Герои Татты и Амги.

(Изъ дневника экскурсанта).

Я засыпалъ его вопросами, но въ отвѣтъ полился потокъ непонятныхъ и ломанныхъ словъ, изъ которыхъ я вынесъ очень мало. — А еще крестьянинъ! — сказалъ я съ негодованіемъ, — даже говорить-то по-русски не умѣешь! «Минь нагынный» (я пашенный²⁾), оправдывался онъ тихо, какъ-бы снимая съ себя всякую отвѣтственность за случившееся.

2) Т. е. пашущій землю — крестьянинъ.

Дѣвочка — его пріемная дочь — маленькая якуточка съ совершенно плоскимъ лицомъ и носомъ, съ узкими косыми щелками вмѣсто глазъ, пугливо выглядывавшая на меня изъ-за камина, окончательно скрылась во мракѣ и больше не показывалась.

Мои мечты объ уютномъ углѣ и живой русской рѣчи разлетѣлись мигомъ; мнѣ было грустно, и я, напившись чаю, ушелъ къ себѣ...

Утромъ мы объяснились на двухъ ломанныхъ языкахъ и стали пріятелями.

«Минь кончалъ, сваломъ кончалъ, сарсынъ посолъ» (я кончилъ, совсѣмъ кончилъ, завтра ѣдемъ), заявилъ мнѣ Михась однажды вечеромъ. Я вышелъ во дворъ и убѣдился, что, дѣйствительно, все готово къ отъѣзду: на дворѣ, раскинувъ бѣлыя оглобли, красовались глубокія и широкія розвальни, переплетенныя сѣтью узловатыхъ веревокъ; у коновязей, на «выстойкѣ» стояли, высоко задравъ морды, два коня, видимо, уже проголодавшіеся и съ нетерпѣніемъ слѣдившіе за каждымъ нашимъ движеніемъ.

Къ слѣдующему утру и я «скончалъ» свои дѣла. Глубокія розвальни поглотили всѣ мой ящики, меня и моего спутника, т. е. видны были только наши плечи и головы. Кони запряжены гусемъ, Михась усѣлся на облучкѣ, и мы стрѣлой вылетѣли изъ воротъ. Сначала мелькнули дома и изгороди, потомъ посыпались на насъ цѣлыя тучи мелкой ослѣпительной пыли, залѣпившей глаза и лицо; наши сани безпрерывно ныряли въ снѣжныхъ сугробахъ, ямахъ и выбоинахъ, раскатывались изъ стороны въ сторону и принимали угрожающія положенія; я инстинктивно держался одной рукой за шапку, другою — за ящикъ съ инструментомъ, все время думая объ ихъ печальной участи. Я могъ только замѣтить, что мы несемся по обширному снѣжному полю, по направленію къ виднѣющейся вдали горѣ. Окунувшись въ оврагѣ рѣчки Крестяхъ, впадающей въ Амгу, мы вынырнули у подошвы этой горы и понеслись далѣе вдоль гористаго лѣваго берега Амги. Быстрымъ и крутымъ поворотомъ, влѣво, мы очутились на самой рѣчкѣ. Передовой конь пересталъ лягаться и рваться въ стороны, коренникъ тоже успокоился и мы поѣхали ровнѣе. Михась торжествовалъ... «Минь чисто русскій», — сказалъ онъ, оборачиваясь ко мнѣ и указывая рукой на потныхъ и дымящихся лошадей. Лицо его было необычно оживлено, глаза горѣли, и вся фигура выражала отвагу и рѣшимость. Впослѣдствіи, мнѣ не разъ приходилось ѣздить «гусемъ» и цугомъ по снѣжнымъ заносамъ въ сопровожденіи двухъ якутовъ-ямщиковъ — одного на козлахъ, другого верхомъ впереди, едва справлявшихся съ непривычной задачей, — и я всегда вспоминалъ эту оригинальную фигуру.

Долина рѣки развернулась, гористые берега отступили въ широкую даль, и мы ѣхали по обширнымъ покосамъ, изрѣдка тамъ и сямъ усѣяннымъ маленькими избушками — срубами безъ крышъ съ миніатюрными окошечками изъ бересты, въ которыхъ вкраплены кусочки стекла; онѣ совсѣмъ занесены снѣгомъ, издали видны только торчащія черныя, четвероугольныя трубы камельковъ. Возлѣ одной избушки стоялъ сѣдой, бородатый старикъ и что-то возился съ торчащими изъ снѣга громадными лыжами. Приближался періодъ наста и весенней охоты въ горахъ на сохатыхъ. Этотъ старикъ извѣстный охотникъ и силачъ; про него говорятъ, что онъ и теперь еще можетъ перебросить черезъ заплотъ 4-хъ лѣтняго быка. Немного далѣе, у изгороди, гдѣ былъ зародъ сѣна, стоитъ крестьянинъ помоложе и наблюдаетъ за мечущейся тамъ кобылой, чтобы спасти отъ холода приплодъ ея.

Звонъ колокольцевъ разносится далеко по долинѣ, и насъ уже ждутъ на станкѣ; якутки, успѣвъ накинуть сверхъ обычныхъ своихъ грязныхъ платьевъ цвѣтныя рубахи почище, обвязавъ головы яркими, новыми (ситцевыми) платочками, суетились возлѣ камелька и самовара; ямщики собирали сбрую и чистили коней.

Мой Михась, поставивъ лошадей на выстойку, окончательно затерялся въ суетившейся толпѣ; сначала его спрашивали на ходу, и онъ отвѣчалъ односложно и неохотно, но когда самоваръ былъ поставленъ на столъ и суета улеглась, онъ сталъ центромъ обширнаго круга, осыпавшаго его вопросами и съ жадностію слушавшаго его разсказы о проѣзжемъ, его занятіяхъ и другихъ новостяхъ. Съ любопытствомъ вглядывался я въ эту толпу инородцевъ, изъ которой такъ трудно было-бы выдѣлить нашего ямщика-крестьянина. Мое вниманіе обратили на себя: якутъ курносый и бѣлобрысый — совсѣмъ русскій мужичекъ и другой — нашъ будущій ямщикъ, — худой, длинный и тонкій съ просѣдью на головѣ, и крупными чертами лица; вѣчно суетливый и безпокойный, онъ не сидѣлъ на мѣстѣ и говорилъ горячо, размахивая своими длинными руками. Колѣни его были нѣсколько изогнуты впередъ, туловище откинуто назадъ, и вся его фигура производила впечатлѣніе чего-то комично-жалкаго, неестественнаго и чуждаго ему по природѣ. Женщины, рослыя, бѣлолицыя и благообразныя, выгодно отличались отъ многихъ, раньше встрѣчавшихся мнѣ ихъ соплеменницъ. Нѣкоторая дородность въ сложеніи, болѣе свѣтлая окраска кожи, глазъ и волосъ, продолговатыя и выпуклыя лица и во многихъ случаяхъ смѣсь различныхъ типическихъ особенностей, — все это указывало на вѣковое вліяніе сосѣдей — крестьянъ.

Со станка мы выѣхали въ «распряжку»; отощавшія къ веснѣ якутскія лошаденки везли насъ не бойко. Былъ теплый мартовскій день; высоко стоявшее солнце яркимъ свѣтомъ заливало снѣжную долину, сверкавшую миріадами блестокъ и ослѣплявшую глаза. Я вылѣзъ изъ воротника своей шубы и, щурясь, любовался то надвигавшимися на насъ, то далеко въ сторону убѣгавшими горами, покрытыми сосной и березой. Иногда надъ нами нависали полуобнаженныя скалы, и каждый разъ я думалъ: быть можетъ отсюда хотѣлъ низвергнуться Омолонъ; вотъ этотъ пень, можетъ быть, остатокъ того дерева, на которомъ кончилъ жизнь лишившійся разсудка богатырь; въ каждомъ продолговатомъ снѣжномъ холмѣ мнѣ мерещилась могила героя, зарытаго вмѣстѣ съ доспѣхами и своей знаменитой кобылой. Но мы ѣхали все дальше; дорога круто свернула направо отъ рѣки въ гору, и моимъ очарованнымъ глазамъ вновь представилась красивая долина Амги, усѣянная покосными битяями (бутӓі — изгороди), цѣлыми якутскими поселками и отдѣльными юртами, живописно разбросанными вдали то подъ горой, то у самаго берега рѣки.

Кое-гдѣ возлѣ самой дороги, разрывая снѣгъ копытами, паслись небольшія группы бѣлыхъ кобылъ со своими взрослыми жеребятами; услышавъ звонъ колокольцевъ, онѣ насторожились и при нашемъ приближеніи испуганно бросились далеко въ сторону, ныряя въ снѣгу.

Вотъ показалось цѣлое стадо коровъ съ впалыми боками и облѣзлой шерстью, захудавшихъ и отощавшихъ въ долгую зимнюю стоянку въ душныхъ и грязныхъ хотонахъ. Меланхолически, длинною вереницею тянулись онѣ къ водопою по торной дорогѣ и, завидѣвъ насъ издали, остановились; постоявъ не долго и посмотрѣвъ на насъ съ изумленіемъ и страхомъ, онѣ повернули обратно и также гуськомъ убѣжали до ближайшаго поворота къ себѣ во дворъ. Двѣ бѣлыя собаки съ острыми мордами и остроконечными ушами съ лаемъ и воемъ бросились къ намъ, но тотчасъ-же убѣжали, продолжая неистово лаять и завывать.

Мы остановились. Не успѣлъ я опомниться, какъ былъ выхваченъ изъ саней, вещи мои также подхвачены многочисленными руками, и я очутился въ настежь открытой юртѣ передъ горящимъ комелькомъ. Въ юртѣ было тепло и уютно: земляной полъ начисто выметенъ, ороны покрыты свѣжимъ сѣномъ и плетенными циновками (сорӱö); почетный уголъ, кромѣ иконъ, былъ украшенъ, Богъ вѣсть, откуда взятыми картинками изъ иллюстрацій, прибитыми не въ попадъ и на выворотъ; тутъ-же висѣлъ почернѣвшій отъ времени якутскій календарь — доска съ двѣнадцатью рядами дырочекъ; въ одной изъ нихъ торчалъ колышекъ, обозначавшій текущій день даннаго мѣсяца; многія изъ нихъ отмѣчены рѣзными символическими значками или фигурами, — праздники или знаменательные въ хозяйственной жизни дни, напр., 9 мая — миніатюрной копіей Николая Чудотворца съ иконы его; 29 іюня, т. е. время покоса — горбушей и т. п. Въ стѣнѣ противъ почетнаго угла, между дверью и первымъ окномъ, виднѣлась глубокая ниша; она представляла форму высокаго четвереугольнаго ящика, приставленнаго къ стѣнѣ на высокихъ столбахъ; дно его покрыто сѣномъ и циновкою; у одного изъ столбовъ—ножекъ прислонена массивная тяжелая доска, какъ-бы воронка къ отверстію ящика, въ немъ запираются и доскою закрываются всѣ пьяные, буйные и др. нарушители общественнаго порядка и спокойствія до перваго суда и расправы. Въ обычное-же время этотъ карцеръ (сібіркà) служить уютнымъ уголкомъ, гдѣ съ комфортомъ отдыхаетъ сторожъ суглана (родовое управленіе). Въ родовомъ было очень людно; тутъ были всѣ, кого призывалъ звонъ колокольцевъ — по обязанности службы и еще больше любопытныхъ зрителей, прибѣжавшихъ послушать новости, чтобы, тотчасъ-же подѣлиться ими съ домашними и сосѣдями. Первые чинно стояли на первомъ планѣ, остальные, — также женщины и дѣти, тѣснились толпой въ неосвѣщенныхъ углахъ юрты, тихо шептались между собою, незамѣтно ощупывали мои ящики и также тихо дѣлились впечатлѣніями.

— Правда ли, что здѣсь, не далеко отъ васъ, находится могила Омолона? спросилъ я у одного изъ почетныхъ родовичей, стоявшихъ въ первомъ ряду.

— Кырджыкъ, тойонумъ (правда, господинъ мой), отвѣтилъ онъ черезъ переводчика, могила Омолона находится въ нѣсколькихъ верстахъ отсюда, на лѣвомъ берегу Амги, подъ скалой.

— Значитъ, мы можемъ съѣздить туда и посмотрѣть ее? спросилъ я.

— Отчего-же, можно, если тебѣ угодно; только уже не сердись, по нашему, это напрасно: дороги къ ней нѣтъ никакой, сама она засыпана снѣгомъ, и ты ничего не увидишь; другое дѣло лѣтомъ: она видна издали, и всякій якутъ можетъ указать могилу нашего богатыря и родоначальника. Мы чтимъ и еще больше боимся нашихъ покойниковъ. Ни одинъ якутъ не пройдетъ ночью мимо могилы, никогда не рѣшится тронуть ее и никому не позволитъ сдѣлать это, хотя-бы тамъ хранились цѣлыя сокровища: Омолонъ — самоубійца; кромѣ того мы очень любознательны и хотѣли-бы посмотрѣть, что зарыто съ нимъ и каковъ былъ онъ самъ, нашъ предокъ и сынъ знаменитаго Боолò, по имени котораго называются всѣ наши наслеги (Бологуръ, Бологурскіе наслеги). Да, напрасно это: теперь ты увидишь только снѣжный холмъ, да пень торчащій.

Я долженъ былъ согласиться, что говорившій былъ правъ; къ тому-же, лицо его сразу внушало довѣріе. Это былъ солидный и почтенный инородецъ, лѣтъ 40, упитанный и дородный, съ умными черными глазами и небольшими черными усами; движенія его были медленны и увѣренны; говорилъ онъ тихо и обдуманно и держалъ себя съ достоинствомъ.

Я пригласилъ его къ чаю и просилъ разсказать все, что онъ знаетъ и слыхалъ объ Омолонѣ и его похожденіяхъ.

— Я хорошо помню моего дѣда, сказалъ онъ. Это былъ слѣпой и дряхлый старикъ; лѣтомъ онъ грѣлся на солнцѣ, а зимой сидѣлъ всегда у камелька. Въ длинные зимніе вечера онъ любилъ разсказывать про старину, нашихъ богатырей и ихъ войны. Его слушали всегда охотно. Меня онъ очень любилъ и, разсказывая сказки, держалъ на колѣняхъ или возлѣ себя, слегка опираясь о мое плечо. Я всегда со вниманіемъ слушалъ его и теперь еще помню многое. Вотъ что разсказывалъ онъ объ Омолонѣ³⁾:

3) Здѣсь я помѣщаю экстрактъ изъ нѣсколькихъ варіантовъ преданія объ Омолонѣ, записанныхъ мною въ районахъ трехъ рѣкъ: Амги, Татты и Солы. (Первыя двѣ впадаютъ въ Алданъ, а послѣдняя — въ Лену). Всѣ они очень сходны, отличаются между собою только въ деталяхъ и дополняютъ другъ друга.

—  «Тамъ, гдѣ нынѣшнія владѣнія Бологурцевъ и крестьянъ Слободы, нѣкогда жилъ богатый и могущественный якутъ (улахан-бай-тоёнъ) по имени Боолò-Булхахъ. Со своими многочисленными стадами коннаго и рогатаго скота, съ толпою рабовъ ⁴⁾ своихъ онъ кочевалъ по всей Амгѣ и выходилъ на Татту. Къ нему со всѣхъ сторонъ стекались бѣдные люди и находили пропитаніе; удальцы и богатыри искали его расположенія, охотно присоединялись къ его многолюдному стану и усердно служили ему какъ въ защитѣ, такъ и въ нападеніи; онъ былъ грозой для своихъ враговъ и завистниковъ.

4) Кулутъ — рабъ.

Но еще славнѣе и грознѣе былъ сынъ его — Омолонъ-Боорухỳ-Батыръ. Это былъ могучій великанъ съ длинными до лодыжекъ руками и такого роста, что его кобыла, масти кугасъ-ала (рыжеватая), единственная, которая выдерживала его на себѣ, достигала ему только ниже пояса. Сила его была страшная: однажды, разсердившись, онъ ударилъ пальмой въ корень большого дерева, и теперь еще на Таттѣ, въ лѣсу, можно видѣть это дерево съ насквозь зіяющимъ отверстіемъ. Тамъ-же встрѣчается другое дерево, которое онъ въ припадкѣ гнѣва согнулъ въ дугу, а вершину его заткнулъ въ землю.

Омолонъ рѣдко жилъ у отца. Онъ предпочиталъ бродячую жизнь, былъ угрюмъ, молчаливъ и холостъ. Послѣднее обстоятельство не помѣшало ему оставить послѣ себя многочисленное потомство, которое впослѣдствіи размножилось и довольно густо заселило долины рр. Амги и Татты съ ихъ многочисленными притоками. Онъ любилъ женщинъ и пользовался у нихъ большомъ успѣхомъ. Его жизнь богата любовными приключеніями, въ коихъ онъ такъ-же, какъ и въ другихъ своихъ похожденіяхъ, былъ неумолимъ и безпощаденъ; онъ не щадилъ ни брата, ни друга. Онъ убилъ своего старшаго брата, уступавшаго ему въ силѣ, чтобы завладѣть его красивой женой. Своего лучшаго друга Чöгдöнгö, съ которымъ совершилъ не мало геройскихъ подвиговъ, онъ убилъ также по наущенію красавицы жены, желавшей ради него избавиться отъ своего мужа. Долго они не могли придумать, какъ это сдѣлать лучше; наконецъ рѣшили: друзья вдвоемъ отправятся на Татту и будутъ ѣхать гуськомъ — Омолонъ впереди. Наканунѣ выѣзда она обольетъ водою колчанъ со стрѣлами, принадлежащій мужу, стрѣлы примерзнутъ къ колчану, и такимъ образомъ Чöгдöнгö лишится возможности защищаться, когда Омолонъ выстрѣлитъ въ него. Все было сдѣлано, какъ задумано, и Омолонъ заявилъ, что ѣдетъ на Татту, будучи вполнѣ увѣренъ, что другъ послѣдуетъ за нимъ, по обыкновенію. Такъ и случилось. Они выѣхали въ такомъ порядкѣ, какъ и предполагалось. Когда они были довольно далеко отъ дома, Омолонъ, обернувшись къ товарищу, сказалъ: «я потерялъ стрѣлу отъ лука, дай мнѣ одну изъ своихъ!» Чöгдöнгö схватился за колчанъ, но стрѣлы примерзли и были во льду. Въ это время Омолонъ выстрѣлилъ въ него. Умирающій другъ догадался объ измѣнѣ и коварствѣ жены: онъ стоналъ, жаловался, проклиналъ жену и вѣроломную дружбу. Омолонъ былъ тронутъ зрѣлищемъ страданій товарища и раскаялся въ своемъ поступкѣ. Онъ взялъ трупъ своего друга, привезъ его къ женѣ и, указывая на него, сказалъ: «ради тебя, недостойная женщина, я совершилъ преступленіе и лишился лучшаго своего друга; пусть-же ты будешь жертвой искупленія моей вины», и тутъ-же батыей (батыя — родъ сабли) разрубилъ ее на двѣ равныя половины.

Отецъ Омолона былъ въ большой дружбѣ съ знаменитымъ въ то время богатымъ и почетнымъ шаманомъ (улаханъ-бай-оjунъ) Быянгъ-Тӱнгӱлӱ. Первое имя дано ему за то, что всѣ больные, надъ которыми онъ шаманилъ, всегда выздоравливали и процвѣтали, а обиженные или раззоренные получали удовлетвореніе. Онъ жилъ въ окрестностяхъ нынѣшняго Мегинскаго улуса, откуда и названіе озера близь Мегинской инородной управы Тӱнгӱлӱ ⁵⁾. Этотъ шаманъ давно уже завидовалъ славѣ своего пріятеля, имѣвшаго такого богатыря сына, о подвигахъ котораго онъ столько слышалъ, но котораго самъ не видалъ еще. Наконецъ-то онъ собрался и пріѣхалъ въ гости къ отцу Омолона, жившему тогда верстахъ въ 50 отъ Амги. Его приняли съ почетомъ и большой торжественностію. По обычаю того времени, заколоты были лучшія кобылы, сварены въ большихъ котлахъ, поданы въ большихъ кускахъ, кумысъ — въ огромныхъ чаронахъ (деревянные цилиндрическіе кувшины, на ножкахъ); собрался народъ, — пили, ѣли, пировали. Не было одного только Омолона. Шаманъ очень просилъ позвать его на пиръ, но пріятель все отказывался, говоря, что сынъ его далеко отъ дома, что онъ нелюдимъ, сердитъ и угрюмъ и что едва-ли онъ можетъ доставить ему удовольствіе. Послѣ долгихъ и настоятельныхъ просьбъ шамана, онъ согласился, наконецъ, позвать сына.

5) На мысу этого озера, противъ управы, еще недавно открыто валялся полуразвалившійся араҥасъ (гробница—колода) съ выпавшими изъ него останками скелета. По увѣренію всѣхъ окрестныхъ жителей, это были останки знаменитаго шамана. Нынѣ снята фотографія съ этого араҥаса, а черепъ и другія кости доставлены въ коллекціи Якутскаго музея.

Омолонъ, сердитый, вошелъ въ юрту; молча прошелъ онъ мимо гостей и также молча сѣлъ на оронѣ въ дальнемъ углу, безучастно относясь къ пиршеству. Шаманъ пристально и долго смотрѣлъ на него, потомъ, воткнувши ножъ въ стегно кобылятины, просилъ взять его и откушать. Омолонъ молча взялъ стегно и въ одно мгновеніе съѣлъ мясо, ножемъ изрубилъ кость, высосалъ изъ нея мозгъ и также молча сѣлъ на свое мѣсто.

— Э! имя тебѣ не Омолонъ, а Бооруху! (не наѣдающійся, обжора) — сказалъ съ презрѣніемъ шаманъ.

Омолонъ очень обидѣлся. Затаивъ месть противъ шамана, онъ ничего не отвѣтилъ и молча поднялся съ своего мѣста. Гнѣвно ступая по юртѣ, онъ у порога ея погрузился по колѣна въ землю и вышелъ вонъ...

По другому варіанту, этотъ шаманъ жилъ въ Далдинскомъ наслегѣ Мегинскаго ул. и звали его Сара Бёднёнъ (Сара — вылинявшая утка). Т. к. въ различныхъ мѣстностяхъ округа мнѣ чаще приходилось слышать о Быянѣ, какъ другѣ Боолò, то я склоненъ думать, что Сара-Бёднёнъ былъ другъ и помощникъ Омолона, шаманившій передъ каждымъ изъ его походовъ.

Омолонъ былъ злопамятенъ, никому не прощалъ своихъ обидъ и всегда пользовался удобнымъ предлогомъ — нанести ударъ врагу, когда тотъ этого не ожидалъ.

Лѣтомъ старый Боолò всегда спалъ на дворѣ. Однажды ночью онъ слышитъ, что его кто-то будитъ и больно толкаетъ въ бокъ. Онъ просыпается въ испугѣ, кричитъ и зоветъ сыновей и рабовъ своихъ. Всѣ сбѣгаются и видятъ, что его разбудилъ молодой черный жеребенокъ, ударившій его копытомъ. Старикъ жалуется, что ему не даютъ спать, что враги не оставляютъ его въ покоѣ и ночью, а сыновья и не думаютъ оградить его отъ обидъ и защитить отъ коварныхъ козней недруговъ. Омолонъ успокоилъ его и сказалъ, что враги его будутъ наказаны и всѣ обиды отомщены.

Въ одну изъ темныхъ осеннихъ ночей, когда старый шаманъ Быянъ и всѣ его домочадцы спали глубокимъ сномъ, когда все кругомъ было погружено въ непроницаемый мракъ и мертвую тишину, во дворѣ раздался шумъ, поднялась тревога. Это Омолонъ уводилъ со двора лучшаго вороного коня. Шаманъ дорожилъ имъ больше, чѣмъ всѣми сокровищами своими; онъ держалъ его всегда въ лучшемъ тѣлѣ, днемъ кормилъ на лучшихъ своихъ выгонахъ, подъ строгимъ присмотромъ пастуховъ, а ночью запиралъ въ амбарѣ за тремя крѣпкими дверями.

Всѣ, — старые и малые, женщины и дѣти, — полунагіе и сонные бросились на шумъ и выбѣжали изъ юрты. Похититель былъ уже на краю лѣса, окаймлявшаго широкій аласъ, и едва виднѣлся въ темнотѣ ночи со своей черной добычей.

Въ то время, какъ старый подслѣповатый шаманъ приглядывался къ темнотѣ, стараясь различить удаляющіяся фигуры, распоряжался и посылалъ погоню, — Омолонъ пустилъ стрѣлу изъ лука и мѣтко угодилъ шаману въ пупъ. Умирающій воскликнулъ: «Чья дерзкая рука убиваетъ меня?»

— Борухỳ убиваетъ тебя! крикнулъ ему богатырь и скрылся въ лѣсу.

Стрѣла, пронзившая шамана, пала тутъ-же, была поднята его домочадцами и послужила въ ихъ рукахъ орудіемъ возмездія за святотатственное преступленіе. Весь родъ Быяна поднялся на войну съ Омолономъ, всѣ близкіе его и почитатели жаждали мести за неслыханное преступленіе. Всѣ, способные носить оружіе, готовы были къ бою, ожидая только благословенія свыше. Передъ выступленіемъ въ походъ все оружіе осмотрѣно, — старое починено, новое отдѣлано. Когда все было готово, пригласили лучшаго въ окрестности шамана, который шаманилъ три ночи. Онъ призывалъ богиню войны или духа насильственной смерти ілбіс-кыга, моля ее даровать побѣду и, когда она явилась ему въ видѣ мелкихъ кровяныхъ пятенъ на остріяхъ, выставленныхъ къ востоку стрѣлъ, пикъ (ӱнӱ) и батай, — всѣ воины пріободрились, повеселѣли и обрѣли смѣлость и отвагу. Въ количествѣ 50—60 человѣкъ нагрянули они на владѣнія Омолона, но самого виновника не застали дома; тамъ оставался только младшій братъ его. Ему удалось бѣжать. Преслѣдуемый погоней, онъ бросился въ ближайшее озеро и скрылся въ глубинахъ его, изрѣдка показываясь на поверхности воды; нырнувъ въ одномъ концѣ большого озера, онъ появлялся на мигъ въ другомъ, чтобы затѣмъ вновь скрыться подъ водою и т. д.

Нападавшіе обложили озеро и три дня выслѣживали молодого пловца, осыпая его тучею стрѣлъ каждый разъ, какъ онъ появлялся надъ водою. Но все было напрасно: стрѣлы летѣли мимо и безрезультатно погружались въ воду; запасъ ихъ истощался замѣтно.

Тогда вновь позвали шамана (оjун) и шаманку (удаган); они шаманили долго и исключительно надъ стрѣлой Омолона, поразившей Быяна, пока на ней явственно не выступили пятна крови ⁶⁾. По приказанію шамана, эта стрѣла была пущена вверхъ надъ озеромъ; падая остріемъ внизъ, она поразила юношу въ самое темя въ то время, какъ онъ показалъ голову изъ воды.

6) По одному изъ варіантовъ, шаманившая удаганъ въ заключеніе была принесена въ жертву и ея кровью вымазана стрѣла Омолона.

Раззоривъ и опустошивъ владѣнія Боолò, они разошлись по домамъ.

Когда Омолонъ вернулся домой и узналъ о случившемся, то пришелъ въ большую ярость и въ свою очередь нагрянулъ на родовичей убитаго шамана, истребилъ ихъ въ значительномъ числѣ, увелъ многихъ съ собою, также и скотъ ихъ. Оставшіеся въ живыхъ родовичи, въ страхѣ бѣжавшіе, жаловались властямъ на причиненныя обиды и раззореніе. Изъ города была послана команда для поимки Омолона.

Узнавъ о розыскахъ и начатомъ преслѣдованіи, Омолонъ со своимъ приближеннымъ шаманомъ бѣжалъ на р. Туоломà ⁷⁾, но русскіе зашли и сюда. Тогда они скрылись на большомъ холмѣ, у подножія котораго шла дорога. Когда казаки проѣзжали мимо и поровнялись съ ними, шаманъ во всемъ своемъ облаченіи и съ бубномъ въ рукахъ выскочилъ изъ своей засады; потрясая побрякушками костюма и ударяя колотушкой въ бубенъ, онъ перепугалъ лошадей, которыя побросали съ себя всадниковъ. Этимъ мгновеніемъ воспользовался Омолонъ, напалъ на лежачихъ и испуганныхъ русскихъ и перекололъ ихъ. Только двое спаслись бѣгствомъ.

7) Куолома (?) (между Таттою и Амгою).

Опасаясь возмездія со стороны русскихъ за послѣднюю расправу, Омолонъ бѣжалъ далеко на востокъ и шелъ до тѣхъ поръ, пока не споткнулся о яму. Онъ спустился въ нее и обнаружилъ тамъ подземный ходъ въ сторону, изъ него другой ходъ дальше — безъ конца. Такъ шелъ онъ долго подъ землей, пока не встрѣтилъ вновь ямы, въ которую врывался свѣтъ въ подземелье сверху. Изъ этой ямы вышелъ опять на вольный воздухъ. Тутъ оказалось, что онъ потерялъ свой ножъ (бысак), которымъ такъ дорожилъ. Неразлучный съ нимъ шаманъ объяснилъ ему, что ножъ потерянъ имъ при вхожденіи въ первую яму подземелья. При помощи колдовства и своихъ духовъ онъ доставилъ ножъ богатырю».

* * *

Разскащикъ умолкъ. Все время онъ не глядѣлъ на меня и говорилъ тихимъ ровнымъ голосомъ, нагнувшись всѣмъ туловищемъ и опустивъ голову, какъ будто онъ черпалъ свои воспоминанія изъ горящаго передъ нимъ комелька. Въ юртѣ было тихо; слышалось только потрескиванье разгорающихся въ камелькѣ полѣньевъ. Толпа слушателей изъ тѣневыхъ сторонъ и темныхъ угловъ постепенно выступала впередъ, надвигалась на насъ и, наконецъ, тѣснымъ кольцомъ окружила нашъ почетный уголъ. Дѣти и подростки напряженно выглядывали изъ-за плечей и головъ старшихъ, забравшись на ороны и столы. Впереди полукруга стоялъ древній старикъ съ сѣдыми волосами на головѣ, морщинистымъ лицомъ и подслѣповатыми, выцвѣтшими бѣлесоватыми глазами. Онъ отдѣлялся отъ толпы и, видимо, давно порывался что-то сказать; воспользовавшись паузой, онъ обратился ко мнѣ:

—  «Князь ⁸⁾, должно быть, забылъ, что Омолонъ долго боролся съ пришельцами и не разъ побѣждалъ ихъ. Пока онъ не хотѣлъ покориться, ему оставалось одно: бѣжать въ лѣса и пустыни.

8) Кенязь—князь — наслежный староста.

Однажды въ отсутствіе Омолона на его владѣнія нагрянулъ отрядъ казаковъ. Они напали ночью. Многіе, побросавъ женъ своихъ, дѣтей и скотъ, въ страхѣ бѣжали далеко въ лѣса. Напавшіе забрали весь скотъ и, окруживъ его цѣпью, угнали съ собою. Три дня шли они спокойно, останавливаясь на ночлегъ въ долинахъ мелкихъ рѣчекъ и въ мѣстахъ съ подножнымъ кормомъ для скота; располагаясь таборомъ, они каждый разъ огораживались небольшой и невысокой изгородью для того, чтобъ скотъ ихъ не могъ разбрестись во время ихъ сна и отдыха.

На третій день прибылъ домой Омолонъ и, узнавъ о случившемся, пустился въ погоню за русскими. Его сопровождалъ неразлучный въ бояхъ Чöгдöнö. Они ѣхали верхомъ, держа въ каждой рукѣ по жерди, къ концамъ которыхъ были прикрѣплены ӱнӱ (копья — концы пикъ). Такимъ образомъ, у каждаго изъ нихъ было по четыре копья. Чтобы свободно владѣть руками, они укоротили стремена на столько, что накинувъ поводья на колчаны, могли вполнѣ обходиться безъ рукъ и управлять лошадьми посредствомъ колѣнъ.

Такъ ѣхали они долго, по слѣдамъ похитителей, пока не настигли ихъ на рѣчкѣ Куттара (впадающей въ Амгу, въ нынѣшнемъ 1-мъ Бологурскомъ наслегѣ).

Русскіе спали, скотъ кормился и ходилъ въ наскоро сдѣланной изгороди; кругомъ и въ таборѣ было тихо, и они осторожно проникли въ ограду. Тихонько слѣзли они съ коней, привязали пучки сухой бересты къ хвостамъ нѣсколькихъ быковъ, зажгли ее и сами быстро вскочили на коней, держа въ обѣихъ рукахъ двойныя копья. Обезумѣвшія животныя начали кидаться въ разныя стороны, переполошили весь лагерь и скотъ, изломали ограду, бросились въ нее и увлекли съ собою весь скотъ по направленію къ дому. Испуганные казаки вскочили съ постелей и схватились за оружіе. Но Омолонъ съ товарищемъ, размахивая обѣими руками, начали крошить ихъ своими длинными копьями и изрубили большинство изъ нихъ въ куски.

Омолонъ вернулся домой. Почти весь скотъ былъ уже на своихъ мѣстахъ, а разбѣжавшіеся люди также начали собираться и возвращаться домой».

«И все-таки, — добавилъ старикъ, — Омолонъ смирился и долженъ былъ признать власть русскихъ; онъ первый въ нашихъ мѣстахъ заплатилъ ясакъ русскому чиновнику, подавъ ему на остріѣ копья чернобурую лисицу. Быть можетъ, это было такое-же длинное копье, какимъ онъ раньше рубилъ тѣхъ-же русскихъ!»...

— Ну, что-же? — возразилъ князь, какъ-бы оправдывая своего героя, — нашъ славный Тыгынъ былъ богатырь посильнѣе Омолона, и людей у него было больше, все-же онъ не устоялъ противъ могучей руки выходцевъ съ юга. Правда, онъ палъ въ борьбѣ съ ними, Омолонъ-же самъ наложилъ на себя свою тяжелую руку. Но душа его была неспокойна; давно уже мутилъ ее духъ убитаго имъ шамана. Преслѣдованіе этого духа онъ сознавалъ всегда и вездѣ, гдѣ-бы онъ ни былъ и чтобы онъ ни дѣлалъ; онъ не оставлялъ его ни днемъ, ни ночью, мучилъ его страшными призраками, грозилъ ужасными казнями, терзалъ угрызеніемъ совѣсти. Онъ свелъ его съ ума. Въ припадкѣ тоски и отчаянія онъ хотѣлъ броситься вмѣстѣ съ лошадью въ Амгу съ вершины скалы; но кобыла его зауросила и отказалась взойти на скалу. Онъ отрубилъ ей голову пальмой, а самъ повѣсился на тетивѣ своего лука, привязавъ его къ суку дерева, пень котораго стоитъ до сихъ поръ у его могилы. О его смерти разсказываютъ еще такъ: обвязавъ себѣ шею концомъ повода (контёс), онъ перебросилъ свою кобылу черезъ сукъ огромнаго дерева и такимъ образомъ повѣсился вмѣстѣ съ нею на одномъ деревѣ.

Могила Омолона имѣетъ сажени три длины и также доказываетъ, что онъ былъ необыкновенный человѣкъ. Мой дѣдъ увѣрялъ, что въ силѣ онъ не уступалъ другимъ богатырямъ и что онъ успѣшно состязался даже съ Борагонскимъ Берть-Хара. Послѣ смерти Тыгына оказалось, что каждый глазъ его вѣсилъ цѣлый пудъ, и, какъ рѣдкость, одинъ изъ нихъ былъ посланъ въ столицу. Да, это правда, закончилъ князь, — наши богатыри были люди необыкновенные и мало похожи на насъ, ихъ мелкихъ и вялыхъ потомковъ.

* * *

По окончаніи разсказа толпа вновь отхлынула въ тѣнь и полумракъ юрты; въ различныхъ группахъ происходилъ живой обмѣнъ мыслей и воспоминаній, вызванныхъ разсказомъ: приводились детали, вставлялись пропуски, разсказывались варіанты, дѣлались замѣчанія. Большинство разошлось. Я-же усталъ. Было поздно, и мнѣ хотѣлось отдохнуть. Долго еще мнѣ слышался сдержанный говоръ изъ-за перегородки и со смежныхъ ороновъ, долго еще передъ моими глазами носился живой образъ необузданнаго и дикаго богатыря. Наконецъ, я забылся и легендарное прошлое смѣшалось съ настоящимъ въ моемъ возбужденномъ воображеніи. Вся прежняя толпа инородцевъ вновь обступила меня тѣснымъ кольцомъ, только на ихъ лицахъ былъ гнѣвъ, злоба и жажда мести. Всѣ они были вооружены луками, пиками и пальмами, съ колчанами стрѣлъ за спиной; всѣ кричали, шумѣли и жестикулировали; впереди стоялъ старикъ и что-то угрожающе говорилъ мнѣ, обращаясь къ переводчику; голова его тряслась отъ гнѣва, глаза его были красны; князь стоялъ за нимъ и, видимо, прятался, избѣгая меня.

Вдругъ вся толпа отхлынула и очистила полукругъ возлѣ камина. Къ моему столу посыпались стрѣлы, копья и батыи; какой-то якутъ ловилъ ихъ на лету и ставилъ въ рядъ остріями вверхъ, прислоняя ихъ къ доскѣ стола. Раздался глухой ударъ въ бубенъ, потомъ еще и еще, все чаще и чаще. Шаманъ въ костюмѣ изъ бѣлой ровдуги, застегнутомъ на груди и сзади увѣшанномъ множествомъ желѣзокъ, бляшекъ и побрякушекъ, медленно выступалъ изъ темноты юрты. Подошедши къ камельку, онъ постучалъ въ немъ надъ самымъ огнемъ, влилъ туда масла и сѣлъ передъ нимъ на полу, поджавъ подъ себя ноги. Медленно раскачиваясь и выбивая въ бубенъ мелкую дробь, онъ что-то жалобно причиталъ и тихонько завывалъ. Темпъ его ударовъ учащался, причитанья ускорялись, завыванье перешло въ бурный вой и, вдругъ, вскочивъ, какъ ужаленный, онъ началъ скакать и прыгать, быстро ударяя въ бубенъ. Я видѣлъ только нижнюю часть вверхъ поднятаго и искаженнаго лица его; у меня рябило въ глазахъ отъ быстро мелькавшихъ и ярко сверкавшихъ блестокъ и побрякушекъ, прыгавшихъ и дрожавшихъ на спинѣ шамана; въ таинственномъ полумракѣ я видѣлъ только мечущееся чудовище въ стальной и пестрой чешуѣ. Задыхаясь и изнемогая, онъ падаетъ на ближайшій олохмас (табуретку), бросаетъ въ сторону свой бубенъ и начинаетъ говорить речитативомъ на распѣвъ, говоритъ что-то длинно и многозначительно. Вотъ онъ встаетъ, беретъ опять свой бубенъ и молча топчется на мѣстѣ, приплясывая и подпрыгивая, точно идетъ куда-то далеко, далеко. Голова его закинута назадъ, рука съ палочкой извлекаетъ тихіе, меланхолическіе звуки, какъ-бы въ тактъ маршруту. Долго пляшетъ онъ, наконецъ, прыжки ускоряются, бой барабана учащается и онъ, видимо, возвращается. Съ крикомъ и завываніями бросается онъ въ сторону, размахивая бубномъ, онъ мечется и бѣснуется; онъ чего-то ищетъ и бросается къ оружію. Его искаженное лицо выражаетъ торжество и побѣду. Съ ужасомъ вижу я, что на остріяхъ оружія появились капли черной запекшейся крови. Мой переводчикъ шепчетъ мнѣ: «бѣжимъ, это месть за убійство Тыгына!» — и я просыпаюсь въ холодномъ поту.

Уже разсвѣтало. Наступающій день робко и неровно прокрадывался черезъ маленькія якутскія окна. Юрта освѣщалась яркимъ свѣтомъ только-что разведеннаго камелька, передъ которымъ сновали проснувшіеся якуты; они тихо шептались между собою и приготовлялись къ дѣламъ наступающаго дня; заспанная и растрепанная якутка, позвякивая длинными желѣзными щипцами, выгребала горячіе угли и бросала ихъ въ шипящій у шестка самоваръ.

Начался день и для меня, и я также принялся за свою обычную работу...

Н.

(Продолженіе будетъ).

(OCR: Аристарх Северин)

     Прим. Админ. сайта: Наум Геккер - ссыльный в Якутии, участник Сибиряковской экспедиции, автор работ по этнографии Якутии, публиковался в сибирской прессе под псевдонимами Н. или Н.Г.

            При оцифровке материала орфография была полностью сохранена.

При использовании материалов сайта обязательна ссылка на источник.