Шаманъ въ роли врача.

(Изъ записной книжки).

Несмотря на то, что я прожилъ около семи лѣтъ въ довольно глухомъ углу Якутской области, мнѣ ни разу не довелось видѣть настоящаго шамана въ дѣйствіи, хотя разсказы о нихъ приходилось слышать довольно часто. — Шаманы бываютъ большіе и малые. Маленькихъ шамановъ довольно много, маленькаго шамана никто не почитаетъ и не боится, потому что въ его распоряженіи лишь добрые черти и онъ на зло безсиленъ; все его могущество заключается въ томъ, что онъ можетъ вылѣчить заболѣвшую скотину, указать гдѣ искать украденное и т. п., вообще оказать лишь мелкую услугу. Совсѣмъ не то большой шаманъ: тотъ можетъ оказать и большую услугу — вылѣчить человѣка, предсказать будущее... и можетъ накликать бѣду и несчастье и на человѣка и на скотину. Настоящаго шамана уважаютъ и боятся не только простые якуты на сотни верстъ кругомъ, но и русскіе относятся къ шаману съ нѣкоторымъ суевѣрнымъ страхомъ, даже священники, въ особенности изъ стариковъ, относятся довольно двусмысленно къ шаманамъ, — что касается матушекъ, то, конечно, нѣтъ ни одной, которая не вѣрила бы въ силу шамана. Настоящій шаманъ непремѣнно имѣетъ особый шаманскій костюмъ — кожанная рубаха ниже колѣнъ, вся увѣшанная символическими желѣзными фигурами и обшитая бахромой изъ кожи — и бубенъ. Настоящій шаманъ безъ бубна немыслимъ — бубенъ это, такъ сказать, душа шамана. Когда одинъ знакомый мнѣ священникъ отобралъ у своего сосѣда-шамана бубенъ и затѣмъ, устраивая у себя вечеринки, пускалъ въ ходъ и шаманскій бубенъ (одинъ изъ гостей упражнялся на немъ) то шаманъ, у котораго отобрали бубенъ, въ это время дома у себя отплясывалъ шаманскій танецъ и объяснялъ окружавшимъ его якутамъ, что „у попа бьютъ въ его бубенъ и бубенъ требуетъ, чтобы онъ плясалъ“. Какъ узнавалъ шаманъ, что „у попа играютъ на бубнѣ?“ — очень просто — у священника регулярно каждое воскресенье вечеромъ устраивались музыкально-танцовальные вечера (собиралась его семья и псаломщика) и шаману трудно было бы ошибиться во времени, — къ тому же якуты, зимой вѣчно снующіе по юртамъ (разстояніе между юртами въ 1, 2—3, даже 5 верстъ не считается разстояніемъ, про такія юрты говорятъ — „сосѣдъ“), побывавъ на поселкѣ у священника, заѣзжали къ шаману съ докладомъ, что у „агабыта“ *) музыка играетъ.

*) Агабытъ — священникъ.

Разъ я узналъ, что къ одному больному якуту привезутъ довольно извѣстнаго шамана изъ за 150 верстъ; не имѣя возможности дождаться пріѣзда шамана, я попросилъ своего знакомаго, жившаго верстахъ въ 10 отъ этого якута, посмотрѣть на шамана и подробно записать всю процедуру шаманства. Привожу это описаніе.

„Около 7 часовъ вечера мы подъѣхали къ N—скимъ юртамъ и были встрѣчены группой якутовъ. Предупрежденные о цѣли нашего посѣщенія, они съ готовностью провели насъ въ юрту, гдѣ должно было совершаться шаманство. Тамъ ужъ собралось достаточно любопытныхъ обоего пола и разнаго возраста. Среди нихъ многіе были намъ знакомы, но ихъ трудно было узнать въ полумракѣ, хотя кромѣ пылающаго камелька, въ переднемъ углу, на столѣ горѣла сальная свѣча. Послѣ обычныхъ привѣтствій и рукопожатій взглядъ невольно искалъ по какому нибудь выдѣляющемуся признаку шамана... Я ужъ готовъ былъ признать за него протягивавшаго мнѣ руку совершенно голаго человѣка, прикрытаго на половину одѣяломъ, но оказалось, что это больной, лѣчить котораго и пріѣхалъ шаманъ. Больной, казалось, считалъ необходимымъ поздороваться съ каждымъ изъ „почетныхъ“ (къ ихъ числу онъ, вѣроятно, причислилъ и насъ) хотя бы они не имѣли къ тому ни малѣйшаго желанія. Насъ провели на оронъ*) подъ иконами. Подсѣвшій знакомый якутъ тихо указалъ мнѣ на сосѣднемъ оронѣ шамана рядомъ съ однимъ изъ самыхъ „почетныхъ“ якутовъ. При громкихъ повтореніяхъ слова „шаманъ“ якуты замѣтили, что онъ не любитъ, когда его называютъ шаманомъ: слѣдуетъ говорить — „оюнъ“. Въ полумракѣ трудно было разглядѣть лицо шамана; въ другихъ же отношеніяхъ онъ ничѣмъ не выдѣлялся изъ обыкновенныхъ средне-зажиточныхъ якутовъ, — тотъ же костюмъ, та же манера держать себя. Спустя нѣкоторое время потушили свѣчу; шаманъ переодѣлся въ болѣе легкое платье и началъ ходить по юртѣ. — Это былъ средняго роста, приземистый, широкоплечій съ квадратнымъ лицомъ якутъ. Въ походкѣ его чувствовалось что то дѣланное, отчасти напоминавшее солдатскій плавный маршъ, съ поскребываніемъ пятками „саръ“ **) по полу и усиленными отчетливыми ударами при наступаніи. Затѣмъ особой полусогнутой позой онъ попробовалъ „лохмасъ“ ***), который накрыли конскимъ потникомъ, и, усѣвшись на немъ въ тѣни съ лѣвой стороны камелька, взялъ бубенъ.

*) Оронъ — неподвижныя нары вокругъ стѣнъ юрты.

**) Сары — мягкая кожаная обувь якутовъ, нѣчто въ родѣ бродней.

***) Лохмасъ — родъ табурета.

Якуты, до того времени все разговаривавшіе, примолкли, и раздалась мѣрная, отчетливая барабанная дробь съ едва слышнымъ позвякиваніемъ желѣзныхъ пластинъ бубна. Вскорѣ къ звукамъ бубна присоединился и голосъ шамана: сначала тихій, ровный зубной свистъ, то протяжный, то съ переливомъ, потомъ подражанье разнымъ птицамъ (тр—тр—тр—тррр; ку-ку! и какъ будто зовъ — кур—кур—кур...), затѣмъ какіе то непонятныя слова.... Снова, но уже троекратный свистъ, подражаніе птицамъ, зовъ и слова на распѣвъ. Эта комбинація съ разными варьяціями подъ дробь бубна, то учащенную, то замедленную, то тихую, то громкую, съ изрѣдка отрывистыми сильными ударами продолжалась не болѣе получаса, послѣ чего шаманъ вышелъ изъ юрты одинъ. Кто то изъ якутовъ схватилъ вѣникъ и торопливо подмелъ полъ около камелька. Черезъ нѣсколько минутъ шаманъ вернулся и усѣлся по турецки передъ горящимъ камелькомъ на разостланномъ для него конскомъ потникѣ. На сидящаго надѣли шаманскій костюмъ, подали бубенъ и колотушку. По приказанію шамана, въ огонь плеснули ложку растопленнаго масла. Снова начался свистъ, звукоподражанье, зовъ и слова нараспѣвъ, въ которыхъ скорѣе слышались мольба и надгробныя причитанія русскихъ крестьянъ, чѣмъ приготовленіе къ битвѣ съ злыми демонами. Объяснили, что это онъ сзываетъ разными приманками и обѣщаніями нечистую силу, принявшую всевозможныя формы птицъ. Причитанія продолжались около часа при непрерывныхъ звукахъ бубна, довольно бѣдно варьируемыхъ, — то же можно сказать и относительно его пѣнія. — При этомъ раздавались одобрительные возгласы присутствующихъ и просьба шаманить получше.„Я буду долго пѣть“ — говорилъ шаманъ. „Пой сколько хочешь“ — отвѣчали ему и приглашали вспомнить какъ раньше онъ хорошо шаманилъ. — Подъ конецъ звуки пѣсни и бубна усилились: шаманъ быстро и долго вертѣлъ изъ стороны въ сторону головой: раздавались громкіе крики, звяканье украшеній костюма.... Я ужъ ожидалъ наступленія экстаза, какъ вдругъ все смолкло и раздался хриплый, глухой голосъ шамана, требующій табаку; поспѣшно раскуренная трубка быстро очутилась во рту шамана, поддерживаемая якутомъ; потомъ послѣдовала понюшка табаку. То и другое оказывается, необходимая приманка для чертей. Снова раздались тѣ же звуки и верченіе головы, но на этотъ разъ гораздо короче. Шаманъ всталъ на ноги, нагнулся къ землѣ и, подражая звуку птицъ и подзывая ихъ, водилъ бубенъ въ наклонномъ положеніи надъ самымъ поломъ, словно собирая въ бубенъ прибывшихъ чертей, при чемъ тихо ударялъ въ бубенъ. Все это время онъ пристально осматривалъ полъ, точно надѣясь гдѣ нибудь замѣтить притаившагося дьяволенка... (Жена больного съ сдержаннымъ смѣхомъ бросила на полъ, передъ самымъ носомъ шамана, соломинку, что не произвело ни на него. ни на окружающихъ ровно никакого впечатлѣнія). Каждый разъ шаманъ обводилъ бубномъ вокругъ себя, поднимая его по направленію къ выходнымъ дверямъ. Окончивши эту процедуру, шаманъ передалъ бубенъ помощнику — якуту, а самъ, молча, съ мрачнымъ видомъ понуривши на бокъ голову, началъ ходить около камелька, — причемъ всѣ присутствовавшіе должны были перемѣнить мѣста. Черезъ нѣкоторое время шаманъ заявилъ, что онъ видитъ чорта: больного мучаетъ духъ одного изъ умершихъ шамановъ. На средину юрты противъ больного поставили столъ, за которымъ усѣлся шаманъ. Передъ нимъ поставили чайную чашку и одинъ изъ якутовъ два раза наливалъ въ нее немного водки и оба раза шаманъ прикладывался къ ней. По жестамъ и голосу можно было догадаться, что шаманъ собирается съ силами, чтобы вступить въ борьбу съ злымъ духомъ, но чувствуетъ, что у него не хватаетъ для этого силъ. Послѣ долгихъ самоподбадриваній и неоднократныхъ порываній къ больному, онъ, наконецъ, энергично встряхнулся и, вскрикнувъ дикимъ голосомъ, стремительно бросился къ больному. Ему быстро подставили лохмасъ, и шаманъ вплотную приблизился къ ранѣ больного. По бокамъ и сзади шамана стали трое якутовъ. Начались заклинанія, громкіе крики, напоминавшiе понуканіе забравшагося въ покосъ скота, странно заканчивавшіеся короткимъ хохотомъ и почмокиваніемъ. При нѣкоторыхъ возгласахъ слышалось нѣчто въ родѣ энергичнаго отплевыванья. Затѣмъ наклонившись и припавъ къ самой ранѣ, шаманъ какъ будто началъ вбирать въ себя глубокимъ стонущимъ дыханіемъ и всасыванiемъ мучающаго демона. Наконецъ демонъ, вѣроятно, перешелъ въ шамана, и послѣдній постепенно началъ выпрямляться на лохмасѣ, запрокинувъ голову.

Руки шамана плавно и вмѣстѣ напряженно поднимались кверху; мучительные стоны вырывались изъ груди его вмѣстѣ съ жалобами на невыносимую боль и тоску; ротъ былъ полуоткрыть и искривленъ, лицо искажено. Шаманъ медленно вмѣстѣ съ лохмасомъ сталъ поворачиваться лицомъ къ камельку; начинались корчи и шаманъ повалился бы на полъ, если бы его неподдерживали помянутые выше три якута.... Въ это время насъ попросили уйти съ орона подъ иконами; смежный угловой оронъ былъ также очищенъ.... Шаманъ съ искаженнымъ лицомъ, пошатываясь, направился къ нашему орону. Послѣ нѣсколькихъ дикихъ возгласовъ его помощникъ — якутъ ударилъ въ бубенъ, и началась довольно неуклюжая пляска шамана съ ударами правой руки по правому бедру. Пляска, сначала довольно тихая, шла все crescendo... звяканье украшеній костюма, частые удары бубна и дикіе возгласы шамана наполнили юрту. Якуты громоздились другъ на друга, чтобы посмотрѣть на пляску, но ни на одномъ лицѣ не выражалось ни малѣйшаго признака сознанія важности происходящаго, а наоборотъ слышались шутки и сдержанный смѣхъ. Черезъ нѣкоторое. время шаманъ выхватилъ изъ рукъ якута бубенъ и началъ барабанить, не прерывая пляски, которая при этомъ перешла въ постепенное круженіе. При каждомъ полномъ оборотѣ шаманъ дѣлалъ кругъ головой, то мѣрно опуская, то поднимая ее и закатывая подъ лобъ глаза.

Достаточно наплясавшись, онъ быстрымъ движеніемъ рукъ назадъ передалъ бубенъ помощнику и усѣлся по турецки передъ иконнымъ орономъ. Начались продолжительныя заклинанiя, причемъ шаманъ наклонился лицомъ къ самой землѣ, словно желалъ выгнать злыхъ духовъ, засѣвшихъ подъ орономъ... Снова началась пляска; на этотъ разъ шаманъ плясалъ ужъ на всемъ пространствѣ юрты отъ передняго угла до выходныхъ дверей.

Въ одинъ изъ этихъ переходовъ шаманъ съ бубномъ въ рукахъ наклонился надъ больнымъ... Быстро подбѣжали два якута: одинъ обхватилъ его сзади, другой сталъ высѣкать огонь надъ его головой. Шаманъ сначала былъ спокоенъ, затѣмъ вдругъ началъ рваться и мотать головой. Одинъ изъ якутовъ продолжать держать его сзади, два другихъ торопливо совали ему въ ротъ заранѣе приготовленныя лучины съ защемленными въ нихъ пучками конскихъ волосъ. Шаманъ съ остервененіемъ хваталъ зубами попадавшую ему въ ротъ лучину и разбрасывалъ ее во всѣ стороны. Лучинъ было около 7 штукъ, — во всякомъ случаѣ не болѣе 10; нѣкоторымъ такъ и не удалось попасть ему въ зубы). Какъ только запасъ лучинъ истощился, якуты оставили шамана одного посреди юрты; послѣ непродолжительной пляски шаманъ усѣлся въ согнутомъ положеніи на быстро подставленномъ ему лохмасѣ въ тѣни камелька. Опять началась мѣрная дробь и причитанья съ рѣдкими отдѣльными вскрикиваньями и отрывистымъ хохотомъ, заканчивавшимся звуками, напоминавшими пуганіе прогоняемаго скота. Вдругъ все смолкло, и послышался спокойный голосъ шамана, требующій табаку: раскуренная трубка и табакерка были любезно ему предложены... впрочемъ, требованіе табаку очень часто прерывало шаманство и, вѣроятно, входило въ него однимъ изъ необходимыхъ элементовъ.

Послѣ непродолжительныхъ заклинаній въ сидячемъ положеніи, пока ему привязывали оторвавшіяся солнце и луну, шаманъ снова, поплясывая, приблизился къ больному. Какъ и раньше, онъ, сидя на лохмасѣ, наклонился къ открытой ранѣ и началъ криками выгонять и пугать мучающаго демона... Порой раздавалось продолжительное причмокиванье и хохотъ. Теперь ужъ демонъ, переходя въ шамана, гораздо слабѣе мучилъ его: не было жалобъ на боль и тоску; судороги и дрожь были слабѣе, — тѣмъ не менѣе лицо его было искажено, полуоткрытый ротъ скосился на бокъ, голова немного запрокинулась... Три якута уже готовы были схватить шамана, чтобы дьяволъ не унесъ его, но дѣло обошлось безъ ихъ помощи. Шаманъ вскочилъ и заплясалъ подъ звуки бубна, въ который сначала билъ его помощникъ, а потомъ онъ самъ. Эта пляска происходила, главнымъ образомъ, около орона, на которомъ лежалъ больной; передъ нимъ же онъ вскорѣ усѣлся по турецки на полу и повторилъ тоже самое, что дѣлалъ и передъ иконнымъ орономъ, только менѣе продолжительно. Тѣмъ временемъ одинъ якутъ изъ бересты дѣлалъ нѣчто вродѣ лодочки, другой — нарѣзывалъ изъ бересты же четыре квадратныхъ пластины: на камелькѣ передъ самымъ огнемъ, надъ углями, появились три воткнутыя въ дно камелька лучины съ надѣтыми на нихъ небольшими клочками кожи. Шаманъ снова началъ свою пляску, послѣ которой снова усѣлся въ тѣни камелька, продолжая свои заклинанія, прерываемыя нѣсколькими затяжками табаку и понюшками. На зовъ одного изъ якутовъ вышла и сѣла на лохмасѣ, неподалеку отъ больного, какая то якутка съ больными глазами. Шаманъ усѣлся противъ нея на лохмасѣ, припавъ лицомъ къ ея лицу (мнѣ показалось, что просто щекой къ щекѣ, другимъ же — что онъ высасывалъ гной изъ глазъ) началъ мычать, бормотать и выкрикивать. Черезъ нѣсколько времени шаманъ объявилъ, что чортъ требуетъ стерляди, платокъ и еще что то, и продолжалъ шаманить... Мужъ якутки обѣщалъ все выполнить на слѣдующій день... Быстро появился столъ посреди юрты; въ чайную чашку налили водки, часть которой шаманъ плеснулъ по направленію къ камельку, а другую часть, спустя немного, выпилъ, послѣ чего побормоталъ еще надъ якуткой, и дѣло въ шляпѣ. На мѣсто первой якутки явилась другая съ больнымъ носомъ и губами. Шаманъ высасывалъ раны и постоянно сплевывалъ, не прекращая причитаній. Изгнаніе чорта изъ этой якутки обошлось безъ водки, какъ и слѣдовавшей за ней старухи съ больною, вѣроятно, ревматизмомъ, рукою. Обнаживъ ея руку и поглаживая больное мѣсто своей рукой, шаманъ ограничилъ врачеваніе многократнымъ громкимъ „пахай!“ *), прерывавшимъ обыкновенное заклинаніе. Старухѣ онъ удѣлилъ не болѣе 10 минутъ. Снова началась пляска и шаманъ направился къ третьему углу юрты, гдѣ онъ оставался очень недолго, продѣлавъ тоже, что передъ иконнымъ орономъ. Затѣмъ, вернувшись оттуда, послѣ непродолжительной пляски онъ нагнулся лицомъ къ первому больному. Прежніе три якута окружили его: одинъ держалъ его сзади, другой высѣкалъ огонь и теръ ножъ о камень надъ его головой; третій принялся соватъ лучины съ конскимъ волосомъ въ ротъ шамана. На этотъ разъ шаманъ ужъ съ меньшимъ остервѣненіемъ хваталъ ихъ зубами и швырялъ всѣ по направленію къ больному. Затѣмъ послѣ непродолжительной пляски онъ усѣлся въ тѣни камелька съ бубномъ и затянулъ старую канитель.

*) „Пахай!“ — соотвѣтствуетъ русскому — пфуй, вообще выражаетъ отвращеніе.

Вообще шаманство очень скоро начало надоѣдать своимъ однообразiемъ... Сидя, шаманъ дико вращалъ глазами. Вскорѣ онъ направился съ наготовленными берестовыми пластинами къ срединѣ стѣны, отдѣлявшей юрту отъ хатона *); тамъ подъ столомъ якутъ ужъ вырылъ небольшую яму глубиной въ ¼ аршина, куда шаманъ опустилъ берестовыя пластинки, и яма тотчасъ же была зарыта. Послѣ непродолжительной пляски шамана все затихло... Вдругъ шаманъ. усиленно подпрыгивая и содрогаясь всѣмъ тѣломъ, приблизился вплотную къ одному изъ присутствующихъ и тихо на ухо началъ о чемъ то спрашивать. Съ гиканьемъ, приплясывая, обратился онъ такимъ же образомъ къ слѣдующему. Такъ обошелъ онъ очень многихъ, причемъ вопрошаемый очень часто задавалъ со своей стороны вопросы шаману и въ концѣ отвѣчалъ — „сохъ“ **). Окончивши опросъ, шаманъ заплясалъ у дверей подъ сильные удары въ бубенъ, сопровождая ихъ не менѣе громкими выкрикиваніями. — Насколько удалось понять, въ послѣдней процедурѣ шаманъ представлялъ изъ себя вмѣстилище оставшихся демоновъ. Часть ихъ онъ выгналъ въ трубу, часть ушла черезъ конскій волосъ, часть въ землю закопана и въ лодкѣ отправлена. Чтобы умилостивить остальныхъ и тѣмъ самому освободиться отъ ИХъ присутствія, онъ дѣлаетъ присутствующимъ пріятные для чертей предложенія, кстати сказать, крайне циничныя. Плохо тому якуту, который на вопросы шамана отвѣтитъ „баръ“ — („баръ“ — есть). „Пропалъ було — абагы кушай!“ — говорятъ якуты. (Умретъ — дьяволъ съѣстъ).

*) Хатонъ — отдѣленiе юрты, гдѣ помѣщается скотъ.

**) Сохъ значитъ нѣтъ.

Мы думали, что все кончено, такъ какъ якуты уже стали расходиться. Вдругъ на полъ ложится якутъ, шаманъ снимаетъ торбесъ и ставитъ, сидя на лохмасѣ, ногу на голый животъ якута. Молча продержалъ онъ ногу минутъ 10. У камелька снова разстилаютъ потникъ, на которомъ усаживается шаманъ. На него надѣваютъ женскую шапку, шаманскій костюмъ снимаютъ и одѣваютъ въ обыкновенную рубашку, передъ нимъ кладутъ бубенъ и колотушку, а на бубенъ ставятъ миску съ „сорой“ *) и хамьякъ **) Подумавши немного, шаманъ берегъ хамьякъ и одну за другой выплескиваетъ четыре ложки на огонь; слѣдующую ложку онъ ужъ отправляетъ себѣ въ ротъ. Съ обѣихъ сторонъ къ шаману подкрадываются осторожно два якута и лишь только онъ съѣлъ 12-ую ложку, какъ одинъ якутъ схватываетъ миску, а другой выхватываетъ ложку изъ рукъ шамана. Моментально женская шапка летитъ въ нахала, схватившаго миску, а самъ шаманъ медленно поворачиваетъ глаза въ его сторону. Посидѣвъ съ минуту въ меланхолической позѣ передъ пустымъ бубномъ, шаманъ, не опираясь руками и не перемѣняя мѣста ногъ, плавно приподнялся на нихъ. Съ секунду простоявъ на мѣстѣ, онъ раза три прошелся по юртѣ и затѣмъ, какъ ни въ чемъ не бывало, усѣлся въ качествѣ обыкновеннаго смертнаго на почетный оронъ. — Все шаманство продолжалось около 4½ часовъ и окончилось около полуночи.

*) Сора или соротъ — кислое молоко.

**) Хамьякъ — большая круглая ложка.

В. К.

(OCR: Аристарх Северин)

Костюрин, Виктор Федорович, дворянин, сын титул. советника. Род. в 1853 г. в Дубоссарах (Херсонск. губ.). Запасной канонир артилл. бригады из вольноопределяющихся. Бывш. студент Новоросс. ун-та. В 1873—1874 г. г. принимал участие в одесск. кружке Ф. В. Волховского (одесское отделение кружка чайковцев). В 1874 г. жил в Одессе вместе с Франжоли; посещал артели рабочих и вел пропаганду. В 1875 г., переселившись в Киев, примкнул к киевск. кружку «бунтарей» Дебогория-Мокриевича. В нач. 1876 г. входил (кличка «Алеша Попович») в елизаветградский кружок, организованный К. Янковским, Як. Стефановичем и Л. Дейчем. Принимал участие в организации покушения на Гориновича. Арестован в нач. 1877 г. в Одессе и привлечен к дознанию по делу о пропаганде в империи (193). 25 марта 1877 г. бежал при помощи М. Фроленко из Одесск. жанд. казарм, оказав вооруженное сопротивление часовому. Летом 1877 г. под фамилией Свириденко скрывался в Днепровск. у. (Таврическ. губ. ), в имении Неустроевой. Вторично арестован 20 июля 1877 г. в Херсоне и отправлен в Петербург, где 20 сент. 1877 г. заключен в Петропавловск. крепость. 17 окт. т. г. переведен в Дом предвар. заключения. Предан 5 мая 1877 г. суду ос. присутств. Сената по обвинению в составлении противозаконного сообщества и в участии в нем (процесс 193-х). 10 ноября 1877 г. удален из залы заседаний за отказ отвечать на вопросы суда. 20 ноября т. г. снова водворен в Петроп. крепость. Приговором 23 янв. 1878 г. признан виновным во вступлении в противозаконное сообщество со знанием его преступн. целей и присужден к поселению на житье в Тобольск. губ. Не был отправлен в Сибирь в виду привлечения его к другому дознанию по обвинению в покушении на Гориновича. В Петропавл. крепости находился до 15 сент. 1879 г., когда был отправлен в Одессу; в июне т. г. принял участие в голодовке в Петроп. крепости. Одесск. военно-окружн. судом 3 дек. 1879 г. по делу Малинки, Дробязгина и др. приговорен к лишению всех прав и к каторжным работам на 10 лет. Каторжные работы отбывал на Каре, куда прибыл 16 окт. 1880 г., и находился до 10 дек. 1885 г. В нач. 1886 г. отправлен на поселение в Якутскую область, где водворен в Батурусском Улусе, где он женился на ссыльной Марии Николаевне Емельяновой; в янв. 1888 г. переселен в Чурапчу (того же наслега). Из Якутской области выехал в июне 1893 г. и поселился в Тобольске. Сотрудничал в сибирской прессе; был сотрудником, а потом редактором газ. «Сибирский Листок», издаваемой его женою. За участие в революции 1905 г. выслан в администр. порядке из Тобольска в Сургут (Тобольск. губ.). В 1917 г. проживал в Тобольске; умер там же 2 июня 1919 г.

Источник: Деятели революционного движения в России: Био-Библиографический словарь: От предшественников декабристов до падения царизма. Т.2:Семидесятые годы: Вып. 2: Ж-Л/Составлен А.А. Шиловым, М.Г. Карнауховой. – М.: Всесоюз. о-во полит. каторжан и ссыльно-поселенцев. – 1930. С.665-666

О Костюриных.

На Чурапче было в то время много бывших карийцев, и остаться там мне хотелось.

Я поехал на Чурапчу... Первым с краю, возле мостика, издали блестел русский дом, в котором жили Костюрины. К ним первым я явился с «визитом».

Большего контраста, чем между логовищем Майнова и этой мещанской квартирой с занавесочками, цветочками, фотографиями на стене — и представить себе нельзя. Это были два мира. Там — черствые сухари, тут — самой Марией Николаевной изготовленное мороженое. Там — отсутствие всякого намека на уют и полное нигилистическое отношение к нему, тут — забота о малейших удобствах и довольство со стороны Виктора Костюрина «своим обедом и женой» и двумя детьми-девочками, с которыми больше возился Виктор, благодушно улыбавшийся, пока девочки, взобравшись на стул за его спиной, похлопывали его по блестящей лысине.

Я за целый ряд лет успел уже «опроститься», и меня коробила вся эта обстановка. Но уйти, как мне ни хотелось, и поскорее добраться до друзей-карийцев было нельзя, и я волей-неволей поддерживал разговор с хозяевами. Виктор говорил мало, но вставляемые им время от времени замечания свидетельствовали о большом природном уме, наоборот, Мария Николаевна говорила много, очень много и самоуверенно, блистая своей начитанностью, ссылками на авторов, весьма часто без всяких для этого оснований, так как цитируемые ею авторы ничего подобного не говорили. Как «благовоспитанный поляк», я ей не давал понять этого и не уличал ее, и она все более и более оживлялась, я бы сказал, разгоралась...