ОЧЕРКИ ВЕРХОЯНСКАГО ОКРУГА.
«Земля наша велика и
обильна...»
Лѣтопись Нестора.
I.
«Восточное обозрѣнiе» №28, 24 iюля 1883
Немногіе въ Европейской Россіи знаютъ про существованіе рѣки Яны, а между тѣмъ, это — большая рѣка, имѣющая въ длину около двухъ тысячъ верстъ. Лѣтомъ этого года, мнѣ довелось путешествовать по ней внизъ, отъ г. Верхоянска до самаго впаденія ея въ Ледовитый Океанъ, — тысячи полторы верстъ.
Отроги яблоннаго хребта наполняютъ собою всю юго-восточную часть Якутской области и придаютъ этой части, въ весьма значительной степени, характеръ горной страны. Одинъ изъ такихъ отроговъ, наполняющій собой большую часть Верхоянскаго округа, носитъ названіе Верхоянскаго Хребта. Его высшая точка находится на границѣ Верхоянскаго и Якутскаго округовъ, верстахъ въ 200 отъ гор. Якутска: здѣсь хребетъ достигаетъ вышины около версты, и перевалъ черезъ него, особенно въ зимнее время, обходится въ довольно дорогую цѣну, которою вы покупаете незавидное право вступить въ предѣлы одной изъ нашихъ сѣверныхъ пустынь, именуемой Верхоянскимъ округомъ. Здѣсь-то, съ этого высшаго пункта Верхоянскаго хребта, и беретъ свое начало р. Яна.
Въ своихъ верховьяхъ, Яна — рѣка не широкая; даже въ гор. Верхоянскѣ она имѣетъ въ ширину не болѣе сотни саженъ и къ концу лѣта на половину пересыхаетъ. Но чѣмъ дальше на Сѣверъ, тѣмъ она становится все шире, достигая у Устьянска (лежащаго въ 200 верстахъ отъ Ледовитаго моря ) около версты весною и лѣтомъ; къ концу послѣдняго, она разливается, мѣстами весьма широко, — верстъ на 5 и болѣе. Въ Ледовитый океанъ Яна впадаетъ тремя рукавами, изъ коихъ главный — Мурашъ, составляющій продолженіе главнаго русла Яны, считается самымъ удобнымъ для плаванія.
Плаваніе отъ г. Верхоянска, внизъ по Янѣ, до Устьянска (или еще далѣе) составляетъ чрезвычайное, исключительное событіе, и въ лѣтописяхъ исторіи этой рѣки упоминается только о двухъ подобныхъ случаяхъ: лѣтъ семь тому назадъ, изъ Верхоянска проплылъ благополучно въ Устьянскъ, по дѣламъ службы, фельдшерскій ученикъ А. К. въ небольшой якутской „вѣткѣ"; а затѣмъ, въ нынѣшнемъ году, совершила свое плаваніе изъ Верхоянска до самаго Ледовитаго океана та лодка, на которой, въ числѣ другихъ, находился и я.
Несмотря на всѣ наши разспросы, мы не могли добиться отъ упомянутаго А. К. никакихъ сколько-нибудь точныхъ, подробныхъ указаній на счетъ фарватера Яны; все, о чемъ онъ ясно помнилъ, это — ея порогъ, лежащій въ 200-хъ верстахъ отъ Устьянска. Этотъ порогъ онъ рисовалъ намъ очень опаснымъ и говорилъ, что якуты обходятъ его всегда въ вѣткахъ, лѣвымъ берегомъ (порогъ — у праваго берега), но никогда не рѣшаются обходить въ лодкахъ, ибо лодкой гораздо труднѣе управлять и ее можетъ втянуть въ водоворотъ страшнаго порога. „А порогъ такой, что бревна ставить торчкомъ вверхъ" — добавлялъ онъ: „шумъ отъ него слышенъ за 10 верстъ".
Съ такими-то скудными указаніями, запасшись всякаго рода провизіей, тронулись мы въ путь. Имѣйте при этомъ въ виду, что никто изъ насъ ничего почти не смыслилъ въ дѣлѣ рѣчного плаванія: мы знали только то, что знаетъ обыкновенный дилетантъ, которому кой-когда довелось „кататься" въ лодкѣ, самому гребя или управляя рулемъ. Не безъ безпокойства, поэтому, думалъ я о грядущихъ меляхъ, шиверахъ и „страшномъ" порогѣ.
Мы выѣхали изъ Верхоянска въ полую весеннюю воду. Первые два дня, наша лодка стрѣлой неслась по быстрому теченію, дѣлая верстъ по 15 въ часъ, почти безъ всякаго содѣйствія веселъ; прибрежные деревья и лѣса быстро мелькали передъ глазами, напоминая о тѣхъ телеграфныхъ столбахъ, которые съ быстротою молніи проносятся передъ вами, когда вы мчитесь въ вагонѣ желѣзной дороги... Эти двое сутокъ мы плыли день и ночь, и сдѣлали верстъ 500. Потомъ начались мели и бури.
Мели въ Янѣ вовсе не такъ часты *), и, при знаніи фарватера, ничего нѣтъ легче, какъ ихъ обойти. При отсутствіи этого знанія, намъ приходилось очень часто садиться на мель, хотя лодка наша сидѣла всего на глубинѣ двухъ футовъ. Сниматься съ мели было нетрудно, хотя и крайне непріятно: обыкновенно, почти всѣ мы влѣзали для этого въ воду и, облегчивъ такимъ образомъ лодку, легко сдвигали ее съ мели. Иногда же этого бывало недостаточно, а приходилось не только людей, но и половину груза перевозить предварительно на берегъ, для чего у насъ имѣлась большая „вѣтка".
*) Я вынесъ изъ этого плаванія убѣжденіе, что Яна вполнѣ удобна для пароходства, въ теченіе іюня, іюля и августа, на всемъ протяженіи отъ Верхоянска до Ледовитаго океана.
Берега Яны окаймлены, на протяженіи многихъ сотенъ верстъ, непрерывною цѣпью густыхъ лѣсовъ, въ которыхъ рѣдко-рѣдко ступала нога человѣческая — какого нибудь бродячаго тунгуса-звѣролова. Почва въ этихъ лѣсахъ кочковатая и насквозь пропитана водой. Мрачно и дико въ этихъ первобытныхъ лѣсахъ, погруженныхъ въ абсолютное молчаніе. И вотъ тутъ-то впервые и какъ-то нагляднѣе видишь всю силу, все историческое значеніе того дара, за который Прометея приковали къ скалѣ, — огня — этой первой ступени въ область цивилизаціи. Сидя у костра въ этомъ дикомъ лѣсу, чувствуешь себя бодрымъ, сильнымъ, внѣ когтей природы. Безъ огня, въ этихъ пустыняхъ человѣка ожидаетъ, конечно, лишь смерть... О, понятно, почему якуты (подобно множеству другихъ дикарей) еще такъ недавно боготворили огонь, почему даже до сихъ поръ они сохраняютъ явные слѣды этого поклоненія его могучей силѣ!
Не зная точно мѣстонахожденія, мы, по мѣрѣ приближенія къ сѣверу, старались всегда держаться лѣваго берега и прислушивались къ шуму воды и волнъ. Такъ-какъ намъ сказали, что шумъ отъ порога слышенъ за 10 верстъ, то мы рѣшили остановиться недалеко отъ него и предварительно изслѣдовать въ „вѣткѣ”, на сколько онъ, въ самомъ дѣлѣ, страшенъ и нельзя ли обойти его въ нашей лодкѣ. Разъ какъ-то, завернувъ за мысъ, мы вдругъ услышали необычный шумъ и ревъ: „Порогъ!" воскликнули мы почти въ одинъ голосъ. — „Ударь!" крикнулъ рулевой гребцамъ. — Нельзя ли пристать здѣсь къ берегу? спросилъ я у рулевого (мы, къ счастію, были у лѣваго берега). — „Развѣ не видите, — уже поздно, насъ тянетъ къ порогу"... послѣдовалъ отвѣтъ. Дѣйствительно, насъ съ страшною силою тянуло къ порогу, находившемуся саженяхъ въ 200-хъ; вся рѣка здѣсь, отъ одного берега до другого, волновалась. „Вотъ тебѣ и шумъ за 10 верстъ!" подумалъ я. Гребцы напрягали всѣ силы... Минутъ черезъ 15 мы были внѣ порога и спокойно вздохнули...
Такъ какъ было половодье, то, вѣроятно, порогъ залило частью водой и, быть можетъ, поэтому шумъ его былъ слышенъ не за 10 верстъ, а за какую-нибудь ¼ версты, когда мы уже находились въ полной его власти и не имѣли никакой возможности ни остановиться, ни пристать къ берегу. Въ обыкновенное же время очень можетъ быть, что шумъ его и слышенъ за 10 верстъ.
Весело стало у насъ на душѣ, когда мы прошли этотъ порогъ. — „Ну, теперь уже ничто не помѣшаетъ намъ достигнуть устьевъ Яны", говорили мы другъ другу. И дѣйствительно, — скоро достигли. Отъ порога до села Казачьяго считается около 250 верстъ, отъ Казачьяго до Устьянска — 30 верстъ, а отъ Устьянска до берега Ледовитаго океана — 200 верстъ.
Казачье и Устьянскъ — чисто-рыбачьи поселенія; жители ихъ существуютъ и занимаются, главнымъ образомъ, рыбной ловлей. Рыба составляетъ почти исключительную пищу не только этихъ двухъ поселеній, но и всего инородческаго населенія (якутовъ и, частью, тунгусовъ) нижней Яны, — верстъ на 300 въ ширину, считая съ юга на сѣверъ (до самаго Ледовитаго моря). Въ Казачьемъ всего юртъ и домовъ 15, а жителей человѣкъ 100 обоего пола, преимущественно якутовъ; есть также нѣсколько русскихъ мѣщанъ, живущихъ тѣмъ же рыбнымъ промысломъ и мало чѣмъ отличающихся, по образу жизни и всѣмъ своимъ понятіямъ, отъ якутовъ; кромѣ того, есть, конечно, три или четыре русскихъ купца, и безпремѣнно имѣется, какъ вѣнецъ зданія, русскій улусный (волостной) писарь — царь приморской и всей Усть-янской земли... Да! царь своего рода... Нужно сказать, что, вообще, улусные писаря этихъ отдаленныхъ, глухихъ уголковъ не только не уступаютъ всероссійскому типу волостного писаря, но еще лучше и безнаказаннѣе послѣдняго умѣютъ обирать и давить несчастныхъ, холопски-смиренныхъ якутовъ. Приведу нѣсколько примѣровъ.
Вотъ хоть бы этотъ самый устьянскій улусный писарь, живущій въ Казачьемъ (гдѣ находятся и всѣ общественныя и казенныя учрежденія улуса: управа, церковь, казенные хлѣбный и соляной магазины). Это пожилой, высокаго роста человѣкъ, борода и волосы довольно уже сѣдые; осанка у него величаво гордая. Разговорился я, однажды, съ однимъ тамошнимъ русскимъ мѣщаниномъ, зашла рѣчь и о писарѣ. Началъ онъ его хвалить: ужъ такой-то онъ добрый, хорошій, бѣднаго не только-что никогда не обидитъ, но и постоянно ему въ займы даетъ: табаку ли, чаю, денегъ ли — все безъ всякихъ процентовъ. „Ну, а богатыхъ, точно, нажимаетъ; да богатымъ купцамъ-то что! — у нихъ и такъ много!" пояснилъ мой собесѣдникъ. Удивилъ меня такой отзывъ: что за притча? думаю: откуда взялся такой добродѣтельный писарь въ семъ отчаянномъ захолустьи? Вѣдь онъ не только писарь, но еще и русскій! А надобно вамъ сказать, что всѣ русскіе Верхоянскаго округа (отъ исправника до писаря, попа и поселенца) считаютъ своимъ неотъемлемымъ правомъ грабить и отчаянно эксплуатировать якутовъ и тунгусовъ, пользуясь ихъ глупостью. Заинтересовалъ меня этотъ писарь, и я рѣшилъ разузнать подробнѣе о немъ. Разъ какъ-то зашла рѣчь объ одной большой лодкѣ, пріѣхавшей въ Казачье недавно съ почтой.
— А лодку эту писарь подарилъ Николаю (Николаемъ звали того самаго мѣщанина, который расхваливалъ писаря), — сказалъ мнѣ однажды одинъ якутъ.
— За что-жъ такой подарокъ?
— Да вѣдь Николай у писаря въ шпіонахъ состоитъ, все ему и обо всемъ докладываетъ.
— А что за человѣкъ этотъ писарь?
— Бѣда! злой и гордый! Онъ скупаетъ у всѣхъ якутовъ мамонтовую кость. Коли какой якутъ не захочетъ продать ему за безцѣнокъ своей кости, — писарь сейчасъ запираетъ его въ караулку, подъ арестъ, и держитъ тамъ, пока тотъ не сдастся. Писарь всѣмъ заправляетъ, голова — совсѣмъ тряпка, писарю не перечитъ ни въ чемъ и безпрекословно повинуется ему; даже исправника писарь не боится. Въ прошломъ году пріѣзжалъ сюда исправникъ подати получать, а писарь, за нѣсколько часовъ предъ этимъ, узнавъ о имѣющемся пріѣздѣ, выѣхалъ отсюда. Исправникъ нѣсколькихъ нарочныхъ посылалъ къ нему, чтобы сейчасъ явился, но тотъ и не шевельнется: мнѣ, говоритъ, подати собрать надо, — а какія тамъ подати! Такъ-таки ни съ чѣмъ и уѣхалъ исправникъ! Послѣ него сейчасъ-же вернулся и писарь: ему просто не хотѣлось видѣться съ исправникомъ, боялся разныхъ разспросовъ... Опять же вотъ хоть бы теперь, напримѣръ: голодовка полная, не ловится рыба, люди голодные сидятъ и собакамъ ѣсть нечего; у иныхъ собаки отъ голоду подохли... А у писаря, смотрите, три десятка жирныхъ собакъ, каждой собакѣ онъ въ день фунтовъ 5—6 рыбы даетъ, — человѣка бы прокормить можно. А откуда онъ рыбу эту самую беретъ? Съ общества, съ тѣхъ же якутовъ, которые сами не ѣвши сидятъ, — можетъ, фунта два рыбешки въ день съѣдаютъ!.. И беретъ даромъ, конечно! А собаки-то ему нужны для торговыхъ разъѣздовъ: онъ вѣдь торгуетъ здѣсь по всей мѣстности, далеко — и въ Русскомъ Устьѣ, и въ Ожогинскомъ, и на Аллаихѣ, — всюду; такъ вотъ, онъ, по ранней-то зимѣ, на откормленныхъ собакахъ верстъ по 200 въ сутки и откатаетъ!.. И во всѣхъ-то этихъ мѣстахъ — даромъ, что старикъ — у него есть по любовницѣ, и отъ каждой — ребятишки...“
Да, вотъ каковъ писарь-то — настоящій панъ. Даже придворныхъ льстецовъ имѣетъ...
Забитъ и запуганъ русскій мужикъ, но онъ — человѣкъ въ сравненіи съ якутомъ. Боже! какъ рабски покоренъ, какъ холопски забитъ якутъ! Сердце обливается кровью, когда подумаешь о немъ: до какого униженія можно довести человѣка!.. Тяжелою печатью легло на инородца русское завоеваніе и владычество. Должно быть, эти дикія, страшныя сцены завоеванія, происходившія лѣтъ 250 тому назадъ, еще живо встаютъ передъ нимъ; онъ помнитъ этихъ завоевателей-казаковъ, сжигавшихъ цѣлыя деревни (наслѣги), рубившихъ безпощадно мужчинъ, женщинъ и дѣтей, насиловавшихъ женъ, обращавшихъ въ рабство мужчинъ... Каждый казакъ имѣлъ по нѣскольку наложницъ-якутокъ... И вотъ, даже теперь, якутъ считаетъ каждаго русскаго „господиномъ" (тойонъ) — отъ исправника до простого казака; понятія „русскій“ и „господинъ" — тождественны для якута, — до того тождественны, что у него рождаются самыя курьезныя представленія. Напр., нерѣдко слышалъ я отъ якутовъ такія рѣчи:
— Скажите, пожалуйста, въ Москвѣ (т.-е., по ихнему, въ Европейской Россіи) есть Якуты?
— Нѣтъ! отвѣчаю я: — тамъ ихъ никогда и не видали, и рѣдко кто знаетъ о нихъ...
— Кто же тамъ работаетъ, кто все дѣлаетъ, если якутовъ нѣтъ?
— Русскіе же; есть простые русскіе, которые тамъ также работаютъ, какъ якуты здѣсь.
— Нѣтъ, ты обманываешь! Русскій — господинъ, русскій не работаетъ!
Такія-то понятія о Россіи и русскихъ внушили якутамъ здѣшніе ея представители, которые, говоря безъ преувеличенія, по всѣмъ своимъ понятіямъ, нравамъ и обычаямъ, напоминаютъ Россію ХѴІІ столѣтія. Пріѣхавши сюда изъ Европейской Россіи, вы вдругъ попадаете какъ бы въ старинную, до петровскую Русь: начиная съ невѣжества, взяточничества и всякой грубости, и кончая самыми нелѣпыми суевѣріями и азіатской замкнутостью русской женщины, — все здѣсь на лицо въ самобытномъ видѣ. Повторяю, я нисколько не преувеличиваю. Здѣшнее русское „общество" представляетъ такую смѣсь низменныхъ инстинктовъ невѣжества, грубости и хищничества, какую вы не найдете ни въ одномъ изъ самыхъ захолустныхъ уголковъ Европейской Россіи. Это нѣчто поражающее, невообразимое — живое XVII столѣтіе... *). Л-
*) «Отвѣтственность на рязсказчикѣ», прибавимъ мы подобно Рашидъ-Эдину. Ред.
По каким то причинам (возможно цензурным) продолжение данных очерков так и не состоялось. Админ.сайта