VII.

Рѣчи подсудимыхъ.

Рѣчь Розенталя.

(5-го августа).

Я хочу изложить суду тѣ ближайшіе причины и мотивы, которые побудили меня 18 февраля наряду съ сидящими здѣсь на скамьѣ подсудимыхъ товарищами и покойнымъ Матлаховымъ подписаться подъ заявленіемъ, поданнымъ губернатору Чаплину, и въ ожиданіи выполненія предъявленныхъ мною требованій заперѣться и забаррикадироваться въ домѣ Романова.

17-го іюля прошлаго года мы въ числѣ 14 человѣкъ поѣхали въ восточную Сибирь. Процедура отъѣзда, вообще, доставляетъ немало ненужныхъ непріятныхъ минутъ заключеннымъ. Во-первыхъ, о времени отъѣзда почему-то объявляютъ наканунѣ, нерѣдко за нѣсколько лишь часовъ передъ отходомъ партіи. Иногда уѣзжающій только тогда узнаетъ о томъ, что его высылаютъ въ Сибирь. Приготовиться въ путь, обзавестись деньгами, теплою одеждою нѣтъ никакой возможности, проститься съ родными опять-таки не удается. Къ тому-же тюремные смотрители въ провинціальныхъ тюрьмахъ не знаютъ или дѣлаютъ видъ, что не знаютъ о предоставленномъ ссыльному правѣ брать съ собою 5 пудовъ багажа; нѣкоторые разрѣшаютъ забирать только 30 ф., а другіе ставятъ даже и тутъ затрудненія. Вслѣдствіе этого огромное большинство ссыльныхъ оказывается въ безпомощномъ положеніи, они спасаются только посильною товарищескою поддержкою. Мы тоже о днѣ отъѣзда узнали лишь наканунѣ; видѣться ни съ кѣмъ не удалось, сдать ненужныя для насъ въ Сибири вещи и пріобрѣсти необходимыя — оказалось, благодаря этому, невозможнымъ. Мы ѣхали на Востокъ и все удалялись отъ родныхъ мѣстъ. Мы хотѣли писать съ дороги домой, чтобы тамъ знали о нашемъ выѣздѣ и не безпокоились вслѣдствіе внезапнаго перерыва корреспонденціи; но оказалось, что письма наши должны проходить черезъ какое-нибудь жандармское управленіе, т.е. доходить съ огромнымъ опозданіемъ. Были у насъ неоднократныя пререканія съ конвоемъ по вопросу о свиданіяхъ въ пути съ родственниками и ссыльными, но въ общемъ дорога прошла для насъ сравнительно благополучно. Было тогда переходное время: ссылка переживала переломъ. Въ Петербургѣ рѣшено было ее «подтянуть»; а для этой цѣли былъ обновленъ повсюду составъ администраціи. Новый режимъ раньше всего отразился, естественно, на Енисейской и Иркутской губерніи, гдѣ нельзя было найти ни единаго основанія для измѣненія режима. Нашей партіи посчастливилось попасть въ Якутскъ въ послѣднія минуты стараго курса, олицетворявшагося въ прежнемъ губернаторѣ Скрыпицынѣ. Поэтому назначенія получили мы не слишкомъ далекія. Мнѣ съ женою назначили для жительства скопческое селеніе въ 15 в. отъ города.

Однако, сейчасъ-же начались для ссылки и черные дни все усиливающагося произвола и репрессій. Уже черезъ двѣ недѣли по пріѣздѣ намъ всѣмъ прочитали 2 новѣйшихъ циркуляра иркутскаго генералъ-губернатора, въ которыхъ, подъ угрозой ссылки въ отдаленнѣйшія мѣста Якутской области, запрещалось самовольно отлучаться изъ назначенныхъ для жительства мѣстъ и выходить для встрѣчи пріѣзжающихъ и проѣзжающихъ партій. 2 послѣднія лѣтнія партіи прошлаго года, прибывшія непосредственно послѣ нашей, и всѣ многочисленныя зимнія партіи настоящаго года подверглись уже вліянію новаго режима. По дорогѣ они имѣли безчисленныя столкновенія съ конвоемъ изъ-за свиданія съ политическими ссыльными тѣхъ населенныхъ мѣстъ, черезъ которыя они проѣзжали. Свиданій не давали, мѣстныхъ политиковъ гнали прикладами, сажали подъ арестъ и противъ нихъ возбуждали дѣла о сопротивленіи властямъ, въ результатѣ чего, многіе изъ нихъ безъ суда и разслѣдованія были переведены въ Якутскую область. Партіи силою заставляли ѣхать дальше; одну ихъ нихъ жестоко избили въ Устъ-Кутѣ и въ морозъ въ 40° везли связанными. Вообще, не было партіи, съ которой не было-бы инцидентовъ по дорогѣ. Большинство пріѣзжало больными, нѣкоторые съ отмороженными членами, а одинъ изъ нихъ, кавказецъ Хомерики, не привыкшій къ суровому климату, заболѣлъ черною оспою и умеръ въ Якутскѣ сейчасъ-же по пріѣздѣ.

Въ исполненіе новыхъ циркуляровъ, якутская администрація рѣшила всѣ вновь прибывающія партіи задерживать въ тюрьмѣ, въ городъ не выпускать, а прямо изъ тюрьмы разсылать по улусамъ. Всякій, кто знаетъ, какъ продолжителенъ, опасенъ и труденъ путь въ Верхоянскъ, Колымскъ, каковы условія жизни въ улусахъ, гдѣ нельзя рѣшительно ничего достать изъ платья, утвари, провизіи, легко пойметъ, какъ безсмысленно жестоко было это рѣшеніе администраціи. Всѣ приготовленія для этой ничѣмъ не оправдываемой мѣры были уже сдѣланы, въ тюрьмѣ были очищены мѣста, и если этотъ планъ совершенно не удался, то исключительно потому, что онъ сразу-же наткнулся на рѣшительное сопротивленіе первой-же партіи.

Всѣ партіи, приходившія при новомъ губернаторѣ, получали суровыя назначенія. Исходящія изъ Иркутска назначенія въ Верхоянскій и Колымскій округа приводились въ исполненіе безжалостно, безъ малѣйшаго вниманія къ болѣзненному состоянію. Въ эти далекія суровыя мѣста, въ которыхъ могутъ жить только люди съ крѣпкими организмами, посылались нерѣдко больные люди, какъ Камай, Карагулянцъ, Гурари, Будиловичъ и сидящіе тутъ на скамьѣ подсудимыхъ, не успѣвшіе выѣхать Габронидзе, Центерадзе, Доброшгенидзе, Израильсонъ, для которыхъ эти мѣста — безусловная смерть. Не напрасно колымскіе товарищи въ своемъ апрѣльскомъ заявленіи губернатору и министру внутреннихъ дѣлъ требуютъ, чтобы къ нимъ не посылали больныхъ людей. Принимать новыхъ товарищей только для того, чтобы черезъ какіе-нибудь 2 мѣсяца ихъ хоронить, какъ это пришлось имъ сдѣлать съ Камаемъ, слишкомъ тяжелая участь.

Въ исполненіе тѣхъ-же пресловутыхъ циркуляровъ, перестали совершенно вновь селить въ самомъ городѣ Якутскѣ. Якутскъ — этотъ жалкій городъ съ 8 тысячами жителей, гдѣ множество насущнѣйшихъ потребностей не находитъ удовлетворенія изъ-за недостатка обученныхъ силъ и представителей многихъ профессій, сдѣлали какою-то святая святыхъ, гдѣ пребываніе и даже кратковременные пріѣзды ссыльныхъ были запрещены подъ угрозою ссылки въ Колымскъ. Даже лицамъ, приходящимъ въ Якутскъ съ готовымъ назначеніемъ въ сѣверные округа и принужденнымъ нѣкоторое время задержаться въ ожиданіи, пока придетъ ихъ очередь для отправленія въ дальнѣйшій путь, даже имъ не даютъ ни одного лишняго дня пробыть въ Якутскѣ, и ихъ высылаютъ временно въ какой-нибудь улусъ. Имъ надо готовиться въ далекій, трудный путь, а ихъ гонятъ въ улусы, гдѣ они ничего не могутъ достать. Осенью, вскорѣ послѣ моего пріѣзда сюда, съ ближайшею партіею пріѣхалъ Левинсонъ; это была уже жертва новаго режима, такъ какъ онъ за какой-то проступокъ переводился изъ Верхоленска въ Верхоянскъ. Ему надо было пробыть въ Якутскѣ въ ожиданіи зимняго пути съ мѣсяцъ. Его водворили въ селеніе Марха, въ 8 верстахъ отъ города. Сидѣть ему тамъ, когда такъ много закупокъ и приготовленій совершить приходится, было-бы совсѣмъ неразумно, и онъ нѣсколько разъ отлучался въ городъ, и вотъ за это Левинсонъ, уже пріѣхавшій и устроившійся кое-какъ въ Верхоянскѣ, получаетъ внезапно новое перемѣщеніе въ Колымскъ — за самовольныя отлучки. Надо полагать, что въ Колымскѣ его оставятъ уже въ покоѣ, такъ какъ дальше ѣхать некуда. Та-же самая исторія съ Камаемъ. И его гнали изъ города на Марху, и онъ упорно возвращался назадъ, а если надъ нимъ не разразилась гроза, то онъ уже всеравно имѣлъ назначеніе въ Колымскъ, а, кромѣ того, онъ успѣлъ уже умереть.

Не только перестали оставлять въ Якутскѣ кого-бы то ни было изъ вновь прибывающихъ партій, но начали гнать оттуда всѣхъ тѣхъ, кто жилъ тамъ съ прежняго времени съ офиціальнаго или неофиціальнаго согласія администраціи. Всѣ они работали, кто въ мастерскихъ, кто въ монополіи, кто въ фотографіи, и были на своихъ мѣстахъ незамѣнимы, но нужды нѣтъ — иркутскіе циркуляры сильнѣе потребностей самого города, имѣютъ большій вѣсъ, чѣмъ жалобы и ходатайства мѣстныхъ обывателей. И такое-же изгнаніе повторяется во всѣхъ городахъ и городскихъ поселеніяхъ Енисейской и Иркутской губерній. Ачинскъ, Балаганскъ, Верхоленскъ, Киренскъ и тому подобные городки тоже превращаются въ заповѣдныя мѣста, куда не можетъ ступить нога политическаго ссыльнаго. Для ссылки создается своеобразная черта осѣдлости, тѣмъ отличающаяся отъ западной черты осѣдлости, что въ послѣдней дозволяется жить только въ городскихъ поселеніяхъ, здѣсь-же какъ разъ наоборотъ: ссыльнымъ предоставляется жить только въ глухихъ наслегахъ, среди болотъ и тайги.

При назначеніи ссыльному мѣстожительства, — въ выборѣ для него того или иного наслега господствуетъ полнѣйшая случайность. Не считаются ни съ желаніями, ни съ профессіею, ни съ наличностью медицинской помощи, ни даже съ тѣмъ элементарнымъ соображеніемъ, годится-ли мѣсто для житья, есть-ли тамъ свободная квартира и т. д. Администрація ограничивается тѣмъ, что посылаетъ въ управу распоряженіе заготовить въ опредѣленныхъ наслегахъ квартиры для ссыльныхъ. Распоряженія передавались родовымъ старшинамъ и выполнялись они самымъ формальнымъ образомъ. Разыскивали какую-нибудь заброшенную нежилую юрту, мрачную, сырую, промерзшую и заявляли, что квартира есть. Новоселъ доставляется на мѣсто, приходитъ, разумѣется, въ отчаяніе отъ предлагаемой ему берлоги и попадаетъ въ самое безвыходное положеніе. Выбирай между этимъ жилищемъ и тайгою. Тщетно поѣдетъ онъ въ Якутскъ изливать свое горе передъ администраціею. Во-первыхъ, ему пригрозятъ Колымскомъ за самовольную отлучку, во-вторыхъ, ему разъяснятъ, что изъ отношенія засѣдателя за такимъ-то номеромъ усматривается, что въ такомъ-то наслегѣ квартира имѣется. Доставать-же для политическихъ хоромы и дворцы администрація совершенно не обязана. Если въ данномъ селеніи уже имѣются политическіе ссыльные, то обыкновенно дѣло кончается тѣмъ, что новоселъ остается у своихъ товарищей, остается противъ воли, потому что возрастающая тѣснота и неудобства для всѣхъ тягостны.

Квартира, само собою разумѣется, не уступается безплатно. Благодаря недостатку предложенія и интенсивности спроса квартирная плата непомѣрно вздувается. За юрту, которая раньше шла за 1 р. въ мѣсяцъ, берутъ 4—5 и 10 р., и сводить концы съ концами при отсутствіи заработковъ становится совсѣмъ невозможнымъ, разъ поселенный на мѣстѣ водворенія теряетъ всякую надежду перебраться въ другое мѣсто. За все полугодіе, истекшее со времени пріѣзда губернатора Булатова до нашего забаррикадированія въ домѣ Романова, ни одно ходатайство ссыльныхъ, ни устное, ни письменное, не было, насколько мнѣ извѣстно, удовлетворено. Устныхъ ходатайствъ улусниковъ вообще и не должно было быть, потому что для этого надо явиться въ городъ. Явиться безъ разрѣшенія — преступленіе, получить-же разрѣшеніе для этой цѣли никогда-бы не удалось. Мою жену сейчасъ-же по нашемъ пріѣздѣ въ Якутскъ осадило множество больныхъ зубами, такъ какъ единственный зубной врачъ якутскій (политическій ссыльный) былъ боленъ. Однако, леченіе было прервано необходимостью выѣхать на мѣсто нашего назначенія. Отлучившись въ городъ, она пошла къ губернатору Булатову за разрѣшеніемъ пробыть нѣкоторое время въ городѣ, пока она не кончитъ начатыхъ зубныхъ операцій. Губернаторъ нашелъ это возможнымъ и обѣщалъ дать въ тотъ-же день отвѣтъ. Этимъ отвѣтомъ оказался странный офиціальный запросъ у исправника, на какомъ основаніи Анна Розенталь была у него съ личнымъ ходатайствомъ, когда она должна безотлучно находиться въ селеніи Ново-Николаевскомъ. Письменныя-же прошенія имѣли такіе-же результаты въ смыслѣ успѣшности, отличаясь только тѣмъ, что отвѣтъ получался черезъ большіе промежутки времени. На мое прошеніе разрѣшить мнѣ пріѣзжать разъ въ недѣлю въ городъ для работы въ мѣстной лечебницѣ Краснаго Креста, отпѣть пришелъ только черезъ 2½ мѣсяца и, конечно, отрицательный, съ обыкновенною странною мотивировкою. Политическій ссыльный Сикорскій, по профессіи плотникъ, поселенъ былъ въ Богарадцахъ, въ 8 в. отъ города. Онъ просилъ у губернатора Булатова перевода въ село Павловское, такъ какъ онъ тамъ разсчитывалъ найти работу по плотничьей части. Павловское отстоитъ на 18 в. отъ города, слѣдовательно, дальше его прежняго мѣстожительства, и мотивовъ для отказа не было никакихъ. Но отвѣтъ губернаторъ далъ такой: «А не хотите-ли вы, быть можетъ, перевода въ Петербургъ?» — при этомъ губернаторъ Булатовъ повернулся къ нему спиною и ушелъ! Такого рода отвѣты отбили у политиковъ всякую охоту обращаться за чѣмъ-нибудь къ губернатору и отняли всякую надежду на перемѣну своего мѣстожительства у тѣхъ, которые были по тѣмъ или инымъ причинамъ имъ недовольны. Мы дѣлались прикрѣпленными къ землѣ въ буквальномъ смыслѣ этого слова. Если кто мечталъ поселиться въ одномъ мѣстѣ съ дорогимъ человѣкомъ, если кто желалъ перемѣнить мѣсто жительства, избавиться отъ тягостнаго сосѣдства, непріятнаго элемента, то на такое перемѣщеніе не было никакой надежды.

Сдѣлавъ насъ крѣпостными, постарались лишить насъ еще всякаго права передвиженія. Мы оказывались несравненно безправнѣе, чѣмъ лишенные всѣхъ правъ уголовные поселенцы. Намъ были строжайше запрещены самовольныя отлучки. Это предполагало возможность отлучекъ съ разрѣшенія начальства. И, дѣйствительно, вначалѣ дѣло обстояло еще довольно сносно. Я вручалъ сельскому старшинѣ прошеніе на имя исправника о разрѣшеніи пріѣхать на такое-то число въ городъ. Обыкновенно черезъ недѣлю или двѣ получался утвердительный отвѣтъ. Но скоро оказалось, что это лишь переходная мѣра. Быть можетъ, объясненіе такого сравнительнаго благополучія заключалось въ томъ, что постъ исправника не былъ еще обновленъ, что еще не всѣ винты и винтики новаго курса были замѣнены новыми. Въ началѣ февраля политическій ссыльный Денисько черезъ 3 недѣли послѣ подачи исправнику прошенія о разрѣшеніи однодневной отлучки въ городъ — получилъ отвѣтъ, что отнынѣ за разрѣшеніями объ отлучкахъ надо обращаться къ губернатору и что такіе мотивы, какъ необходимость закупокъ и полученія пособія, не признаются больше уважительными. Кольцо, давящее ссыльныхъ, окончательно замкнулось. Обращаться на имя губернатора — это значитъ отвѣта придется ждать мѣсяцами, а сдѣланныя ограниченія въ отношеніи того, что не считается уважительною причиною, ясно свидѣтельствовали, что только въ крайне рѣдкомъ случаѣ удастся получить разрѣшеніе на отлучку.

Единственно уважительною причиною, которую, повидимому, начальство склонно было признавать — была серьезная, опасная болѣзнь. Но даже и въ этихъ безотлагательныхъ случаяхъ слѣдовало раздобыть фельдшера или врача, — предпріятіе почти невыполнимое въ огромномъ большинствѣ случаевъ — заручиться отъ нихъ свидѣтельствомъ о необходимости больному ѣхать въ городъ или на врачебный пунктъ и послать полученное удостовѣреніе губернатору. Тотъ сдѣлаетъ, по всѣмъ правиламъ канцелярской волокиты, запросъ у врачебнаго инспектора, и лишь послѣ всего этого можно разсчитывать получить отвѣтъ, положительный или отрицательный. Этотъ, отвѣтъ все равно, пришелъ бы слишкомъ поздно: больной или умеръ бы или выздоровѣлъ.

Вообще безпомощнѣе политическаго ссыльнаго въ случаѣ болѣзни трудно что-нибудь придумать. Нигдѣ въ предѣлахъ Россійской имперіи медицинская помощь не поставлена такъ скверно, какъ въ Якутской области, нигдѣ нѣтъ такихъ огромныхъ разстояній между врачебными или фельдшерскими пунктами, такого безнадежнаго недостатка лекарствъ, такого бездорожья и такихъ трескучихъ морозовъ. И въ такой-то области, гдѣ врачи и фельдшера не имѣютъ возможности ѣздить по вызову больныхъ, прикрѣпляютъ неподвижно къ глухому наслегу людей культурныхъ, не возлагающихъ, подобно окружающему якутскому населенію, всѣхъ своихъ надеждъ на шамановъ.

Помимо серьезной болѣзни, врядъ-ли отыщется хотя бы одна причина, которая показалась бы начальству уважительною. Въ Якутскъ прибыла съ одною изъ партій двоюродная сестра подсудимаго Каммермахера, политическая ссыльная Р. Іоффе и получила назначеніе въ Намскій улусъ. Каммермахеръ, не видавшій своей родственницы уже въ теченіе многихъ лѣтъ, посылаетъ немедленно изъ Амги прошеніе о разрѣшеніи ему пріѣхать въ городъ для свиданія съ двоюродной сестрою, прежде чѣмъ она поѣдетъ на мѣсто назначенія. Прождавъ цѣлый мѣсяцъ, онъ получаетъ, наконецъ, отъ исправника отвѣтъ, что такъ какъ его сестра уже успѣла уѣхать въ Намскій улусъ, то въ просимомъ разрѣшеніи на поѣздку въ городъ надобности не представляется.

Я знаю случаи, когда приходилось ножницами выковыривать себѣ больной зубъ, когда люди голодали мѣсяцами, какъ потому, что пособія не доставлялись аккуратно, а ѣхать за полученіемъ ихъ возбраняется, такъ потому, что выходила провизія, а ѣхать за полученіемъ новой опять таки нельзя. Чтобы сдѣлать отлучки окончательно невозможными, распорядились оповѣстить якутовъ, чтобы они никоимъ образомъ, подъ страхомъ наказанія, не давали политическимъ ссыльнымъ лошадей, — если не представятъ при этомъ письменнаго разрѣшенія на поѣздку. Понять смыслъ такихъ ограниченій элементарныхъ человѣческихъ правъ невозможно. Должно-ли это пресѣчь возможность побѣговъ? Но никакія запрещенія отлучекъ не помѣшаютъ скрываться человѣку, который захочетъ бѣжать. И если изъ Якутской области такъ рѣдки случаи удачныхъ побѣговъ, то исключительно благодаря географическимъ условіямъ. Эти огромныя разстоянія, эта дороговизна переѣздовъ дѣлаютъ совершенно нелѣпыми всѣ запрещенія отлучекъ, которыя сами по себѣ ничему помѣшать не могутъ. Запретить всѣмъ отлучки на томъ основаніи, что изъ Якутской области за много лѣтъ было ничтожное количество удачныхъ побѣговъ, это все равно, что запретить свободное движеніе по улицѣ изъ-за того, что иногда происходятъ несчастные случаи отъ неосторожной ѣзды. Къ тому-же у ссыльныхъ слишкомъ ничтожныя средства, чтобы позволить себѣ дорого стоющіе разъѣзды безъ крайней необходимости. Примитивной логики достаточно, чтобы понять, что если между близкими пунктами переѣзды стоятъ дешевле и возможны чаще, то зато каждая отлучка длится какой-нибудь день, два и легко подается учету. Между дальними же мѣстами переѣзды могутъ быть только рѣдкими, а потому легко контролируемыми.

Получается такое впечатлѣніе, что всѣ эти циркуляры объ отлучкахъ нужны только для того, чтобы отравить существованіе ссыльнаго, чтобы сдѣлать его жизнь невыносимою. Внѣ общенія между собою, нѣтъ жизни, и вотъ ссыльныхъ ставятъ въ такое положеніе, чтобы они не могли встрѣчаться другъ съ другомъ. О, если бы можно было ихъ разселить въ одиночку, на большихъ разстояніяхъ другъ отъ друга, вдали отъ всѣхъ проѣзжихъ дорогъ и трактовъ! Къ сожалѣнію, этотъ идеалъ неосуществимъ во всемъ объемѣ. Для этого слишкомъ уже много ссыльныхъ, населенныхъ мѣстъ слишкомъ мало, а осуществленіе надзора было бы слишкомъ затруднительно. Но недостатки природы стараются исправить энергичными циркулярами, отнимающими свободу и выборъ мѣста жительства, его перемѣны и отлучекъ изъ него и даже свободу пойти навѣстить пріѣзжающихъ товарищей.

Мириться съ этимъ ссыльные, однако, никоимъ образомъ не могли. Помимо унизительности такого состоянія, помимо того, что ихъ человѣческое достоинство страдаетъ на каждомъ шагу, — жизнь теряетъ для нихъ всякую цѣнность.

Жить — здѣсь въ ссылкѣ — помимо взаимнаго общенія — значитъ работать и учиться. Но работать можно только тамъ, гдѣ есть условія, потребныя для работы, учиться же невозможно безъ правильнаго притока и обмѣна книгъ, журналовъ и газетъ. Но ничего этого не можетъ быть и слѣда при новомъ режимѣ. Ссыльные, оказывается, не должны имѣть сношенія и съ обывателями: насъ стараются селить среди якутовъ, которымъ внушается, чтобы они глядѣли за нами въ оба, что они отвѣчаютъ за наше поведеніе, за наши отлучки. Въ окружающемъ населеніи ссыльные имѣютъ такимъ образомъ только недовѣрчивыхъ, подозрительныхъ шпіоновъ, слѣдящихъ за каждымъ ихъ шагомъ. То же самое происходитъ и въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ населеніе не инородческое. Въ Енисейской и Иркутской губерніяхъ были многократные случаи доносовъ на обывателей за то, что они якшаются съ политиками. Здѣсь, въ Мархѣ, съ товарищемъ Костюшко былъ такой случай. Привезъ ему прошлой зимою сосѣдъ возъ льду и зашелъ къ нему въ избу погрѣться и получить деньги. Какъ разъ въ это время подъѣхалъ урядникъ и привезъ пособіе. Встрѣтившись немного спустя съ этимъ сосѣдомъ, урядникъ сурово у него спрашиваетъ: «Ты зачѣмъ ходишь къ государственному?» Тотъ объяснилъ причину своего посѣщенія. «Смотри ты у меня!» — пригрозилъ ему урядникъ: «если еще разъ замѣчу, какъ бы тебѣ плохо не было!» На дняхъ лишь я получилъ отъ товарища своего въ селѣ Осинскомъ, Иркутской губерніи, письмо отъ 29-го іюня, прошедшее, какъ и вся наша корреспонденція, черезъ руки прокурорскаго надзора. Пишетъ мнѣ мой товарищъ Мунвесъ, что только что избавился отъ великой опасности. 2 недѣли передъ тѣмъ урядникъ послалъ на него доносъ исправнику и приставу; доносилъ онъ, что между нимъ, Мунвесомъ и проживающимъ въ селѣ Осѣ волостнымъ писаремъ Сѣрковымъ, существуютъ какія-то тайныя сношенія, что они собираются по ночамъ и что-то пишутъ, устраиваютъ тайныя собранія, возмущаютъ крестьянъ и т. д. Не миновать-бы моему товарищу высылки въ Верхоянскъ или Колымскъ, подобно всѣмъ прежнимъ членамъ Осинской колоніи, съ соотвѣтственною надбавкою срока, но выручило его то, что доносъ затрагивалъ кромѣ ссыльнаго, не простого обывателя, а волостного писаря. Заинтересованное лицо узнало про доносъ. Пошли разспросы, объясненія, пока не обнаружилась вздорность всего этого обвиненія. Тутъ былъ простой счастливый случай. Вообще-же расправа производится по одному лишь донесенію низшихъ чиновъ полиціи, безъ всякаго разбора и слѣдствія.

Слѣдятъ за ссыльными урядники и засѣдатели, слѣдитъ все населеніе со своими старшинами во главѣ, слѣдятъ и спеціально приставленные шпіоны, называемые надзирателями. Это зло здѣсь, въ Якутской области, не успѣло еще распуститься такимъ пышнымъ цвѣтомъ, какъ въ Иркутской и Енисейской губерніяхъ. Тамъ надзиратели неотступно слѣдятъ по пятамъ, назойливо лѣзутъ въ квартиры политиковъ по нѣсколько разъ въ день, а когда выведенные изъ терпѣнія несчастные обитатели указываютъ имъ дверь, надзиратели впадаютъ въ амбицію. Пишутъ донесенія о сопротивленіи властямъ, въ результатѣ чего «преступники» безъ разбирательства, безъ истребованія объясненій съ ихъ стороны, высылаются въ Колымскъ. Типичными жертвами этого назойливаго слѣженія являются сидящіе здѣсь на скамьѣ подсудимыхъ, бывшіе обитатели села Осинскаго, Вардоянцъ, Гельфандъ и Израильсонъ.

Не только нашъ домашній очагъ, не только каждый нашъ шагъ на улицѣ, но и вся наша переписка превращена въ достояніе полицейскихъ служителей, сельскихъ властей. Наша корреспонденція распечатывается и въ такомъ раскрытомъ, для всѣхъ доступномъ видѣ шествуетъ черезъ руки исправниковъ, старостъ, писарей. Если вспомнить, какъ долго идетъ почта въ эти далекія мѣста, сколько затѣмъ нужно времени, чтобы съ ближайшаго почтоваго пункта доставить письмо какой-нибудь оказіею въ отдаленный глухой наслегъ, если представить себѣ при этомъ, что распечатанное письмо отъ жены, невѣсты, родителей путешествуетъ по карманамъ многочисленныхъ посредствующихъ звеньевъ, подолгу въ нихъ залеживаясь, и что такое положеніе должно продолжаться многіе годы, то легко понять, сколько горечи и злобы должно накопиться въ душѣ у ссыльнаго. Большое количество писемъ при этомъ пропадаетъ. Нити, связывающія ссыльныхъ съ внѣшнимъ міромъ, становятся все тоньше и, наконецъ, совсѣмъ обрываются. Тяжелое чувство заброшенности, одиночества еще болѣе обостряется. Въ Якутской области контроль за перепискою фактически сталъ примѣняться съ марта этого года, то есть съ забаррикадированія въ домѣ Романова. Но въ Енисейской и Иркутской губерніяхъ онъ осуществляется значительно раньше, и на этотъ счетъ имѣлись вполнѣ опредѣленныя и категорическіе циркуляры.

Единственную милость, которую оказываетъ правительство ссыльнымъ, заключается въ томъ, что лишая ихъ способа зарабатывать на жизнь примѣненіемъ своихъ профессіональныхъ знаній, оно выдаетъ имъ взамѣнъ ежемѣсячное пособіе. Но послѣдняго хватаетъ только для того, чтобы жить впроголодь. Особенно скверно обстоитъ дѣло въ Енисейской и Иркутской губ. Пособія тамъ спускаются до 8 руб. въ мѣсяцъ, а для высланныхъ въ охранномъ порядкѣ даже до 3-хъ руб. Но главное, пособія задерживаются тамъ мѣсяцами, а нерѣдко и вовсе не доходятъ по назначенію, попадая въ чьи-то другіе карманы. Безъ заработка, безъ пособія, не имѣя права отлучаться изъ своего селенія, — что можетъ дѣлать горемычный ссыльный? Онъ закладываетъ нерѣдко послѣднее имущество и подолгу голодаетъ.

Раньше политическіе безъ большихъ затрудненій получали работу въ различныхъ казенныхъ учрежденіяхъ, но новый курсъ и это призналъ недопустимымъ. По крайней мѣрѣ, такіе случаи стали значительно рѣже.

Для многихъ источникомъ существованія или подспорьемъ въ хозяйствѣ является рыбная ловля и охота, и по уставу о поднадзорныхъ это допускается. Ссыльный Василій Ивановъ, рабочій Воткинскихъ заводовъ, поселенный въ сѣверной части Енисейской губ., человѣкъ женатый съ тремя дѣтьми только и существовалъ рыбною ловлею и охотою. Но вдругъ къ нему пришла полиція отбирать ружье и онъ отказался его отдать. За это онъ былъ высланъ въ Якутскую область со спеціальнымъ предписаніемъ поселить его въ такомъ мѣстѣ, гдѣ нѣтъ другихъ политическихъ ссыльныхъ.

Административная ссылка считается, какъ извѣстно, не наказаніемъ, а лишь пребываніемъ подъ гласнымъ надзоромъ. Итакъ, въ какомъ видѣ рисуетъ себѣ жизнь такого поднадзорнаго иркутскій генералъ-губернаторъ графъ Кутайсовъ? Мы въ состояніи уже теперь цѣликомъ представить тотъ идеалъ, который сложился въ умѣ генералъ-губернатора и который онъ неуклонно стремится осуществить на всемъ пространствѣ ввѣреннаго ему обширнаго края.

Сидящій въ какой-нибудь изъ тюремъ Европейской Россіи въ ожиданіи приговора или отправки въ Сибирь долженъ быть извѣщенъ о моментѣ отправки лишь за нѣсколько часовъ. Проститься съ родными, обзавестись деньгами, надлежаще приготовиться въ путь успѣть, — конечно, нельзя; по дорогѣ онъ ни съ кѣмъ не долженъ имѣть свиданій; ссыльныхъ попутныхъ селеній не слѣдуетъ никоимъ образомъ къ нему допускать, не останавливаясь ни передъ какими средствами, вплоть до примѣненія огнестрѣльнаго оружія. Пускать кого-нибудь въ село за покупками, хотя-бы въ сопровожденіи конвойныхъ, нельзя. Всѣ письма съ пути направлять въ жандармское управленіе или губернаторскія канцеляріи. Заботы о ѣдущихъ должны ограничиться выдачею казенныхъ полушубковъ и кормовыхъ. Какъ достать себѣ пищу, какъ защищаться отъ лютаго холода — не дѣло конвоя. Заболѣвшихъ отнюдь не оставлять, кромѣ случаевъ, гдѣ грозитъ неминуемая смерть. При всякомъ сопротивленіи въ пути примѣнять военную силу. По пріѣздѣ въ Якутскъ партія должна быть взята въ тюрьму и оттуда прямо разсылаться по улусамъ. Никакія заявленія, ходатайства не должны приниматься во вниманіе. Въ самомъ Якутскѣ никого не оставлять. Селить среди якутовъ, не говорящихъ по-русски, по глухимъ наслегамъ, по возможности въ одиночку, на мѣсто ѣхать немедленно, тамъ жить неотлучно. За каждымъ его шагомъ учредить строгій надзоръ. На его квартиру навѣдываться нѣсколько разъ въ день, отписывать, чѣмъ онъ занимается, съ кѣмъ видится, о чемъ разговариваетъ. Всѣ письма его, какъ получаемыя, такъ и отправляемыя, вскрывать и читать. Въ случаѣ нарушенія правилъ этого надзора ссылать въ Верхоянскъ и Колымскъ, а съ послѣдняго времени въ Булунъ. По окончаніи ссыльнымъ срока отъ министра внутреннихъ дѣлъ зависитъ, разрѣшить-ли ему ѣхать домой или сдѣлать надбавку въ 2, 3, 5 лѣтъ. Но и въ томъ случаѣ, если онъ отпускается на родину, ему предоставляется совершить обратный путь, какъ знаетъ, на свой собственный счетъ. Таковы идеалы новаго курса. Таковы его тенденціи, которыя, проявившись раньше всего въ Енисейской и Иркутской губ., съ изумительною быстротою перекинулись въ Якутскую область и стали здѣсь развертываться. Губернаторъ Булатовъ за все время пребыванія въ Якутскѣ, съ осени прошлаго года по февраль 1904 г., проводилъ ихъ въ жизнь съ такою неуклонностью и энергіею, что протестъ противъ нихъ былъ неизбѣженъ.

Были такія отдѣльныя мѣропріятія новаго курса, которыя по своей ненужной жестокости и прямо безсмысленности сразу-же вызывали отпоръ и отмѣнялись. Такими мертворожденными нововведеніями оказались, напр., попытка запереть прибывшую партію въ Якутскъ въ тюрьму и неоднократныя попытки лишить кончившихъ срокъ возможности вернуться на казенный счетъ. Если ни Бѣловъ, ни Долининъ, ни Бѣлецкій, ни Рульковскій не застряли навсегда въ Якутской области, то менѣе всего мы обязаны этими результатами добрымъ намѣреніямъ администраціи.

Если не всѣ въ ссылкѣ одинаково чувствовали весь ужасъ, всю унизительность создавшагося положенія, то главная причина заключается въ томъ, что не всѣ новые циркуляры примѣнялись повсюду одинаково строго, что персоналъ исполнителей грубыхъ, не разсуждающихъ, какой теперь и требовался, еще не всегда былъ на лицо. То здѣсь, то тамъ, то въ одной сферѣ, то въ другой дѣлались поблажки, отступленія. Но всѣ эти остатки стараго режима таяли на нашихъ глазахъ, и не подлежало сомнѣнію, что Якутская область, лишенная всѣхъ тѣхъ преимуществъ, которыя имѣютъ Енисейская и Иркутская губерніи въ силу географическаго своего расположенія, въ самомъ непродолжительномъ времени воспріемлетъ въ совершенствѣ всѣ многообразныя стороны кутайсовскаго режима, которыя уже прочно угнѣздились въ вышеупомянутыхъ болѣе близкихъ губерніяхъ.

Что циркуляры генералъ-губернатора создавали жизнь невыносимую, скоро показали многочисленныя ихъ нарушенія. Но за то обнаружилось и то обстоятельство, что заключавшіяся въ новыхъ циркулярахъ угрозы были совсѣмъ не шуточныя. Цѣлыя колоніи Енисейской и Иркутской губ. были совсѣмъ раскассированы и потянулись въ Якутскую область съ назначеніемъ въ Верхоянскъ и Колымскъ и съ различными надбавками къ срокамъ. Такая печальная участь постигла, напр., селенія: Знаменское, Осинское, Верхоленскъ, Усть-Кутъ и другія. Въ каждой изъ вновь прибывающихъ партій, начиная съ послѣднихъ осеннихъ партій прошлаго года, имѣлось по нѣсколько такихъ невольныхъ переселенцевъ. Представить здѣсь сколько-нибудь полный списокъ ихъ нѣтъ ни малѣйшей возможности. Пришлось-бы назвать по меньшей мѣрѣ отъ 30 до 50 именъ: шли за отлучки, за стычки съ шпіонами, за желаніе видѣться съ пріѣзжающими товарищами, а очень часто причины оставались неизвѣстными.

Совершенно справедливо считаютъ самоубійство и психическія заболѣванія показателями ненормальности данныхъ условій существованія. Самоубійства случались и раньше въ Якутской области, но происходили они лишь спорадически: Гуковскій въ 1900, Калашниковъ въ 1900, Шведовъ и Яновичъ въ 1902, Мартыновъ въ 1903. Всѣ эти трагическія исторіи въ свое время производили тяжелое впечатлѣніе, но все-же онѣ были рѣдкимъ явленіемъ — пять случаевъ въ 3 года. Но вотъ съ осени 1903 г. началъ осуществляться въ Якутской области новый режимъ, достигшій максимума своего развитія въ февралѣ этого года, т. е. въ моментъ нашего забаррикадированія, и что-же мы видимъ въ результатѣ?

15 марта этого года покончилъ съ собою въ Колымскѣ Комай. Я зналъ его, такъ какъ по пути сюда я въ августѣ прошлаго года нагналъ его и оставилъ въ Александровской тюрьмѣ. Этотъ славный, глубоко симпатичный товарищъ пробылъ 2½ года въ заключеніи — часть времени въ Петропавловской крѣпости, а остальную, большую часть въ психіатрической больницѣ св. Николая. Онъ былъ сосланъ на 8 лѣтъ, и въ Якутскѣ ему объявили мѣсто назначенія — Колымскъ. Онъ былъ психически неуравновѣшенный человѣкъ, склонный къ рецидивамъ, къ тому-же страдалъ хроническимъ катарромъ бронховъ и зачаткомъ туберкулеза. И Колымскъ былъ для него несомнѣнно гибельнымъ мѣстомъ. Я помню, какъ въ Александровской пересыльной тюрьмѣ, передъ моимъ отъѣздомъ, прощаясь со мною, онъ выразилъ свое удивленіе, что относительно него такъ долго не приходитъ распоряженіе изъ Иркутска. Я его успокаивалъ, что это надо понимать въ такомъ смыслѣ, что его, больного человѣка, имѣющаго врачебныя удостовѣренія, хотятъ оставить въ Иркутской губ. Я ошибся, и дней черезъ 10 послѣ моего пріѣзда и его доставили сюда. Въ Якутскѣ онъ тщетно протестовалъ противъ ужаснаго для него назначенія и жаловался на болѣзненное состояніе. Пришлось ѣхать въ Колымскъ; по дорогѣ онъ сильно заболѣлъ, чуть не замерзъ на наледяхъ и, добравшись до Колымска, загрустилъ. Въ теченіе одного мѣсяца онъ 3 раза покушался на самоубійство. Два раза его спасли. Въ третій не удалось. Начиная съ Красноярска вплоть до Якутска, я ѣхалъ въ партіи вмѣстѣ съ Анатоліемъ Алексѣенко, бывшимъ студентомъ, сыномъ полтавскаго помѣщика, привлеченнымъ по дѣлу крестьянскихъ безпорядковъ. Этому хрупкому, болѣзненному юношѣ назначили административнымъ порядкомъ драконовскій приговоръ — 10 лѣтъ Вост. Сибири. Въ Якутскѣ его ждало назначеніе въ Нижній Колымскъ. Но мы пріѣхали, какъ я уже выше упомянулъ, въ послѣдніе дни пребыванія здѣсь губ. Скрипицына, и Нижній Колымскъ былъ ему замѣненъ Амгою. Это, конечно, отстрочило, но не спасло его отъ сумашествія. Онъ покушался на самоубійство и въ припадкѣ умопомѣшательства водворенъ въ мѣстной больницѣ. 5-го марта этого года пріѣхалъ сюда студ. Крыловъ. Онъ прибылъ уже сильно разстроенный здоровьемъ, вслѣдствіе того, что при арестѣ въ Костромѣ на демонстраціи былъ сильно избитъ. Не пробылъ онъ здѣсь 2 мѣсяцевъ, какъ въ припадкѣ душевной болѣзни нанесъ себѣ ножемъ рану въ область сердца, къ счастью, не смертельную, и водворенъ въ якутской больницѣ. Одновременно съ нимъ пріѣхалъ тов. Курановъ. Его тоже сильно избили въ Костромѣ. Онъ пріѣхалъ сюда больнымъ. Тѣмъ не менѣе, его выслали въ 1-ый Теламинскій наслегъ за 40—50 в. отъ города. Мѣсто глухое и для жительства мало пригодное. Около 15-го іюня онъ двинулся въ городъ пѣшкомъ, такъ какъ у него въ послѣднее время былъ сильный кашель съ кровохарканіемъ. По дорогѣ ему пришлось переходить вбродъ небольшую протоку. Возможно, что съ нимъ въ этотъ моментъ случился припадокъ, и тутъ застала его смерть. Трупъ его нашли только черезъ 5—6 недѣль. Утопился въ Ленѣ бывшій студентъ Раковъ, несчастный юноша, котораго доконала ссылка. Это произошло въ іюлѣ мѣсяцѣ. Въ іюнѣ покончилъ съ собою выстрѣломъ изъ револьвера Хавскій, прожившій въ ссылкѣ годъ. Хамврики доѣхалъ до Якутска только для того, чтобы умереть здѣсь въ больницѣ отъ оспы. Шацъ убитъ конвойными солдатами подъ Нохтуйскомъ по пути въ Якутскъ. Матлаховъ убитъ въ д. Романова на баррикадахъ.

Итого три самоубійства и два покушенія на него, семь смертей и три сумашествія. Это за послѣдніе 4 мѣсяца! Не слишкомъ-ли это много для Якутска? Какъ-бы ни пытаться индивидуально объяснять каждый изъ этихъ трагическихъ случаевъ, для всякаго должно быть очевидно, что условія жизни, допускающія въ такое короткое время такъ много несчастій — изъ рукъ вонъ плохи. Вотъ эти-то условія, на которыя больные, слабые люди реагируютъ самоубійствами и психозами, вызвали съ нашей стороны, людей менѣе пассивныхъ, желаніе заявить протестъ, чтобы добиться измѣненія режима.

Шестьдесятъ человѣкъ рѣшили потребовать отмѣны нѣкоторыхъ наиболѣе нелѣпыхъ распоряженій, притомъ такихъ, уничтоженіе которыхъ нисколько не противоречило основной цѣли ссылки въ Сибирь — возможности гласнаго надзора. Это значитъ, что правительство имѣло полную возможность удовлетворить всѣ наши требованія. Но изъ этого не слѣдуетъ, конечно, что мы именно на такой исходъ нашего протеста и разсчитывали. Наоборотъ, мы были почти увѣрены, что администрація, не дѣлая никакихъ уступокъ, приметъ всѣ мѣры, чтобы сломить насъ, хотя я долженъ признаться, что тотъ неслыханный методъ борьбы, который былъ примѣненъ по отношенію къ намъ, поразилъ своею качественною стороною даже насъ, людей не избалованныхъ. Знали мы также, что этотъ новый режимъ не есть продуктъ случайности, не вытекаетъ только изъ личныхъ качествъ генералъ-губернатора, а цѣликомъ связанъ съ даннымъ историческимъ моментомъ. И тѣмъ не менѣе, другого метода протеста, другого способа добиться улучшенія режима — мы не имѣли. Посылать письменныя заявленія, жалобы, телеграммы — и это дѣлалось неоднократно, — бумаги клались подъ сукно и оставлялись безъ послѣдствій, или же безъ отвѣта. Нарушать циркуляры, дѣлать самовольныя отлучки и т. п. но за это ссылали десятками въ Верхоянскіе и Колымскіе округа, и эти массовыя ссылки, безъ разбора и разслѣдованія, насъ болѣе всего возмущали. Оставалось только съѣхаться въ возможно большемъ числѣ въ городъ, послать коллективное заявленіе губернатору и въ ожиданіи отвѣта собраться всѣмъ въ одномъ мѣстѣ, а для того, чтобы насъ не могли сразу взять — заперѣться и забаррикадироваться.

Вотъ это именно мы и сдѣлали.

Рѣчь М. Бройдо.

(5-го августа).

Я хотѣлъ было сначала дать вамъ болѣе или менѣе исчерпывающее изложеніе мотивовъ, побудившихъ меня принять участіе въ протестѣ. Но для этого мнѣ пришлось бы обрисовать передъ вами ту психологическую почву, на которую ложились репрессіи послѣдняго времени; мнѣ пришлось бы разсказать вамъ о тѣхъ впечатлѣніяхъ, которыя производили извѣстія, долетавшія до меня черезъ толстыя стѣны петербургской одиночной тюрьмы, гдѣ я просидѣлъ 14 мѣсяцевъ, извѣстія о томъ, что мирныхъ демонстрантовъ, осмѣливавшихся заявить во всеуслышаніе требованіе свободы, или бастующихъ рабочихъ, добивавшихся лучшихъ условій труда, избивали казацкими нагайками...

Предсѣдатель. Прошу васъ, подсудимый, говорить только о ссылкѣ.

Бройдо. Я и хотѣлъ сказать, что зная, гдѣ и передъ кѣмъ я говорю, я считалъ невыполнимой задачу, которую я себѣ поставилъ съ самаго начала. Я ограничусь поэтому лишь передачей вамъ нѣсколькихъ фактовъ изъ лично пережитаго въ ссылкѣ.

Послѣ 3-хмѣсячнаго скитанія по пересыльнымъ тюрьмамъ и этапамъ я 24 іюня 1903 г. былъ водворенъ до приговора въ гор. Киренскъ, Иркутской губ. Это было время, когда ссыльнымъ жилось сравнительно сносно, особенно въ городахъ. Въ Киренскѣ, по крайней мѣрѣ, почти всѣ товарищи имѣли заработки. Въ селахъ и деревняхъ жилось, конечно, скверно: приходилось устраиваться исключительно на казенное пособіе въ 15 руб. Но изъ окрестныхъ селъ товарищи часто наѣзжали въ Киренскъ за покупками или въ поискахъ за заработками и подолгу оставались въ городѣ. Полиція знала про эти отлучки, но смотрѣла сквозь пальцы: отлучившійся вызывался раза два-три въ полицію, и дѣло кончалось компромиссомъ. Разрѣшенія на эти отлучки брались очень рѣдко: за мое время я знаю лишь одинъ случай, когда товарищъ Смирновъ за самовольную отлучку изъ села Чечуйскаго (въ 60 вер. отъ Киренска) въ г. Киренскъ былъ приговоренъ мировымъ судьею къ штрафу въ 1 рубль. Мы встрѣчали партію за партіей безъ всякихъ препятствій, препирательствъ или столкновеній. Лѣтомъ мы съ лихорадочнымъ волненіемъ ожидали партію, высчитывая заранѣе день и часъ прибытія паузковъ; когда паузки приставали къ берегу, пріѣхавшіе шли на какую-нибудь общую квартиру, гдѣ ихъ ждалъ тѣсный товарищескій кругъ, быть можетъ, старые знакомые, живые люди и живая рѣчь, которой они такъ давно ужъ не слыхали. Зимою партія проѣзжала Киренскъ обыкновенно ночью, несясь во весь карьеръ и останавливаясь лишь въ селѣ Никольскомъ, въ 5 вер. ниже Киренска. И тѣмъ не менѣе, ни разу не случалось, чтобы мы пропустили партію, несмотря на всѣ старанія и уловки жандармовъ. Нетрудно понять ту настойчивость и то волненіе, которыя проявляли при свиданіяхъ мы — ссыльные и товарищи, шедшіе въ ссылку. Эти свиданія — почти единственныя свѣтлыя точки на мрачномъ фонѣ ссылки. Свидѣтель Чаплинъ вѣрно отмѣтилъ, что главную роль въ свиданіяхъ играетъ встрѣча единомышленниковъ. Да, здѣсь, среди этихъ мрачныхъ приленскихъ утесовъ, среди населенія чуждаго и зачастую враждебнаго, встрѣчались родныя души, родныя по убѣжденіямъ, стремленіямъ и цѣлямъ, встрѣчались люди, одинаково оторванные отъ поля своего дѣйствія и заброшенные за тысячи верстъ въ непривѣтливую суровую Сибирь. Эти свиданія давали намъ то, чего не могла давать никакая почта и, въ особенности, почта сибирская. Новоприбывшіе снабжались свѣдѣніями и иногда деньгами, безъ которыхъ крайне трудно оріентироваться и устроиться при чуждыхъ, тяжелыхъ условіяхъ въ ссылкѣ. Послѣднее долженъ былъ признать даже исполнитель кутайсовскаго циркуляра о запрещеніи свиданій — свидѣтель Чаплинъ. Возможно, что и до Кутайсова существовало воспрещеніе свиданій въ пути, также какъ и запрещеніе самовольныхъ отлучекъ, но и то и другое существовало болѣе на бумагѣ, — жизненныя условія брали свое. Любой представитель мѣстной власти или офицеръ партіи при желаніи и способности къ этому, опираясь на букву данныхъ имъ инструкцій, могли бы и тогда лишать свиданій въ пути и сдѣлать жизнь ссыльныхъ невозможной. Но общее направленіе докутайсовскаго режима было таково, что власти избѣгали всякихъ исторій и столкновеній, и фактически достаточно было извѣстнаго такта и одной лишь готовности со стороны ссыльныхъ настаивать на своихъ требованіяхъ, чтобы эти запрещенія превратились въ болѣе или менѣе пустой звукъ. Съ назначеніемъ на постъ генералъ-губернатора гр. Кутайсова, картина сразу и рѣзко мѣняется. Если не ошибаюсь, мнѣ одному изъ первыхъ пришлось испытать на себѣ дѣйствіе новаго режима. — Это было о масленицѣ 1903 г. Съ іюня 1902 г. я жилъ безвыѣздно въ Киренскѣ, работая часовъ 10 въ день при постройкѣ казеннаго виннаго склада. Желая немного отдохнуть и освѣжиться, я рѣшилъ поѣхать на три праздничныхъ дня къ товарищу въ село Макаровское, расположенное въ 60 верстахъ отъ Киренска, и счелъ даже нужнымъ, хотя можно было съ успѣхомъ и безъ этого обойтись, заявить объ этомъ въ полицейское управленіе дежурному чиновнику. Черезъ полчаса послѣ ухода оттуда является городовой съ требованіемъ пожаловать къ исправнику и съ циркуляромъ для подписи. Циркуляръ этотъ исходилъ отъ генералъ-губернатора и гласилъ, что виновный въ самовольной, безъ разрѣшенія надлежащихъ властей, отлучкѣ изъ мѣста водворенія куда-бы то ни было (хотя-бы за околицу села или по ту сторону Лены для прогулки, — подумалось мнѣ сейчасъ-же) подлежитъ высылкѣ въ отдаленнѣйшія мѣста Якутской области. Подписаться въ объявленіи мнѣ этого циркуляра я отказался, считая такой отказъ своимъ законнымъ правомъ, а самый циркуляръ — незаконнымъ, такъ какъ самовольныя отлучки предусматриваются уставомъ о состоящихъ подъ гласнымъ надзоромъ, и генералъ-губернаторъ не въ правѣ собственной властью отмѣнить статью этого устава. Къ исправнику же я пошелъ. Послѣдній въ грубой формѣ заявилъ мнѣ, что я долженъ былъ попросить разрѣшеніе у него лично и что «за это» онъ мнѣ не разрѣшаетъ отлучки. Я возразилъ, что считалъ достаточнымъ свое заявленіе въ полицейскомъ управленіи и что мнѣ казалось неловкимъ ходить за разрѣшеніемъ къ исправнику на домъ въ воскресенье, да еще и въ масленицу. Но это возраженіе не было принято во вниманіе, и разрѣшеніе мнѣ не было дано, да я и не просилъ его. Въ Макаровское я такъ и не поѣхалъ. На другой день всѣ политическіе ссыльные города Киренска были приглашены въ полицейское управленіе для подписанія циркуляра, и всѣ подписаться отказались по соображеніямъ, аналогичнымъ только-что упомянутымъ мною. Исправникъ убѣждалъ, грозилъ, но тщетно. Тогда онъ отпустилъ насъ съ миромъ, а самъ, повидимому, настрочилъ донесеніе, куда слѣдуетъ. И вотъ, не знаю за что — за покушеніе-ли на самовольную отлучку (ибо отлучка, какъ я сказалъ, не состоялась), или за подстрекательство товарищей не подписать циркуляра, ибо нельзя-же предположить, что люди отказываются подписывать циркуляръ, не будучи подстрекаемы къ этому другимъ человѣкомъ, — какъ бы то ни было, но черезъ нѣсколько недѣль получилось изъ Иркутска распоряженіе немедленно-же выселить меня въ село Нижнеилимское, распоряженіе, ничѣмъ при этомъ не мотивированное. Къ этому времени жена родила ребенка, и такъ какъ исправникъ съ непонятной жестокостью настаивалъ, чтобы я ѣхалъ сейчасъ-же съ ребенкомъ, которому еще не было 3-хъ недѣль отроду, и такъ какъ я зналъ, что дорога въ Нижнеилимскъ трудная — приходится переѣзжать черезъ Илимскій горный хребетъ, — то я и просилъ губернатора отложить мою отправку, пока ребенокъ хоть немного подрастетъ и окрѣпнетъ для такого труднаго пути, верстъ въ 600. На это я получилъ двукратный отказъ. Тогда, видя, что ходатайствами ничего не добьешься, я заявилъ исправнику, что раньше чѣмъ ребенку не исполнится 1½ мѣсяца, я не поѣду ни въ коемъ случаѣ, — пусть силой берутъ меня и мою семью. Когда наступилъ срокъ, поставленный мною исправнику, я выѣхалъ въ Нижнеилимское. Съ Усть- Кута мы пересѣли на лодку; приходилось плыть иногда за полночь, пока достигнемъ станка, въ туманѣ и сырости, въ открытой лодкѣ, и это съ тремя дѣтьми, изъ которыхъ одному едва минуло шесть недѣль, и со старухой матерью. Затѣмъ до Илимска, на протяженіи нѣсколькихъ станковъ приходится переѣзжать черезъ хребетъ. Дорога трудная, тряская. И мы все время опасались за ребенка, какъ-бы у него не случилось сотрясенія мозга. Но вотъ и Нижнеилимскъ. Начинаемъ устраиваться, предвидятся кой-какіе заработки: мы рады хоть тому, что можно, наконецъ, отдохнуть послѣ столь труднаго пути. Нашимъ ожиданіямъ не суждено было сбыться: на третій день послѣ пріѣзда въ Нижнеилимскъ получается изъ Иркутска депеша о томъ, чтобы меня немедленно отправили обратно въ Усть-Кутъ для присоединенія къ партіи. За что, куда, — объ этомъ въ депешѣ не говорилось. И вотъ не успѣли мы еще и вещей распаковать, какъ пришлось тотчасъ-же пуститься въ обратное путешествіе. На этотъ разъ оно оказалось много труднѣе прежняго. Не доѣзжая верстъ 15—20 до станка Мука, мы попали подъ жесточайшій ливень, который промочилъ насъ до ниточки. Дѣти заболѣли коклюшемъ, отъ котораго они освободились лишь мѣсяцъ спустя послѣ пріѣзда въ Якутскъ. Въ Усть-Кутѣ, въ ожиданіи прибытія паузка, мы прожили двѣ недѣли, тѣснясь въ одной жалкой комнаткѣ, безъ денегъ, живя на однѣ лишь кормовыя. Въ Усть-Кутѣ- же мы имѣли возможность наблюдать нѣсколько случаевъ примѣненія кутайсовскихъ циркуляровъ. За желаніе свидѣться съ прибывшей партіей двое товарищей — Бронштейнъ и Бассъ — были посажены приставомъ въ каталажку; къ подсудимому, товарищу Закону, оставленному по болѣзни въ Усть-Кутѣ и лежавшему тогда въ лихорадкѣ, съ сильно повышенной температурой, является приставъ и требуетъ, чтобы онъ немедленно-же всталъ и отправился къ пароходу для слѣдованія въ Якутскъ вмѣстѣ съ прибывшей партіей, причемъ онъ предупредительно заявляетъ, что если Законъ не хочетъ или не въ силахъ пойти на пароходъ, то его возьмутъ силой, живого или мертваго, такъ какъ получилось объ этомъ распоряженіе изъ Иркутска — взять Закона на пароходъ, все равно, въ какомъ-бы состояніи здоровья онъ тогда ни находился. Усть-кутскій врачъ показывалъ мнѣ строжайшее распоряженіе изъ Иркутска — оставлять изъ партіи лишь серьезно больныхъ. Я спросилъ, что значитъ серьезный больной. «А вотъ, если ко мнѣ притащатъ полумертвымъ человѣка, я отсылаю его — умереть въ больницѣ», — отвѣтилъ мнѣ докторъ.

Въ концѣ іюля прибылъ, наконецъ, нашъ паузокъ. Офицеръ, везшій партію, поручикъ Прусиновскій, былъ уже кутайсовскій; это видно было и по обращенію и по всему тому, что произошло впослѣдствіи въ пути. Было ясно, что онъ получилъ въ Иркутскѣ самыя строгія инструкціи и самыя неограниченныя полномочія. Въ Киренскѣ мы подверглись избіенію прикладами. Послѣ этого мы были предоставлены въ полное и безконтрольное распоряженіе солдатъ. Ни офицеръ, ни докторъ, вызванный нами для перевязки раненаго, къ намъ на паузокъ не явились. Паузокъ протекалъ, какъ рѣшето. Приходилось, укладывая дѣтей спать, стоять надъ ними съ тарелками, куда капала-бы вода съ крыши. Нельзя было найти сухого мѣста на паузкѣ. Дѣти (ихъ было пятеро, изъ нихъ двое грудныхъ), больныя коклюшемъ, страшно кашляли, и совершенно непонятно, какъ они остались живы при такой обстановкѣ. У офицера остались большіе запасы гнилого мяса и сквернѣйшихъ сухарей. Желая сплавить намъ эти продукты и притомъ по дорогой цѣнѣ, онъ запретилъ пускать насъ на берегъ для закупки припасовъ у крестьянъ. Въ Витимѣ мы требовали доктора для освидѣтельствованія дѣтей, — эту просьбу офицеръ просто игнорировалъ и оставилъ безъ послѣдствій. Такъ, подавленные и изголодавшіеся, — потому что въ послѣдніе дни пришлось питаться исключительно офицерскими сухарями — съ затаенной злобой въ душѣ, прибыли мы въ Якутскъ.

Это было 24 августа 1903 года. Въ Якутскѣ новый курсъ еще слабо чувствовался. Докутайсовскій режимъ, правда, уже отмеръ, но духъ его остался въ лицѣ губернатора Скрипицына. Съ отъѣздомъ его и перемѣной состава высшей областной администраціи жизнь становилась нестерпимѣе день ото дня. Приходила партія за партіей, принося съ собой вѣсти о новыхъ и новыхъ проявленіяхъ кутайсовскаго режима. Цѣлыя колоніи изъ Иркутской и Енисейской губерній посылались въ сѣверные округа Якутской области за попытки свиданія или за непочтительное обращеніе со шпіонами, ссылались иногда даже безъ всякаго указанія, за что ссылаются. Ни одна почти партія не обходилась безъ болѣе или менѣе крупныхъ столкновеній въ пути изъ-за свиданій. Въ Якутскѣ не оставляли даже на нѣсколько дней отправлявшихся въ сѣверные округа — Верхоянскъ и Колымскъ — для покупокъ въ такой дальній и трудный путь. Товарища по моему дѣлу, Самуила Комая, назначеннаго въ Колымскъ, неоднократно приглашали въ полицію и предлагали уѣхать до отправки на Марху, угрожая въ случаѣ несогласія тюремнымъ заключеніемъ. Пришлось, въ концѣ концовъ, уѣхать на Марху. Нужно сказать, что Комай — чахоточный и незадолго до прихода въ ссылку былъ выпущенъ изъ больницы святого Николая въ Петербургѣ, гдѣ просидѣлъ 14 мѣсяцевъ. И вотъ, человѣкъ, которому достаточно малѣйшаго утомленія, чтобы у него началось колотье въ боку и кровохарканье, принужденъ совершить раза три въ недѣлю путешествія изъ Мархи въ городъ и обратно, разумѣется, пѣшкомъ и легко одѣтый, принужденъ, потому что онъ не выносилъ одиночества. За 3 дня до отправки въ Колымскъ, когда Комай былъ въ городѣ, чтобы сдѣлать необходимыя закупки и приготовить теплую одежду на дорогу, его призываютъ къ губернатору, и послѣдній настаиваетъ на томъ, чтобы Комай и на эти 3 дня уѣхалъ на Марху. Вскорѣ послѣ своего пріѣзда въ Колымскъ Комай покончилъ самоубійствомъ. Спрашивается, можно-ли и нужно-ли было трепать и безъ того измотавшіеся нервы этого человѣка многократными тасканіями въ полицію, высылками на Марху, усиленной слѣжкой со стороны сельскихъ властей; спрашивается, зачѣмъ для какой цѣли понадобилось высылать его за три недѣли до отправки на Марху и настаивать на этомъ даже тогда, когда до отправки оставалось всего три дня; спрашивается, наконецъ, можно-ли и нужно-ли было послать такого изболѣвшагося человѣка въ Колымскъ — почти на вѣрную смерть? Такіе вопросы ставили себѣ многіе изъ насъ, и понятно, каковъ могъ быть отвѣтъ и какія чувства вызывались одной постановкой подобныхъ вопросовъ. Что касается меня лично, то послѣ того, какъ я былъ признанъ негоднымъ къ отбыванію воинской повинности, меня начали усиленно выселять изъ Якутска сначала на Марху, гдѣ не оказалось квартиръ, а затѣмъ, чтобы отдѣлаться отъ назойливыхъ приглашеній и объясненій въ полиціи, я уѣхалъ въ Тулугинцы самъ, такъ какъ ѣхать туда со всей семьей было невозможно, да и смысла не имѣло. Приходилось день жить въ Якутскѣ, день въ Тулугинцахъ. Просилъ губернатора отложить мою отправку въ Верхоянскъ, пока дѣти немного подрастутъ и окрѣпнутъ для такого труднаго пути. Въ этомъ мнѣ было отказано, и этимъ отказомъ г. Булатовъ какъ-бы говорилъ мнѣ: поѣзжай самъ въ Верхоянскъ, т. е. разлучись съ семьей на 5 лѣтъ, или поѣзжай съ семьей, рискуя заморозить или задушить въ дорогѣ ребенка, которому еще не исполнилось 9 мѣсяцевъ, а тамъ... живи, какъ знаешь, на казенное пособіе въ 19 рублей въ мѣсяцъ, когда цѣна пуда ржаной муки въ казенной продажѣ 11 рублей. Я рѣшился на первое и уже началъ готовиться въ путь. Но въ это время произошли 2 событія, которыя явились послѣдней каплей, переполнившей чашу терпѣнія ссылки; избіеніе партіи въ Усть-Кутѣ и распоряженіе министра внутреннихъ дѣлъ о прекращеніи отправки въ Россію окончившихъ срокъ ссылки на казенный счетъ. Наиболѣе жизнеспособные элементы ссылки сразу всколыхнулись, стало ясно, что пробилъ часъ дружнаго, общаго протеста, что нужно дать исходъ давно уже накопившемуся чувству возмущенія противъ нестерпимыхъ условій жизни въ ссылкѣ. Вмѣстѣ съ остальными подсудимыми я выставилъ извѣстныя вамъ требованія, требованія насущныя, минимальныя, законныя, ибо они сводились къ тому, чтобы въ отношеніи отлучекъ дѣйствовалъ законъ — уставъ о состоящихъ подъ гласнымъ надзоромъ, а въ отношеніи свиданій въ пути и отправки на казенный счетъ кончившихъ срокъ, чтобъ былъ возстановленъ тотъ порядокъ, который практиковался въ теченіе многихъ лѣтъ, очевидно, не вопреки закону. Я счелъ возможнымъ ограничиваться одними этими требованіями, по существу своему, чисто консервативнаго характера, потому что удовлетвореніе даже однихъ этихъ требованій знаменовало-бы собой установленіе такого строя отношеній между ссыльными и мѣстными властями, при которыхъ можно терпѣть ссылку до поры до времени. Отмѣна циркуляровъ гр. Кутайсова была важна для меня не столько потому, что отмѣнялись запрещенія свиданій, отлучекъ и т. д., сколько потому, что этимъ самымъ уничтожался (по крайней мѣрѣ, въ наиболѣе крупныхъ своихъ проявленіяхъ) духъ прижимокъ, безцѣльной и ненужной жестокости, надругательства надъ ссыльными, измѣнялся общій тонъ отношеній между ссылкой и мѣстной администраціей, отношеній многообразныхъ и часто болѣе чувствительныхъ въ мелкихъ, чѣмъ въ крупныхъ столкновеніяхъ и случаяхъ. Возникалъ вопросъ, какъ добиться нашихъ, болѣе чѣмъ скромныхъ цѣлей. Добиваться удовлетворенія нашихъ требованій путемъ ходатайствъ по начальству было-бы по меньшей мѣрѣ наивно со стороны людей, которые на волѣ стремились къ своей цѣли путемъ неустанной активной борьбы и которые въ ссылкѣ достаточно узнали цѣну подобныхъ ходатайствъ. Оставался путь активнаго протеста. И чѣмъ болѣе насущны и минимальны были наши требованія, чѣмъ нестерпимѣй становилась жизнь въ ссылкѣ, тѣмъ рѣшительнѣй и отчаяннѣй долженъ былъ быть нашъ протестъ. Непосредственной моей цѣлью было не уничтоженіе ссылки, какъ таковой, а достиженіе такихъ условій, при которыхъ можно терпѣть ссылку. Я говорилъ себѣ: наши требованія таковы, что ихъ нельзя не удовлетворить немедленно, пусть-же знаютъ, что въ борьбѣ за нихъ мы готовы на смерть. Я убѣжденъ, что нашъ протестъ достигъ своей цѣли; я убѣжденъ, что теперь въ ссылкѣ установится новый строй отношеній, на основѣ, исключающей произволъ и надругательство надъ личностью ссыльнаго. Тѣ, кому знать сіе надлежитъ, не позабудутъ, что первый массовый протестъ ссылки былъ направленъ противъ циркуляровъ гр. Кутайсова,. и я сомнѣваюсь, чтобы имъ пришла охота возобновить дѣйствіе этихъ циркуляровъ. Этого сознанія въ связи съ сознаніемъ общаго значенія нашего протеста, — котораго я здѣсь не касался, — съ меня совершенно достаточно, каково-бы ни было ожидающее меня наказаніе.

Рѣчь А. Залкинда.

Живу я уже въ Сибири 5 лѣтъ. При мнѣ были генералъ-губернаторами Горемыкинъ и Пантелѣевъ. Нельзя сказать, чтобы при нихъ ссыльнымъ жилось особенно хорошо, но все-таки жить было можно. За отлучки внѣ предѣловъ стана виновные наказывались, согласно уставу о поднадзорныхъ, обыкновенно арестомъ отъ 1-го до 3-хъ дней или штрафомъ въ 1 рубль, а за отлучки въ предѣлахъ стана вовсе не наказывались. Свиданія съ приходящими партіями разрѣшались, переводы въ другія мѣста тоже давались сравнительно легко: достаточно было медицинскаго свидѣтельства врача или указать на отсутствіе заработка, чтобы получить переводъ. Но со вступленіемъ въ управленіе краемъ графа Кутайсова вся картина сразу мѣняется: все то, что раньше было возможно и законно, теперь при Кутайсовѣ стало невозможнымъ и незаконнымъ. Я не стану останавливаться на всѣхъ этихъ мелкихъ придиркахъ и притѣсненіяхъ, которыя намъ, ссыльнымъ, приходилось за это время перетерпѣть отъ мѣстнаго начальства. Мнѣ были предъявлены 2 циркуляра, въ коихъ было сказано во 1-хъ, что за самовольную отлучку я буду высланъ въ самыя глухія мѣста Якутской области, а во 2-хъ, за встрѣчу партіи по дорогѣ будетъ то же самое. Меня хотѣли обязать подпиской въ выполненіи этихъ циркуляровъ, но я дать подписку отказался. Я хочу вамъ, гг. судьи, разсказать еще только одинъ фактъ изъ моей жизни въ ссылкѣ. Я дважды кончилъ срокъ ссылки и дважды получилъ прибавки: я всего былъ сосланъ на 4 года, и вотъ за 6 мѣсяцевъ передъ окончаніемъ срока я былъ арестованъ въ селѣ Знаменскомъ, отправленъ въ Иркутскъ; тамъ я просидѣлъ 7 мѣсяцевъ въ тюрьмѣ и получилъ годъ прибавки. Я уже отбылъ и этотъ срокъ, мнѣ уже оставалось какихъ-нибудь 3—4 мѣсяца, какъ вдругъ, я былъ вторично арестованъ и высланъ въ Якутскъ и вотъ при какихъ условіяхъ. Въ первыхъ числахъ октября 1903 года въ квартиру, гдѣ я жилъ еще съ 3-мя товарищами, ворвались ночью урядникъ и нѣсколько человѣкъ десятскихъ. Мы были удивлены ихъ появленіемъ въ такое позднее время, но урядникъ предъявилъ мнѣ телеграмму отъ верхоленскаго исправника, гдѣ было сказано, чтобы меня и двухъ моихъ товарищей, Шадовскаго и Венха, немедленно арестовать и заключить въ волостную тюрьму для слѣдованія въ Якутскъ. Мы стали было просить, чтобы намъ дали время собрать свои вещи и уладить свои дѣла, такъ какъ нашъ арестъ былъ для насъ неожиданностью, но тщетно: насъ не удовлетворили, и мы были посажены въ волостную тюрьму. Причина ни ареста, ни высылки намъ не была при этомъ объяснена, къ намъ не было даже примѣнено тѣхъ обычныхъ формальностей, которыя обыкновенно примѣняются при арестѣ. Такъ мы просидѣли въ волостной тюрьмѣ съ мѣсяцъ въ ожиданіи саннаго пути по Ленѣ; въ ноябрѣ мѣсяцѣ насъ отправили въ село Жигалово для присоединенія къ партіи. На слѣдующій день прибыла партія, но начальникъ конвоя отказался принять насъ на томъ основаніи, что у него нѣтъ никакихъ распоряженій относительно насъ. Партія уѣхала, а мы остались; я и товарищи были возмущены этимъ поступкомъ администраціи и потребовали, чтобы насъ отправили сельскимъ движеніемъ или же чтобы послали телеграмму губернатору. Въ отвѣтъ на эти наши просьбы приставъ велѣлъ уряднику отправить насъ обратно въ тутурскую волостную тюрьму. Мы отказались ѣхать, тогда пришли два урядника и десятокъ ямщиковъ и стали брать насъ силой. Силой мы и были отправлены обратно въ тюрьму и, просидѣвъ нѣсколько дней, наконецъ, были присоединены къ партіи и уѣхали въ Якутскъ. 25-го декабря мы прибыли въ Якутскъ. По прибытіи туда я опять сталъ добиваться причины моей высылки, но нигдѣ и ни у кого не могъ этого добиться. Но, наконецъ, мнѣ удалось узнать. Полицеймейстеръ прочелъ мнѣ какую-то неофиціальную бумажку, въ коей было сказано, что я высылаюсь за открытое сопротивленіе властямъ. Я, гг. судьи, былъ пораженъ. Вѣдь, еслибы я даже хотѣлъ оказать сопротивленіе, го не могъ уже по одному тому, что тамъ въ селѣ и сопротивляться то было некому, а если и было что-нибудь, то вамъ, гг. судьи, товарищъ Израильсонъ уже разсказалъ, за какое сопротивленіе онъ былъ высланъ въ Якутскъ. Аналогичное же сопротивленіе было и у меня, только разница въ томъ, что у товарища Израильсона при этомъ въ рукахъ былъ револьверъ, чтобы самого себя убить, а у меня и этого не было. Я былъ назначенъ въ 35 верстахъ отъ Якутска въ Кильдемскій наслегъ, я уже примирился съ своей высылкой въ Якутскъ и уѣхалъ, живя одной мечтой, что хотя я теперь въ Якутскѣ, но все-таки я скоро поѣду на родину, домой, но, увы, мечты мои были разбиты однимъ почеркомъ пера министра внутреннихъ дѣлъ. Когда мнѣ оставалась всего одна недѣля до окончанія срока, я пріѣхалъ въ городъ, пошелъ въ окружное управленіе просить, чтобы приготовили мнѣ мои бумаги заранѣе, чтобы мнѣ не приходилось долго ждать и чтобы я могъ на завтра же по окончаніи срока уѣхать. Въ отвѣтъ на эту мою просьбу исправникъ меня спросилъ: «а скажите, пожалуйста, вы какъ пришли въ городъ, съ разрѣшенія или безъ?» Я отвѣтилъ, что безъ разрѣшенія, тогда онъ мнѣ сказалъ: «Вы вѣдь знаете, что за самовольную отлучку ссылаютъ въ Колымскъ», причемъ прибавилъ, что относительно меня нѣтъ никакихъ бумагъ, и не знаетъ, кончаю-ли я срокъ или нѣтъ, и совѣтовалъ мнѣ сходить въ областное правленіе справиться объ этомъ. Я пошелъ туда сейчасъ же, вызвалъ секретаря Бахерта и повторилъ ему мою просьбу о заготовкѣ заранѣе моихъ бумагъ къ отъѣзду. Этотъ чиновникъ задалъ мнѣ тотъ же самый вопросъ, что и исправникъ: пріѣхалъ-ли я въ городъ съ разрѣшенія или безъ? и, получивъ тотъ же отвѣтъ, что и исправникъ, сказалъ, что на родину я не поѣду. Я спросилъ: почему? и онъ съ улыбкой отвѣтилъ: «Вамъ маленькая прибавочка». Я поспѣшно спросилъ: «сколько?» Онъ мнѣ отвѣтилъ: «5 лѣтъ». Я, гг. судьи, остолбенѣлъ и нѣсколько секундъ молча глядѣлъ на этого чиновника, и лишь, придя въ себя я спросилъ: «За что?» Онъ мнѣ отвѣтилъ: «за самовольную отлучку». Я сказалъ: «но вѣдь я за все время моей ссылки почти ни разу самовольно не отлучался». Тогда онъ сказалъ, что, впрочемъ, хорошо не знаетъ и что онъ дастъ мнѣ прочесть бумагу. Я сталъ читать эту бумагу. Вотъ ея содержаніе: «На основаніи 138-ой ст. положенія о государственной охранѣ — особымъ присутствіемъ департамента полиціи министерства внутреннихъ дѣлъ опредѣлено продлить срокъ ссылки ссыльно-политическому Арону Залкинду, въ предѣлахъ Якутской области, еще на 5 лѣтъ, считая срокъ съ 17 февраля 1904 года по 17 февраля 1909 года», и только. И опять ни слова мотивировки такого приговора.

Рѣчь X. Закона.

Я хочу объяснить, во-первыхъ, почему я нашелъ необходимымъ протестовать и, во-вторыхъ, почему я выбралъ именно такую форму протеста. Остановлюсь сначала на циркулярѣ о свиданіяхъ. Циркуляръ этотъ гласитъ приблизительно слѣдующее: Политическіе ссыльные по дорогѣ въ Сибирь имѣютъ свиданія съ уже живущими тамъ товарищами, получаютъ отъ нихъ корреспонденцію и деньги, что является совершенно нежелательнымъ. Эти слова комментаріевъ не требуютъ. Свидѣтель Чаплинъ (вице-губернаторъ) сказалъ, что эти свиданія только въ очень рѣдкихъ случаяхъ имѣютъ своею цѣлью матеріальную поддержку проѣзжающихъ. Насколько это соотвѣтствуетъ истинѣ, вы можете заключить изъ фактовъ, извѣстныхъ мнѣ изъ моего кратковременнаго опыта, который и намѣренъ изложить тутъ. Я выѣхалъ изъ села Александровскаго 11 іюня 1903 года. Партія наша была довольно многочисленная. Очень многіе изъ ея членовъ были арестованы внезапно на улицѣ и черезъ нѣсколько дней уже были отправлены въ далекую Сибирь. Надо-ли прибавить, что они оказались совсѣмъ неприготовленными къ совершенію такого путешествія. Нечего говорить о теплой верхней одеждѣ: у многихъ недоставало самаго необходимаго. Достаточно сказать, что въ Верхоленскѣ мы купили сапоги. Да и развѣ одни внезапно арестованные очутились въ такомъ положеніи?! Были и такіе, которые ожидали въ россійскихъ тюрьмахъ момента отправки, а все-таки пришли въ Сибирь безъ многаго, очень необходимаго. Я уже не говорю про несостоятельныхъ: въ такомъ же положеніи оказались и люди состоятельные по милости офицера, принимавшаго ихъ изъ первой тюрьмы. Намъ, политическимъ, полагается брать съ собой до 5 пудовъ багажа, но офицеръ нерѣдко позволяетъ взять только 30 фунтовъ, норму, установленную для уголовныхъ. Судите теперь, нуждаются-ли политическіе въ свиданіяхъ по пути слѣдованія съ цѣлью хоть получить какую нибудь помощь отъ товарищей и что означаетъ для насъ циркуляръ о свиданіяхъ. Впрочемъ, я и вся наша партія не испытали на себѣ его прелестей, ибо онъ сталъ примѣняться только начиная со второй лѣтней партіи 1903 года. Да и вообще, путь для нашей партіи прошелъ сносно, но этимъ мы обязаны не доброму нраву офицера, а настроенію самой партіи, съ которымъ офицеру волей-неволей приходилось считаться, если онъ не хотѣлъ доводить дѣло до серьезнаго скандала. Наша партія тронулась изъ Александровска послѣ побѣдоноснаго исхода двухнедѣльнаго сидѣнія за баррикадами въ Александровской тюрьмѣ, и офицеръ зналъ, что всякія стѣсненія встрѣтятъ съ нашей стороны должный отпоръ. Но если мнѣ счастливо удалось (за исключеніемъ одного случая, о которомъ рѣчь будетъ ниже) по пути избѣгнуть новаго курса, то я его скоро извѣдалъ уже въ Якутской области. Меня поселили въ Намскомъ улусѣ. Первые нѣсколько мѣсяцевъ прошли спокойно. Но вотъ въ одно прекрасное утро ко мнѣ пріѣзжаетъ земскій засѣдатель и привозитъ съ собою два циркуляра, «милую заботу» гр. Кутайсова о ссыльныхъ.

Предсѣдатель: Не можете-ли вы выражаться иначе: я не могу допустить подобныхъ выраженій...

Сразу вся атмосфера перемѣнилась: «наслегъ» ожилъ, якуты устраивали собранія, обсуждали вопросъ о томъ, какъ обращаться съ нами, постановили не давать намъ лошадей, назначили спеціальныхъ надзирателей для наблюденія за нами. Черезъ нѣкоторое время ко мнѣ въ юрту является пьяный якутъ, приноситъ циркуляры, предъявленные уже мнѣ засѣдателемъ, а вдобавокъ даетъ мнѣ читать «бумагу», которая говоритъ, что онъ «приставленъ» слѣдить за нами. Я ему сказалъ, чтобы онъ не смѣлъ ходить ко мнѣ, если ему дорога его жизнь. Якутъ поспѣшно удалился и больше не являлся. Черезъ нѣкоторое время ко мнѣ въ юрту врываются другіе три якута, а одинъ изъ нихъ, не видя передъ собою моего другого товарища, съ которымъ я жилъ вмѣстѣ, спрашиваетъ, гдѣ мой товарищъ. Я спрашиваю: «Зачѣмъ тебѣ товарищъ?» — «Какъ такъ! — отвѣчаетъ якутъ, — мнѣ на него смотрѣть надо». — «Если хочешь прійти въ гости, возразилъ я ему, — пожалуйста, приходи, но если думаешь слѣдить за нами, то не смѣй являться: я прямо застрѣлю», и тутъ же указалъ ему на висѣвшій револьверъ. Угроза подѣйствовала, якуты больше не являлись. Такимъ же методомъ и товарищъ мой по колоніи отбилъ у якутовъ всякую охоту исполнять роль шпіоновъ. Прошло недѣли 2—3. Мнѣ понадобился докторъ, который живетъ въ 20 верстахъ отъ насъ. Къ намъ въ наслегъ онъ никогда не заѣзжаетъ. Единственный фельдшеръ, старый николаевскій солдатъ, услугами котораго мы раньше пользовались, получилъ приказъ отъ своего «непосредственнаго начальства» — врача, не захаживать къ намъ. Бѣдный фельдшеръ такъ перепугался, что, давъ однажды мнѣ лѣкарство, онъ категорически отказался записать меня въ свою отчетную книжку, чтобъ «не навлечь на себя подозрѣнія». И вотъ я нездоровъ: надо съѣздить къ доктору, и я для этого нанялъ лошадей. Но ихъ хозяинъ черезъ полчаса послѣ своего соглашенія приходитъ съ вопросомъ, есть-ли у меня «бумага», т. е. отпускная грамота; получивъ отвѣтъ, что у меня нѣтъ таковой, онъ беретъ назадъ свое обѣщаніе дать мнѣ лошадей. Я обращался къ многимъ якутамъ съ просьбой о лошадяхъ, но отъ всѣхъ получалъ такой же отвѣтъ. А тутъ еще у насъ появилась нужда въ мукѣ, которую мы покупали верстахъ въ 8 отъ наслега. Пѣшкомъ итти не позволяли холода (это было въ ноябрѣ), пришлось отправить одного изъ «полноправныхъ» жителей наслега за покупкой. Черезъ нѣкоторое время я выхлопоталъ разрѣшеніе съѣздить въ Якутскъ на нѣсколько дней. По дорогѣ я заѣхалъ къ засѣдателю и спросилъ, по чьему это распоряженію якуты перестали давать лошадей. Засѣдатель выразилъ на своемъ лицѣ полное недоумѣніе, заявивъ, что онъ никакихъ подобныхъ распоряженій не отдавалъ. Пріѣзжаю въ городъ, захожу къ исправнику съ тѣмъ же вопросомъ. Послѣдній тоже сдѣлалъ видъ, что впервые слышитъ о такомъ распоряженіи. Выходитъ, что якуты по своей доброй волѣ отказались дать лошадей и это тѣ самые якуты, которые до того времени охотно отпускали лошадей, находясь съ нами въ хорошихъ отношеніяхъ и желая зарабатывать. Надо-ли мнѣ доказывать, что засѣдатель и исправникъ лицемѣрили, прячась за спину невѣжественныхъ исполнителей-якутовъ?! Что же остается намъ дѣлать при запрещеніи давать лошадей? Лѣтомъ можно ходить пѣшкомъ, а зимою? ждать разрѣшенія начальства? Но, увы, разрѣшеніе получишь только тогда, когда въ немъ уже нѣтъ надобности. Напишешь прошеніе, а какъ его переслать въ «управу», находящуюся въ 20 верстахъ отъ наслега? Никакихъ постоянныхъ сношеній съ ней въ нашемъ «наслегѣ» нѣтъ: письма и прошенія приходится пересылать оказіей, и вотъ изволь ждать, пока она подвернется. А потомъ прошеніе идетъ изъ «управы» въ городъ и обратно въ «управу», гдѣ оно опять будетъ ждать оказіи, чтобы вернуться къ намъ съ положительнымъ отвѣтомъ (я уже не говорю о возможномъ, а въ послѣднее время почти вѣрномъ отказѣ). Положеніе ссыльныхъ въ отношеніи отлучекъ, какъ и во всѣхъ другихъ, далеко не такъ благополучно, какъ хотѣлъ увѣрить васъ свидѣтель Чаплинъ, и не прихотью, не капризомъ являлся нашъ протестъ, а какъ отвѣтъ на всѣ тѣ безобразія, которыя рисовали вамъ мои товарищи, каждый по своему опыту. Но почему я выбралъ именно такую форму протеста? Почему я не прибѣгалъ къ прошеніямъ, ходатайствамъ и т. д.? Горькій опытъ меня научилъ, какую цѣну можно дать всѣмъ этимъ мирнымъ просьбамъ. Онѣ даютъ въ результатѣ только униженія и оскорбленія и оставляютъ горькій осадокъ глубокой обиды за то, что всѣ твои ходатайства остаются безъ малѣйшаго вниманія. Да и смѣшно было бы надѣяться ходатайствами смягчить тѣхъ, кто своими циркулярами стремятся положительно истребить ссыльныхъ...

Предсѣдатель: Я не могу дать говорить о циркулярахъ, о которыхъ суду спеціально ничего неизвѣстно.

Законъ: Этотъ циркуляръ мнѣ лично былъ предъявленъ; я его самъ читалъ, — и не моя вина въ томъ, что вы офиціально ихъ не знаете!

Предсѣдатель: Продолжайте.

Законъ: Мы могли бы избрать мирныя средства борьбы, такъ называемый «пассивный протестъ», но и тутъ опытъ предостерегъ меня отъ ошибочнаго пути. Всѣ эти мирные протесты кончаются надругательствомъ, избіеніемъ и высылкой въ «отдаленнѣйшія мѣста». Разсказъ товарища Хацкелевича объ избіеніи его партіи служитъ наилучшей иллюстраціей моей мысли. Мое двухлѣтнее скитаніе по тюрьмамъ дало мнѣ много примѣровъ, какъ администрація относится къ просьбамъ ея жертвъ и какъ она отвѣчаетъ на малѣйшее выраженіе недовольства послѣдними, хотя-бы въ самой мирной формѣ «пассивнаго сопротивленія». А впрочемъ вотъ вамъ характерный эпизодъ изъ моего путешествія въ Якутскъ. Меня оставилъ докторъ по болѣзни въ Усть-Кутѣ, а партія поѣхала дальше. Черезъ недѣлю проѣхала другая партія, и приставъ явился ко мнѣ съ требованіемъ, чтобъ я отправило і въ путь. У меня было свыше 39 градусовъ жару, и я категорически отказался ѣхать. Тогда приставъ начинаетъ «принимать мѣры»: чтобы лишить меня защиты со стороны двухъ товарищей, жившихъ со мною въ одномъ домѣ, ихъ арестовываютъ самымъ наглымъ образомъ...

Предсѣдатель: Я не могу позволить такъ выражаться.

Законъ: Но это такъ было въ дѣйствительности.

Предсѣдатель: Да, но выражайтесь иначе.

Законъ: И потомъ приставъ заявляетъ мнѣ, что онъ меня возьметъ во что бы то ни стало живымъ или мертвымъ. Скоро въ мою квартиру ворвалась цѣлая орава десятскихъ и сотскихъ для исполненія приказа пристава. Нечего было тутъ думать объ активномъ сопротивленіи одинокаго, безоружнаго больного этой дикой ордѣ, и я поѣхалъ. Этотъ и многіе другіе факты укрѣпили меня въ мысли, что администрація считается съ нашими требованіями лишь постольку, поскольку она видитъ за нами дѣйствительную силу, и что чѣмъ дороже мы рѣшаемъ продать свою жизнь, тѣмъ больше у насъ шансовъ, что побѣда окажется на нашей сторонѣ...

Предсѣдатель обезпокоился, завозился на своемъ креслѣ и сказалъ: «Э... э... это ужъ совсѣмъ невозможно, этого я не могу допустить!»

3аконъ — садится на свое мѣсто.