хорошо въ теплѣ спать, а мнѣ-то каково? Такой холодъ!

Согрѣлся и ушелъ. — Что дѣлать? — раздумывалъ Бродяга. Какъ убѣжать отсюда? Не хотѣлось ему уйти съ пустыми руками. Поставилъ стулья одинъ на другой, а были они такъ велики — въ уровень съ его лицомъ, влѣзъ по нимъ на печь, снялъ свѣтящійся камень и засунулъ его себѣ подъ мышку. Стало вдругъ темно. Тогда, Бродяга осторожно приблизился къ спящей женщинѣ, толкнулъ ее и говорить:

— Жена дай что-нибудь: мои мѣховые штаны разорвались — снѣгъ набивается туда. Холодно. Нужно починить!

Женщина заворочалась, схватила что-то изъ подъ себя и выбросила. Оказалась... лисица. Немного спустя спрашиваетъ бродягу:

— Кто ты такой? Будто ты не мой мужъ. Дайка палецъ!

Бродяга далъ палецъ, баба схватила его и сжала точно въ тискахъ. Напрасно Бродяга силился вырвать, дергалъ и тянулъ. Наконецъ, видя, что не отпуститъ она его пальца, отрѣзалъ суставъ и убѣжалъ. Убѣгая, все бросилъ: и свѣтящійся камень, и дорогую шкуру лисицы. Съ окровавленной рукой, испуганный пустился безъ оглядки внизъ по дорогѣ. Тутъ въ потьмахъ о что-то задѣлъ, что загудѣло, будто тысяча колоколовъ сразу зазвонила. Въ головѣ у него помутилось. Бѣжитъ безъ памяти и слышитъ сзади за собою громкіе, точно громъ, голоса да крики.

— Ахъ, ты!.. такой... сякой!..

Чуть живой отъ усталости, добѣжалъ до нарты, обрѣзалъ ремень, крикнулъ, что есть мочи, и вѣрные псы подхватили его и унесли съ быстротою птицы. Тогда только онъ оглянулся назадъ. Видитъ: близко тутъ же за нимъ гонится тотъ самый великанъ, который у него ночевалъ. Бѣжитъ за нимъ и ругается:

— А негодяй... Тѣломъ ты, вижу, маленькій, да дурень большой... Говорилъ я тебѣ: не ищи, не ѣзди! Ты не послушался — ну и будетъ же тебѣ за это!.. Постой, постой... поймаю я тебя... Не уйдешь!.. Маленькій, что собака проглотить можетъ, а смотрите, куды залѣзъ, такой глупый!.. Отдамъ я тебя собакамъ, не уйдешь!

Тутъ нѣсколькими громадными прыжками догналъ нарту, положилъ ручища на ея задокъ и пробовалъ задержать. Испуганныя собаки рванули. Не можетъ ихъ великань преодолѣть, волочится... А Бродяга ударилъ его въ тотъ же мигъ по головѣ тяжелымъ, окованнымъ желѣзомъ приколомъ. Выпустилъ сани изъ рукъ, остановился и грозитъ издали ругается, да проклинаетъ:

— Если скажешь кому, или самъ захочешь воротиться, пусть съѣдятъ тебя собаки... Сдохнуть тебѣ нечеловѣческой смертью... Погибнуть хуже скотины...

А старый Бродяга киваетъ ему головой и въ свою очередь грозитъ «приколомъ».

— Ладно, ладно!... Смотри, пучеглазый: я васъ всѣхъ перекрошу, только посмѣйте меня тронуть... Косточки цѣлой не оставлю!

А самъ радъ, что убѣжалъ живой. Строго Бродяга хранилъ свою тайну и разсказалъ ее только передъ смертью на духу. Вотъ откуда знаю ее я.

Намскій Ул. 1890 г.

(OCR: Аристарх Северин)