Архіепископъ Нилъ въ Якутiи.
Путевыя записки.
А. Н.
Въ двухъ частяхъ.
Ярославль, 1874 г.
«Восточное обозрѣнiе» №33, 19 августа 1890
Многіе въ Сибири, вѣроятно, еще помнятъ бывшаго иркутскаго, а потомъ ярославскаго архіепископа Нила. Это былъ человѣкъ обширнаго ума и учености, сильнаго характера, дѣятельный и искусный администраторъ. Нѣкоторые упрекаютъ его въ деспотизмѣ; можетъ быть, это и справедливо; но едва-ли и деспотизмъ его не оправдывался тогдашнимъ состояніемъ здѣшняго духовенства.
Въ послѣдніе годы своей жизни Нилъ задумалъ издать воспоминанія о своихъ поѣздкахъ по Сибири. Эти воспоминанія были напечатаны еще въ 1874 г., но въ продажу поступили почему-то только въ концѣ прошлаго года. Недавно онѣ получены и въ Иркутскѣ. По заглавію, онѣ состоятъ изъ двухъ частей, но на самомъ дѣлѣ — изъ трехъ: въ первой описывается поѣздка Нила отъ Вятки до Иркутска, во второй — поѣздка въ Якутскъ, а въ третьей — обратный путь оттуда. Судя по предисловію можно думать, что Нилъ намѣренъ былъ описать и свои поѣздки по Забайкалью. Нельзя не сожалѣть, что онъ этого не исполнилъ: за Байкаломъ онъ сталкивался съ двумя вѣроученіями, которые обращали на себя его вниманіе и о которыхъ, поэтому, онъ могъ разсказать много любопытнаго: это буддизмъ и расколъ. О буддизмѣ онъ, впрочемъ, издалъ особую книгу.
Само собой разумѣется, что въ книгѣ своей Нилъ болѣе всего занимается описаніемъ церквей и исторіей распространенія христіанства въ Сибири. Въ этомъ отношеніи особенно заслуживаютъ вниманія основанныя на документальныхъ данныхъ свѣдѣнія о христіанствѣ въ отдаленныхъ окраинахъ Сибири, — Камчаткѣ и на земляхъ бывшей Россійско-Американской К-ніи. Но Нилъ не ограничивается однимъ этимъ. Онъ обращалъ вниманіе на все, что встрѣчалось ему на пути: рылся въ архивахъ, взбирался на горы, заглядывалъ въ пещеры, — иногда даже въ мѣстахъ далеко не безопасныхъ. Онъ не только самъ собиралъ разныя научныя свѣдѣнія, но и формально требовалъ сообщенія ихъ отъ причтовъ. Въ тоже время работала и его мысль. Поэтому въ книгѣ встрѣчается много замѣтокъ, и даже небольшихъ трактатовъ самаго разнообразнаго содержанія: философскихъ, историческихъ, статистическихъ, этнографическихъ и геологическихъ. Особенно много послѣднихъ: хотя въ однимъ мѣстѣ книги авторъ и заявилъ, что онъ не знатокъ въ геологіи, но по всему видно, что онъ занимался ею съ особенною любовью. Нилъ особенно нападаетъ на недостатокъ и невѣрность изслѣдованій Сибири. «Горнымъ хребтамъ, говоритъ онъ, дано направленіе, существующее только въ воображеніи; рѣчки, впадающія въ Витимъ или Олекму, съ праваго берега перенесены на лѣвый и обратно. А объ истокахъ ихъ, направленіи теченія и минералахъ, обрѣтающихся въ прибрежьѣ и руслахъ ихъ, помину нѣтъ нигдѣ» (443). Недавнія изслѣдованія г. Прохаска даже въ такихъ не отдаленныхъ мѣстахъ, какъ долина Киренги, подтвердили справедливость нѣкоторыхъ изъ этихъ жалобъ.
Нилъ пріѣхалъ въ Сибирь лѣтомъ 1838 г., а въ Якутскъ ѣздилъ лѣтомъ 1843 г. Въ Иркутскъ онъ ѣхалъ, повидимому очень скромно: но за то якутскую поѣздку совершилъ съ большою помпою. Свита его состояла изъ ректора семинаріи (Нифонта), протодіакона, ѵподіаконовъ, пѣвчихъ и прислуги; всего было 15 человѣкъ. Свита эта, разумѣется, хотѣла ѣсть, а ѣсть на пути было нечего, и потому пришлось запастись въ Иркутскѣ провизіей. Нилъ любилъ представительность, но въ данномъ случаѣ ему не мѣшало бы и отложить ее въ сторону: эта представительность неизбѣжно должна была отозваться большою тягостью для приленскаго населенія. Достаточно сказать, что для плаванія Нила и его свиты отъ Качуги потребовались четыре — правда, небольшія судна; что на обратномъ пути всѣ эти суда тянулись вверхъ по Ленѣ бичевой — иногда старухами, женщинами и дѣтьми, такъ какъ мужское населеніе при приближеніи ихъ пряталось.
Замѣтки Нила на пути отъ Вятки до Иркутска очень коротки и относятся только къ наиболѣе обратившимъ на себя его вниманіе предметамъ; но на пути къ Якутску и обратно онъ велъ дневникъ, въ которомъ описывалъ каждый переѣздъ и каждую станцію. Замѣтки дневника дополнены какъ послѣдующими впечатлѣніями самого Нила, такъ и доставленными ему отъ разныхъ лицъ свѣдѣніями. Такимъ образомъ книга его даетъ довольно полную картину положенія сѣверо-восточной части Сибири и нѣсколько характерныхъ чертъ положенія остальной Сибири за то время.
Положеніе это Нилъ рисуетъ далеко не въ привлекательномъ видѣ. «Богатая Сибирь» была, въ сущности, далеко не богата. На всемъ пути своемъ, какъ на западѣ, такъ и на востокѣ Сибири, Нилъ встрѣчалъ только ничтожныя деревушки и жалкіе города, большая часть которыхъ также походила на деревни. Даже Томскъ, хотя и былъ лучшимъ изъ городовъ на пути къ Иркутску, однако, какъ пишетъ Нилъ, «что ни видѣлъ я, не выходило еще изъ границъ посредственности, склоняющейся скорѣе къ убожеству, чѣмъ къ роскоши» (44). Въ архіерейскомъ домѣ незадолго передъ тѣмъ учрежденной томской епархіи была даже видна «уничижительная нищета», Нилъ сѣтуетъ, что на 3-хъ тысячеверстномъ протяженіи Оби на берегахъ ея нѣть ни одного города и даже людныхъ деревень мало; онъ приписываетъ это тому, что пора для развитія жизни для Оби тогда еще не пришла. Положимъ, это преувеличеніе по Оби и тогда были города и не мало селеній; изъ городовъ Барнаулъ былъ едва-ли не лучше Томска. Но если показаніе его не совсѣмъ вѣрно фактически, то оно важно какъ результатъ общаго впечатлѣнія, вынесеннаго Ниломъ изъ его поѣздки. Только пространство между Нижнеудинскомъ показалось Нилу болѣе оживленнымъ и въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ не уступающимъ даже лучшимъ мѣстностямъ Европейской Россіи.
Пишущій эти строки годомъ раньше Нила проѣзжалъ по почтовому тракту отъ Омска до Иркутска. Онъ былъ тогда въ такомъ возрастѣ, когда наблюдательность еще не могла сильно развиться, и притомъ ранѣе видѣлъ еще очень не многое; но и онъ успѣлъ уже кое-что замѣтить. Города по тракту дѣйствительно были очень бѣдны и едва отличались отъ деревень; но этого нельзя сказать безусловно о всѣхъ крестьянскихъ селеніяхъ. Большую бѣдность онъ замѣтилъ только по Барабѣ, особенно по сю сторону Каинска: кривыя, крытыя дерномъ, лачуги, дымныя лучины вмѣсто свѣчъ, недостатокъ пищи и, въ довершеніе всего, дурная вода, производили самое тяжелое впечатлѣніе. Но около Томска и далѣе картина измѣнялась: можетъ быть, не было богатства, но и не было поражающей бѣдности. Во всякомъ случаѣ, показанія Нила объ экономическомъ положеніи этого пространства требуютъ еще провѣрки показаніями другихъ путешественниковъ.
Мрачный взглядъ на положеніе этой части Сибири могъ образоваться у Нила подъ вліяніемъ его личнаго настроенія: онъ ѣхалъ изъ богатой и населенной страны въ край отдаленный и невѣдомый; небогатая и нынѣ населеніемъ страна естественно должна была казаться ему пустыней, а сравнительная бѣдность населенія — безусловною бѣдностью. Въ Якутскій край онъ ѣхалъ уже при другихъ условіяхъ, уже присмотрѣвшись къ Сибири въ теченіи пятилѣтняго пребыванія. Но здѣсь онъ встрѣтилъ еще болѣе поразительную бѣдность. Чѣмъ далѣе онъ подвигался на сѣверо-востокъ, тѣмъ пустыннѣе становилась страна, тѣмъ малолюднѣе встрѣчались селенія, которыя иногда состояли всего изъ 4—5 домовъ, тѣмъ бѣднѣе были ихъ жители. За Киренскомъ, наконецъ, даже самая природа показалась ему мрачнѣе; даже Витимское селеніе, впослѣдствіи поднятое золотопромышленностью, состояло тогда всего изъ 32 дворовъ и 120 жителей. Промышленность жителей этой части края состояла изъ слюдяннаго и звѣриннаго промысловъ, но первый тогда уже упадалъ. Золотопромышленность тогда уже появилась въ краѣ, но, по удостовѣренію Нила, она только раззоряла жителей. Церкви и причты, на которые Нилъ, естественно, обращалъ самое большое вниманіе, находились въ самомъ жалкомъ состояніи. Приходы были растянуты на сотни (отъ 100 до 800) верстъ; единственнымъ средствомъ для поддержанія причтовъ была руга; но для собиранія ея они должны были разъѣзжать по приходамъ; при бѣдности жителей, сборъ руги шелъ далеко неуспѣшно, а это подавало поводъ къ недоразумѣніямъ и непріязни между прихожанами и причтами; во всякомъ случаѣ послѣдніе были вполнѣ зависимы отъ первыхъ.
Но особенно мрачными красками Нилъ рисуетъ положеніе инородцевъ. Пищу ихъ составляли дикія травы, — заячья капуста, гусиная лапка, полевой лукъ, хрѣнъ и щавель; вмѣсто хлѣба, двѣ трети населенія питались сосновой, а въ случаѣ недостатка ея, лиственничной корой. Употребленіе этой коры въ пищу служило причиной страшнаго истребленія лѣса, а истребленіе лѣса, въ свою очередь, должно было вліять на уменьшеніе звѣринаго промысла, — единственнаго тогда источника доходовъ для якутовъ. Къ этому слѣдуетъ прибавить еще эксплуатацію, которой они подвергались отъ русскихъ промышленниковъ, — да и не однихъ только промышленниковъ. Въ Олекминскомъ округѣ, напр., держалъ всѣхъ жителей въ кабалѣ какой-то В—въ. Нилъ указываетъ также на какого-то мѣстнаго администратора, который держалъ свой районъ въ такой кабалѣ, что ни у кого, кромѣ его, нельзя было достать даже хлѣба. Въ «Запискахъ» довольно подробно описаны продѣлки этихъ эксплуататоровъ (418—423). Бѣдность, или, по крайней мѣрѣ, «ограниченнѣйшую скромность и простоту», нашелъ онъ и въ быту мѣстныхъ чиновниковъ. Изъ этого онъ вывелъ заключеніе, что разсказы о былой роскоши и пріѣздахъ бояръ и боярскихъ дѣтей «къ нынѣшнему чиновничеству непримѣнимы», что дѣйствительность представляетъ «очень грустную картину», и напоминаетъ пословицу — «не всякому слуху вѣрь» (315). Но едва-ли здѣсь Нилъ не былъ введенъ въ заблужденіе внѣшностью. Въ Якутскѣ по неволѣ приходилось жить скромно, потому что доставать туда предметы роскоши и комфорта было очень трудно, да и щеголять ими было не передъ кѣмъ. Да и мѣстные чиновники, вѣроятно, были не такъ глупы, чтобы выставлять на показъ преосвященному свои средства и свои доходы. Помнится, что именно за время, близкое ко времени поѣздки Нила, производились какія-то дѣла о взяточничествѣ нѣкоторыхъ якутскихъ чиновниковъ; а извѣстію, что до оффиціальности дѣла этого рода рѣдко доходятъ. Можетъ быть, мнѣніе Нила и было справедливо въ отношеніи къ нѣкоторымъ мелкимъ чиновникамъ; но онъ, какъ по всему видно, говорить не о мелкихъ.
Знакомство съ положеніемъ якутовъ привело Нила къ мрачному выводу. «Всѣ условія якутскаго быта, говорить онъ, ведутъ къ тому заключенію, что для несчастной страны этой, простирающейся отъ 50 до 70° сѣв. широты и отъ 100 до 150° вост. долготы, иначе сказать, отъ рѣкъ Витима, Вилюя и Олекмы до моря Ледовитаго и отъ Енисея до Охотскаго моря, — для страны этой, говорю, пройдутъ еще вѣка, и она не подумаетъ выдвинуться изъ своей рутины» (288—9).
Впрочемъ онъ самъ-же указываетъ и выходъ изъ такого положенія: это административное воздѣйствіе. Въ Якутской области, кромѣ немногихъ русскихъ крестьянъ и священниковъ, хлѣба никто не сѣялъ. Инородцы, съ которыми Нилъ говорилъ о необходимости хлѣбопашества, ссылались на суровость климата, дурное качество земли и невозможность имѣть земледѣльческія орудія. Между тѣмъ хлѣбъ, тамъ гдѣ онъ сѣялся, родился довольно удовлетворительно. Поэтому поводу Нилъ припоминаетъ, что буряты Иркутской губерніи, которые прежде тоже не занимались хлѣбопашествомъ, были привлечены къ нему энергическими мѣрами Трескина и въ послѣдствіи сдѣлались такими отличными хлѣбопашцами, что продовольствіе Иркутска хлѣбомъ находится въ полной зависимости отъ урожая его у бурятъ. Едва-ли трескинскія мѣры были-бы пригодны въ настоящее время; но содѣйствіе правительства, въ формѣ поощрительныхъ мѣръ и снабженія инородцевъ необходимыми орудіями, дѣйствительно могло-бы принести много пользы.
Не одни только инородцы Якутской Области находились въ кабалѣ и крайней бѣдности. Собранныя Ниломъ свѣдѣнія указывали на тоже явленіе и въ другихъ восточныхъ окраинахъ Сибири. Онъ клеймитъ нѣсколькими энергическими строками кабалу, которой подвергала жителей Алеутскихъ острововъ недоброй памяти Россійско-Американская К°.
Нилъ указываетъ и на нѣкоторыя частныя особенности экономическаго быта страны. Выше уже говорилось объ истребленіи лѣсовъ; но лѣса истреблялись не въ одной Якутской области и не одними только якутами: тоже повторялось и въ Киренскѣ. Весь лѣсъ около города былъ вырубленъ; вмѣсто богатой растительности, которая была здѣсь еще вначалѣ нынѣшняго столѣтія, окрестности города представляли голую площадь; песчаные наносы, увеличиваясь съ каждымъ годомъ, заглушали и остальную растительность и угрожали занести городъ песками. Объ устраненіи этой бѣды никто и не думалъ.
Такое положеніе страны Нилъ справедливо приписываетъ невѣжеству и безпечности жителей. Въ «Запискахъ» собрано много фактовъ этого невѣжества и неизбѣжной при немъ грубости нравовъ. Въ первомъ-же сибирскомъ городѣ Тюмени Нилу пришлось быть зрителемъ рукопашнаго боя станціоннаго смотрителя съ его супругой. Грубость станціонныхъ смотрителей Нилу особенно пришлось испытать на якутскомъ трактѣ; онъ рѣзкими чертами описываетъ ихъ, какъ людей, незнающихъ мѣры своему произволу, — людей, которые «пренебрегаютъ всѣми условіями долга и приличія» и для которыхъ «грозна лишь та личность, которая совершаетъ путь свой съ открытымъ предписаніемъ чинить подлежащимъ станціямъ ревизію». — «Говорю это по собственному опыту» — прибавляетъ Нилъ, и благодаритъ почтовое начальство за то, что оно назначаетъ мало смотрителей въ далекія окраины (489). Если вспомнить, что еще и нынѣ, почти черезъ пятьдесятъ лѣтъ, смотрители, даже въ болѣе населенныхъ и посѣщаемыхъ мѣстностяхъ, разыгрываютъ диктаторовъ и возбуждаютъ справедливыя жалобы проѣзжающихъ, то можно себѣ представить, что дѣлали они тогда, и притомъ вдали отъ всякаго надзора. Благодарность Нила становится вполнѣ попятной. Онъ, впрочемъ, былъ не таковъ, чтобы безнаказанно позволить кому-бы то ни было неуважительное отношеніе къ нему; очень вѣроятно что смотрители, о которыхъ онъ говоритъ, были замѣнены другими, но такими-же.
Не лучше были и церковные причты. Грубить Нилу они, разумѣется, не смѣли; тѣмъ не менѣе онъ изображаетъ ихъ въ самомъ жалкомъ видѣ. Почти всѣ они были крайне невѣжественны; въ самомъ Якутскѣ только одинъ священникъ кончилъ курсъ въ семинаріи, образованіе другихъ «не восходило дальше якутскаго училища», и училище это было довольно плохо: изъ трехъ священниковъ Амгинской церкви только одинъ «заглядывалъ въ какую-то якутскую школу»; остальные «возрастали подъ кровомъ и руководствомъ своихъ родителей». Тоже, за ничтожными исключеніями, было и въ другихъ мѣстахъ, пришлось устранить нѣкоторыхъ священниковъ, но замѣстить ихъ было не кѣмъ. Одинъ изъ невѣжественныхъ священниковъ былъ даже сынъ мѣстнаго протоіерея. «Изъ явленій сего рода, замѣчаетъ по этому поводу Нилъ, открывается та горькая истина, что по мѣрѣ снисхожденія, оказываемаго со стороны епархіальнаго начальства къ наукамъ, отцы не радѣли о дѣтяхъ своихъ, ни во что ставили науку и навѣрное разсчитывали, что возмужавшій сынокъ, не сегодня такъ завтра, будетъ въ рясѣ и во іереяхъ» (324).
Извѣстно, какъ много стараній употреблялъ Нилъ къ увеличенію числа церквей въ отдаленныхъ окраинахъ и къ улучшенію личнаго состава и матеріальнаго положенія духовенства вообще по иркутской епархіи. Въ этомъ отношеніи онъ могъ съ полнымъ правомъ, хотя и съ несовсѣмъ умѣстною для пастыря церкви гордостью, примѣнить къ себѣ слова Сенеки, приведенныя имъ по другому поводу: «Не раскаиваюсь, что я жилъ; ибо такъ жилъ, что считаю себя родившимся не напрасно» (108).
Если таковы были пастыри, то о пасомыхъ и говорить нечего. Въ книгѣ Нила нѣтъ подробныхъ и положительныхъ свѣдѣній объ умственномъ и нравственномъ состояніи мѣстнаго населенія; но у него есть общіе, крайне неблагопріятные выводы: онъ говоритъ о лѣности, небрежности, незнаніи основныхъ условій общественной жизни («якуты не хотятъ знать никакихъ договоровъ» 405), но разъ называетъ состояніе инородцевъ «дикимъ» и «скотскимъ». Едва-ли лучше было и русское населеніе, извѣстно, что въ якутскомъ краѣ оно сильно объякутилось, то есть попятилось назадъ въ своемъ развитіи; оно приняло не только языкъ и нѣкоторые обычаи, но и нѣкоторыя суевѣрія якутовъ: очень вѣроятно, что и христіанами оно, также какъ и большинство якутовъ, было только но названію. «Народъ лишенный всякаго понятія о достоинствѣ человѣческой природы, движимый лишь скотскими побужденіями, способенъ-ли къ пріятію высокихъ истинъ христіанскаго вѣроученія? Если-же неспособенъ, то конечно прежде приведенія и для приведенія невѣжествующихъ къ христіанскому благочестію и вѣрованіи, надлежало-бы попещись объ озареніи ума ихъ наукою» (4). Такъ говоритъ Нилъ еще по поводу миссіонерской дѣятельности въ Вяткѣ. «Неужели ни въ область науки, ни цивилизаціи не входитъ забота объ изведеніи племенъ изъ состоянія дикости и приведеніи ихъ, по крайней мѣрѣ въ то положеніе, въ какое жители Аттики постановлены были благодѣтельнымъ Кекропсомъ, за пятнадцать вѣковъ до Р. X.?... Думаю, если бы сподвижники героя Ермака воскресли изъ мертвыхъ и взглянули на побѣжденныхъ ими гиперборейскихъ жильцовъ, то пришлось-бы имъ не порадоваться за долю ихъ, а поболѣть и пожалѣть. Ибо не увидѣли-бы они ни на шагъ подвижки къ лучшему, и это въ теченіи двухъ съ половиной вѣковъ»! (286—7).
Такова была Сибирь за полвѣка до нашего времени. Предоставляемъ читателямъ судить, въ чемъ и насколько измѣнилась она теперь.
Книга Нила написана очень живо, мѣстами очень краснорѣчиво; но она переполнена латинскими цитатами и миѳологическими сравненіями. Тотчасъ видны и классическая ученость автора, и желаніе его щеголять этою ученостью. Извинимъ ему эту маленькую слабость изъ уваженія къ богатству содержанія его книги.
В. В.