Владимиръ Войтинскiй

За золотомъ

I.

Жизнь Лены — это жизнь проѣзжей дороги на сѣверъ, въ тайгу, въ царство золота и пушнины.

Черезъ трое воротъ выходятъ люди на эту дорогу — черезъ Качугъ, Жигалово и Усть-Кутъ.

Качугъ похожъ на небольшое торговое село гдѣ-нибудь въ верхнемъ теченіи Волги. Здѣсь начало ленскаго сплава. Весной здѣсь жизнь бьетъ ключомъ, — берегъ покрытъ бѣлыми досчанниками, рѣка запружена караванами паузковъ.

Въ Жигаловѣ — начало пароходнаго движенія. Выдѣляются здѣсь на фонѣ тайги крыши амбаровъ и стѣны мастерскихъ для ремонта судовъ. Мелькнетъ то круглый нефтяной бакъ, то высокая фабричная труба.

Усть-Кутъ — главное мѣсто погрузки прибывающихъ изъ Россіи товаровъ. Рѣка испещрена здѣсь флотиліями судовъ. Село имѣетъ видъ морского порта.

Но толпа въ Качугѣ, Жигаловѣ и Усть-Кутѣ одна и та же. Это толпа пріискателей.

Ленскій пріискатель не похожъ ни на крестьянина, ни на фабричнаго рабочаго. Это — особый, довольно своеобразный типъ.

Мѣстные крестьяне не любятъ этого типа. Въ ихъ разговорѣ „пріискатель“ (или, какъ они выражаются, „прискакатель“) — бранное слово. Я слышалъ въ деревнѣ отзывъ объ одномъ буйномъ парнѣ:

— Шибко онъ изъ себя прискакателя показываетъ: что не по немъ, — сразу за ножъ.

Золотая горячка не заражаетъ ленскихъ крестьянъ. Мимо нихъ плывутъ на сѣверъ люди, которыхъ издалека привела сюда жажда быстраго обогащенія. Десятки лѣтъ плывутъ уже флотиліи пріискателей мимо ленскихъ деревень. Но мѣстные крестьяне равнодушно смотрятъ на нихъ, мѣстныхъ людей не соблазняютъ золотые клады тайги.

Въ чемъ причина этого?

Можетъ быть, золотая горячка безвредна для людей, выросшихъ на золотой землѣ, въ сосѣдствѣ съ таинственными кладами.

Можетъ быть, ленскихъ крестьянъ отпугиваетъ отъ золотоносной тайги видъ оборванныхъ, истощенныхъ людей, оставившихъ въ тайгѣ здоровье и силы и возвращающихся домой съ крупицами золота въ рукахъ...

Ленскіе крестьяне не идутъ на пріиски. Они довольствуются тѣмъ, что пропускаютъ мимо себя пріискателей и, по мѣрѣ возможности, обираютъ ихъ.

Въ былое время нерѣдко пріискателей напаивали въ деревняхъ до-пьяна и у пьяныхъ и сонныхъ отнимали вынесенную изъ тайги добычу. И пріискатели, возвращавшіеся домой, избѣгали останавливаться въ деревнѣ для ночного отдыха. Они чувствовали себя въ большей безопасности, ночуя подъ сѣнью деревьевъ въ тайгѣ, защитившись кострами отъ приближенія дикихъ звѣрей.

Но это было давно.

Теперь обираютъ пріискателей по-иному.

Вотъ Жигалово.

Все село — обширный постоялый дворъ для пріискателей. Въ каждомъ домѣ и шинокъ, и кабакъ, и лавченка.

Мѣстные крестьяне мало интересуются пашнями и огородами. Всѣхъ обуялъ здѣсь духъ торгашества, духъ наживы. Всѣ живутъ погоней за «длинными рублями», и это сразу замѣтно по внѣшнему виду села.

Праздно шатаются по единственной улицѣ села, праздно толпятся у берега проѣзжіе. Выдѣляются въ толпѣ фигуры въ широчайшихъ плисовыхъ шароварахъ и въ огромныхъ сапогахъ. Яркія рубахи. Серебряныя цѣпочки съ подвѣсками и кистями на груди. Широкіе кушаки, сплошь усѣянные стеклянными и серебряными пуговицами. Это — пріисковые щеголи.

Рядомъ съ ними — оборванцы, будто только-что выбравшіеся изъ ночлежки. Но иной оборванецъ держится здѣсь съ развязностью и самоувѣренностью человѣка, которому достаточно свистнуть, чтобы окружающіе бросились исполнять его волю. Ходитъ, пошатываясь, съ гармоникой въ рукахъ, горланя пѣсни. Пріисковые щеголи, какъ свита, окружаютъ его. Мѣстные мужики ломаютъ шапки передъ нимъ. Это старый пріискатель, которому не разъ фартило въ тайгѣ. Онъ бывалъ здѣсь и съ сотнями рублей на рукахъ, и съ тысячами. Теперь онъ нищій. Но осенью снова будетъ швырять деньгами. Мѣстные мужики поятъ его въ долгъ, зная, что за нимъ не пропадетъ.

Пугливымъ стадомъ жмутся на берегу крестьяне, впервые отправляющіеся на пріиски. Издалека ѣдутъ они артелями по 5—6 человѣкъ, съ женами и дѣтьми, со всѣмъ скарбомъ въ сундукахъ и узлахъ. Землякъ, ослѣпившій ихъ вывезеннымъ изъ тайги богатствомъ и подбившій ихъ на дальнее путешествіе, гуляетъ въ селѣ. А они сидятъ, дожидаясь его, у лодки. И глаза ихъ съ тревогой устремлены на холодную рѣку и на безконечный лѣсъ. Сидятъ они въ глубокомъ молчаніи, неподвижные, будто застывшіе въ безрадостной думѣ.

О чемъ ихъ дума? О далекой, сѣрой деревнѣ, гдѣ не подъ силу имъ стала ихъ нудная, тусклая, безнадежная жизнь? Или о тайгѣ, что издали манила ихъ блескомъ кладовъ, а теперь такъ сурово, такъ хмуро глядитъ на нихъ со склоновъ сжавшихъ рѣку горныхъ хребтовъ?

Сидятъ надъ рѣкой эти люди, не сумѣвшіе устроить по-хорошему свою жизнь въ родной деревнѣ и бросившіе эту деревню ради новыхъ лишеній на дальней чужбинѣ. И насмѣшливо глядятъ на нихъ окна деревенскихъ избъ-кабаковъ, — каждый годъ катятся мимо этихъ оконъ людскія волны, неизмѣнныя, какъ волны рѣки...

II.

На рѣкѣ стоитъ, зацѣпившись якоремъ за берегъ, крошечный пароходикъ. На борту его выведено бѣлой краской: „Чайка“.

Остановились на берегу противъ него трое: высокій, бѣлокурый, въ малиновой рубахѣ, съ цѣпочкой на груди; черный, какъ жукъ, кавказецъ въ почернѣвшей отъ грязи курткѣ, перехваченной узкимъ ремешкомъ съ серебряными украшеніями; и невысокаго роста подвижный и юркій субъектъ съ длинными усами, въ обтрепанномъ пиджакѣ, изъ-подъ котораго виденъ широкій поясъ съ гнѣздами для патроновъ.

Остановились, осматриваютъ пароходикъ.

Усатый рѣшительными шагами подымается на трапъ.

— Эй, ты! хозяинъ! Кто тутъ па пароходѣ?

Изъ каюты высовывается толстая рожа хозяина парохода. Онъ, видимо, спалъ и еще не окончательно очухался.

— Чаво тамъ? — оретъ онъ на усатаго пріискателя, стоящаго на трапѣ. — Чаво посудину качаешь?

— Твоя посудина? — спрашиваетъ усатый.

— Моя однако. А тебѣ чаво, паря?

— Пассажировъ возишь?

— Вожу.

— И грузъ возишь?

— Можно и грузъ.

— До Витима сколько возьмешь?

— Тебѣ что? Нанимать будешь?

— Можетъ найму. Какая цѣна твоя?

— Двѣсти рублей.

— А машина хорошая?

— Хороша.

— По Витиму плавалъ?

— Плавалъ.

— Давай рядиться! Да я не одинъ, — тутъ и товарищи со мной.

— Тебѣ куда плыть однако?

— Зайдемъ въ домъ. Сразу не скажешь.

Спустя полчаса всѣ четверо сидятъ за столомъ на постояломъ дворѣ. Передъ ними водка, куски чернаго хлѣба, тарелки съ селедкой и огурцами.

Хозяинъ „Чайки“ въ раздумьи уставился въ свой стаканъ.

— Я ничего, — мямлитъ онъ. — Знать нужно однако. Можетъ, тамъ и золота нѣтъ?

Усатый стучитъ кулакомъ въ грудь:

— Я тебѣ говорю, богатѣйшее золото! Двадцать лѣтъ я золотомъ занимаюсь, а такого мѣста не встрѣчалъ!

— А ты, паря, самъ видѣлъ, или со словъ говоришь?

— Словамъ я не вѣрю. Самъ видѣлъ!

— Проба есть однако?

— Проба?! На что тебѣ проба, когда я въ два дня 50 золотниковъ намылъ? Въ Витимѣ спустилъ.

— Зачѣмъ спустилъ? Нужна проба, для вѣрности.

— Спустилъ затѣмъ, что жрать надо было... Ну и пропилъ. А проба дураку нужна. Умный и такъ пойметъ. Тутъ въ мѣсяцъ 20.000 на брата бери. Меньше я не согласенъ. Такое мѣсто!

— А это товарищи твои?

— Да, въ равной долѣ.

— Вмѣстѣ нашли?

— Нѣтъ, одинъ я нашелъ. Да я ихъ въ долю взялъ. И тебя въ долю возьму. Одному это золото не поднять.

— Далеко однако?

— По Олекмѣ два дня подыматься. А тамъ еще по другой рѣчкѣ дня три-четыре до ключика. А по ключику подыматься водой нельзя. Тамъ лѣсомъ пойдемъ, съ гольца на голецъ. Ключикъ направо будетъ, внизу. Такъ и пойдемъ, верстъ на сорокъ, до настоящаго мѣста.

— Какъ звать ключикъ?

— Такъ я тебѣ и сказалъ! Дашь пароходъ, такъ скажу.

— А какъ я, не зная, пароходъ дамъ?

— Честнымъ людямъ можешь на слово вѣрить. Я тебѣ ключикъ назову, а ты наберешь людей, да и поѣдешь. Что я съ тобой дѣлать буду? Столбовъ я не ставилъ.

— Та-а-акъ... А какъ ты на золото напалъ?

— Это сказать можно. Я прошлымъ лѣтомъ на Лантарѣ, у Охотскаго моря, золото мылъ. Тамъ кругомъ золото. Да никто не знаетъ, какъ его взять. Тунгусы, тѣ знаютъ. Да они золота сами не моютъ и другимъ не укажутъ. Ужъ чѣмъ ихъ ни пробовали, — и словомъ, и лаской, и деньгами, и водкой, — ничто не беретъ! Иной согласится, поведетъ къ золоту, — такъ нарочно на такое мѣсто выведетъ, гдѣ нѣтъ ничего. А золото тамъ кругомъ лежитъ. По всѣмъ признакамъ видать, что близко, — да взять его нѣтъ возможности. Тунгусы говорятъ, такое правило у нихъ установлено: если придетъ нуча (насъ они «нуча» зовутъ) золото искать, конецъ тогда ихъ промыслу, всѣхъ звѣрей распугаютъ. Вотъ они и хранятъ про себя, не показываютъ. А золото я на Лантарѣ сперва отъ инженеровъ мылъ, да отъ партіи отбился. Разсчета нѣтъ на людей на золотѣ работать, хотя золото тамъ, правда, не очень богатое: больше золотника, пожалуй, и не намоешь. Два золотника если соберешь, такъ за счастье считаютъ, а это много-ли? Я считаю, если на золотѣ, да 500 р. въ мѣсяцъ не возьмешь, такъ нечего и въ лѣсъ идти! Лучше ужъ я по девять гривенъ въ день на сплавѣ буду работать или баржи грузить пойду за два съ полтиной, чѣмъ по золоту свою цѣну уроню. Здѣсь мнѣ одна цѣна, а въ лѣсу — другая. Такъ и тебѣ съ пароходомъ. Здѣсь на рѣкѣ, если возьмешь за лѣто чистыхъ 300 р., — такъ и радъ, поди? А если за золотомъ поѣдешь, меньше 20.000 не бери! Прямо тебѣ говорю: если кто тебѣ за пароходъ 10.000 или, примѣрно, 15.000 дастъ, въ глаза тому плюнь! Потому, — на золотомъ дѣлѣ тебѣ съ пароходомъ 20.000 цѣна. Меньше не предложу. А если на твой пай больше 20.000 придется, такъ это не я даю, это Богъ далъ, — такой фартъ тебѣ вышелъ. Тутъ ужъ безъ счета идетъ, отъ хорошаго мѣста...

Усатый увлекся. У хозяина парохода глаза разгорѣлись отъ жадности. Но стараясь скрыть свое волненіе, онъ повторяетъ вопросъ:

— А какъ ты на золото напалъ?

— На золото?! Да развѣ я не сказалъ? Это вотъ какъ началось...

И онъ принимается разсказывать съ еще большимъ воодушевленіемъ...

III

— Отбился я отъ лантарской партіи, пошелъ по ключикамъ. Мѣшокъ сухариковъ взялъ съ собой, да больше ружьемъ кормился. Иду съ ключика на ключикъ. Гдѣ признаки показываютъ, лотокъ налажу и мою. Гдѣ слѣдовъ нѣтъ, или золото бѣдное, тамъ не остаюсь, а гдѣ мѣсто получше, тамъ сижу, пока охота. Да только, прямо сказать, не фартило мнѣ на тотъ разъ. Должно быть золото, — по всему видно, — а мнѣ не дается. А ключиковъ тамъ большая сила. Голецъ отъ гольца все распадочками раздѣлены, въ каждомъ распадочкѣ ключикъ бѣжитъ. А гдѣ за лѣто пересохло, такъ по камнямъ видать, что весной вода бѣжала. Въ каждомъ ключикѣ и кварцъ, и кубикъ, и всѣ породы, какія при золотѣ состоятъ. Прямо глазомъ видать. Да гдѣ золото залегло, — не знаешь. Въ этомъ вся бѣда. А звѣря да птицы въ тѣхъ мѣстахъ много — съ голоду не пропадешь. Шелъ я себѣ съ ключика на ключикъ, съ гольца на голецъ, — не замѣтилъ, какъ черезъ хребетъ перевалилъ. Хребетъ тамъ трудный, да я на хорошій перевалъ, видно, вышелъ. Какъ подымался я, все камни шли, да сосна, да лиственница. А за хребетъ перевалилъ, — трава пошла. А внизу озеро видать, не такъ, чтобъ очень большое, а съ полверсты поперекъ будетъ. А подлѣ него урасы стоятъ, на зимнее время поставлены: изъ бревенъ, а сверху мохомъ покрыты. И загоны для оленей устроены. Главное стойбище здѣсь у тунгусовъ. А я не слыхалъ, чтобы въ тѣхъ мѣстахъ, за хребтомъ, тунгусы стояли. Опустился я къ нимъ...

Хозяинъ „Чайки“ жадно ловитъ каждое слово разсказчика. Но чудится ему, что усатый что то заливаетъ. И добродушная рожа его принимаетъ строгое выраженіе.

— Погоди! — перебиваетъ онъ разсказчика: — Ты говорилъ, по Олекмѣ подыматься. А теперь куда завелъ?

Усатый досадливо машетъ рукой.

— А ты слушай! И до Олекмы дойду... Вотъ спустился я къ тунгусамъ. Ничего, хорошо приняли, угостили. Водки у нихъ не было, а то всего дали. Тамъ шаманъ ихній и сказалъ мнѣ про золото.

— Да оттуда до Олекмы тысяча верстъ! — сомнѣвается хозяинъ „Чайки“.

Но усатый успокаиваетъ его.

— Потому и сказалъ, что далеко. Про близкое мѣсто не сказалъ бы, побоялся бъ. А далекое съ чего ему хранить? Сказалъ! Мы, это, у костра сидѣли, чай пили, а шаманъ мнѣ говоритъ: „Зачѣмъ здѣсь, по горамъ, ходишь?“ Я ему по чести: „Золота ищу“. А онъ мнѣ: „Не надо, говоритъ, сюда ходить золото искать. Зачѣмъ сюда нуча ходитъ, когда ближе золота много?“ Я ему говорю: „Ближнія мѣста всѣ заявлены. А намъ вольное золото надобно“. „Не правда, говоритъ, не всѣ ближнія мѣста заняты. Я такія мѣста знаю, гдѣ никто не былъ“. Я и присталъ къ нему; „Скажи, гдѣ такія мѣста!“ Шаманъ согласился: „Скажу, говоритъ, только напередъ уговоръ положимъ: уѣзжай туда, а къ намъ больше не суйся! Побожись, что уѣдешь!“ Побожился я. Тутъ то онъ мнѣ и сказалъ, какъ это мѣсто найти.

— Можетъ, совралъ? — въ раздумьѣ замѣчаетъ хозяинъ „Чайки“.

— Я самъ такъ думалъ. Да шаманъ мнѣ золото показалъ!

— Много?

— Фунта на полтора самородокъ. Пластинка этакъ съ полъ-ладони, по краямъ неровная. Только въ руки брать не велѣлъ. Говоритъ, кто этотъ самородокъ рукой тронетъ, тотъ золота семь лѣтъ не найдетъ. Я и побоялся рукой его брать. Черезъ полу бралъ однако, и на зубъ пробовалъ.

— Хорошее золото?

— Такое хорошее, что лучшаго я и не видывалъ!

— И что же ты?

— Натурально, я сейчасъ на Олекму подался. Нашелъ рѣчку, — все, какъ есть, въ полномъ порядкѣ. По рѣчкѣ до ключика поднялся. Пошелъ вдоль ключика, какъ шаманъ приказывалъ. Дошелъ до синей горы — тамъ камень синей породы проступаетъ. Спустился въ распадокъ за горой. А тамъ сразу видать, гдѣ шурфы были заложены. Тутъ оно, мѣсто, и есть. Тутъ бы я большія тысячи взялъ, да сухарей съ собой не запасъ и патроны безъ малаго всѣ разстрѣлялъ, а ягодъ въ ту пору не было. Выходило мнѣ погибать на золотѣ лихой смертью. Я и побоялся, рѣшилъ возвращаться, а золото оставилъ до времени. Вотъ, я шурфы мохомъ прикрылъ, мѣсто тайнымъ знакомъ отмѣтилъ, да и подался изъ тайги. А теперь артель сбиваю... Этого вотъ, — усатый указываетъ на кавказца — я пятнадцать лѣтъ знаю, такъ что его перваго въ дѣло позвалъ. Этотъ, — усатый тычетъ пальцемъ на высокаго, бѣлокураго — въ Витимскомъ къ намъ присталъ. Промывку онъ превзошелъ, можетъ машины строить. А теперь тебя зовемъ. Съ тобой четверо будетъ. Вчетверомъ дѣло и начнемъ. А тамъ отъ себя рабочихъ наймемъ. Пойдешь, что-ли?

— Подумать надо, — колеблется хозяинъ „Чайки“. — Дай срокъ.

— Что думать? — вмѣшивается кавказецъ. — Прямо скажи, хочешь 30.000 заработать или не хочешь! Вези на мѣсто, — въ долѣ будешь. Не хочешь — не надо.

— Нельзя заразъ рѣшить...

— А намъ ждать нельзя. Хочешь — такъ будемъ условіе писать. А не хочешь, — другихъ найдемъ. На такое дѣло всякій съ радостью пойдетъ.

— Условіе? лепечетъ хозяинъ „Чайки“. — Условіе, это точно... Да я по этимъ дѣламъ тово... не больно...

— Не бойся! — успокаиваетъ его усатый. — Эти дѣла я тонко понимаю. Все напишемъ на товарищество. И добычу будемъ дѣлить по ровну. Какъ намоемъ пудъ, такъ 10 ф. тебѣ. 10 ф. — шутка?! 7000 р. чистыхъ! 4 пуда намоемъ, — вотъ тебѣ 30.000 въ карманѣ. 8 пудовъ намоемъ, — вотъ тебѣ 60.000. Такъ оно и пойдетъ... А твой расходъ какой? За пароходъ, да еще муки, сухарей заготовить, пороха, дроби — самая малость.

— За это особая плата, — замѣчаетъ хозяинъ парохода.

— За что? Ты въ долѣ будешь! Ты насъ зря не прижимай! — притворно горячится усатый. — Да что съ тобой спорить? Выжига! Прибавимъ тебѣ, такъ и быть, лишнихъ 500 р.... По рукамъ, значитъ?

— Эхъ, была — не была! Хозяинъ, тащи вина!

Пьетъ пароходчикъ съ таежниками.

Клады, блеснувшіе ему въ глаза, ужъ ослѣпили его.

Усатый самодовольно поглядываетъ на товарищей...

(OCR: Аристарх Северин)