«Якутская окраина» №122, пятница 14 iюня 1913.
Лѣтъ 200 тому назадъ нашъ край былъ удивительно мирный край. Населеніе не знало ни отхожихъ промысловъ, ни цивилизующаго вліянія города; лѣтомъ и осенью оно косило, дабы запастись сѣномъ на всю зиму; зимой же „промышляло звѣря" въ лѣсу. Жизненный складъ якутскаго рода былъ настолько не многосложенъ, что каждый день, каждый шагъ якута, каждая мелочь его обихода были у всѣхъ на виду. Любой якутскій мальчишка очень хорошо зналъ когда, у кого и за сколько вымѣнялъ „Тордохъ" коня, куда и зачѣмъ ѣздилъ „Джаргыстай" и т.п. Утаить что нибудь при подобномъ жизненномъ строѣ представлялось просто не возможнымъ. Безъ опаски, запоровъ и замковъ якутскимъ поселкамъ и юртамъ одинаково жилось и спалось спокойно. Кому придти? Кому залѣзть? Исчезновеніе лошади если и возбуждало безпокойство, то только съ одной стороны: какъ бы медвѣдь за ночь не задралъ! Безъ этой бѣды, безъ этого участія со стороны медвѣдя, можно было оставаться увѣреннымъ, что лошадь не нынѣ — завтра, какъ бы далеко не отбилась отъ дома, непремѣнно найдется.
Съ нахлынувшей волной новыхъ людей, съ ихъ часто никому невѣдомымъ прошлымъ картина „благоденствія и мирнаго житія" измѣнилась къ худшему; спокойствіе и безопасность сдѣлались достояніемъ исторіи. За-ленскіе улусы наполнились ссыльно-поселенцами, которые въ представленіи якутовъ были какими-то „исчадіями ада“.
Улусные жители оробѣли, смутились и въ ихъ подозрительномъ воображеніи зародились самыя нелѣпыя догадки: по улусамъ начали распространяться ни съ чѣмъ не сообразные слухи. Многочисленность ссылаемыхъ, строгіе приказы о надѣленіи ихъ землей — все это нашло у якутовъ одно общее объясненіе: „русскіе, перебивъ якутовъ, займутъ ихъ земли; якутовъ вовсе не останется — все русскіе будутъ".
Но „русскіе" не перебивали якутовъ, да и не особенно часто грабили ихъ. „Варнаку" нечѣмъ было польститься: у бѣдняка можно стянуть развѣ „турсукъ" или поношенные „этербясь", а „тойонъ" охраняетъ свои амбары достаточно зорко. И ссыльные портили инородческіе нравы не столько примѣромъ крупныхъ злодѣйствъ или грабежей, — сколько самимъ фактомъ постояннаго присутствія среди воспріимчиваго, но еще полудикаго населенія людей праздныхъ, привередливыхъ, грубыхъ, привыкшихъ цинически пренебрегать общественнымъ мнѣніемъ, бахвалиться своими пороками и глумиться надъ „дурачьемъ", которое живетъ себѣ помаленьку, трудолюбиво и мирно. По вѣрному замѣчанію одного наблюдателя, вліяніе этого рода почти неуловимо, — „цифрами его не зарегистрируешь, въ таблицы не введешь, но оно существуетъ и незамѣтно всасывается въ туземные нравы".
А къ настоящему времени уже и порядочно всосалось и результаты не замедляютъ сказываться. 50 лѣтъ тому назадъ въ Якутскомъ тюремномъ замкѣ на сотню арестантовъ приходилось лишь 10—15 якутовъ; теперь же обратное — на сотню арестантовъ якутовъ 30—40 русскихъ...
Правда, не всю вину приходится валить на голову ссыльныхъ, но порядочная доля приходится и на нихъ.
Въ нѣкоторыхъ наслегахъ (Намскій улусъ) воровство и вообще конокрадство превратилось въ „почетное и потомственное" занятіе. Образцово организованныя шайки угоняютъ табуны лошадей. Каждое лѣто и весну приходится выслушивать многочисленные разсказы якутовъ о томъ, какъ они по недѣлямъ и мѣсяцамъ „хлѣба не ѣвши" искали слѣдовъ пропавшихъ лошадей и гнались за похитителями; разсказовъ по занимательности, право, ничѣмъ не уступающихъ повѣстямъ изъ жизни американскихъ прерій и индѣйцевъ. И здѣсь и тамъ одинаковая выносливость и одинаковое презрѣніе къ опасностямъ. И здѣсь и тамъ та же выдержка и умѣнiе орiентироваться по невылазнымъ трущобамъ, тѣ же чуткое ухо и зоркій взглядъ, то же сердце, преисполненное злобой и чувствомъ мести.
Макаръ
Продолжение
«Якутская окраина» №127, четвергъ 20 iюня 1913.
Въ доброе старое время якуты жили не такъ, какъ теперь; якутская семья также не была похожа на современную, Нынѣшняя семья хрупкая, маленькая; стоитъ захворать въ такой семьѣ одному мужчинѣ и семья уже не имѣетъ мужской рабочей силы. Вся тяжесть семейнаго благополучія покоится на раменахъ одного, рѣже двухъ-трехъ „догоровъ". Стоитъ въ такой семьѣ подрасти сыну и успѣть жениться, какъ онъ уже норовитъ отдѣлиться отъ отца и завести свою собственную юрту. В старину же было иначе. В старину якутская семья включала въ себя не только лицъ, состоящихъ въ болѣе или менѣе близкомъ кровномъ родствѣ, но и лицъ постороннихъ и даже лицъ другого племени. Во главѣ семьи стоялъ ага, т.е. старшій или отецъ, пользовавшійся неограниченной властью надъ своими домочадцами и неограниченно распоряжавшійся не только трудомъ ихъ, но и самою жизнью. Всѣ домочадцы были ни что иное, какъ дѣти и находились по отношенію къ нему въ полнѣйшемъ подчиненіи.
По смерти ага власть переходила къ его старшему сыну, который становился „отцомъ" даже своихъ братьевъ, сестеръ и другихъ домочадцевъ. Съ этого времени старшій братъ могъ уже „дома растянувшись лежать" и ограничиваться одними лишь приказами. Ясно, что съ теченіемъ времени такая семья настолько увеличивалась, что уже не могла помѣщаться подъ одной кровлей; приходилось размѣщать по нѣсколькимъ юртамъ, не рѣдко вдалекѣ отстоящимъ другъ отъ друга. Тѣмъ не менѣе семьи эти продолжали оставаться подъ главенствомъ одного лица — тойона, составляя то, что принято называть родомъ (ага уса, т.е. поколѣніе старшаго) или „народомъ" тойона. Условія жизни того и другого были совершенно различны.
Въ то время какъ тойонъ велъ жизнь по большей части праздную, жилъ богато и даже, по тогдашнему роскошно, занимался звѣринымъ промысломъ не столько по необходимости, сколько для забавы и велъ войны съ тойонами сосѣднихъ родовъ. „Родовичи", „народъ" работалъ и на тойона и на себя, поставляя еще вдобавокъ „людей—воиновъ". Тойонъ очень рѣдко обращался за совѣтами къ своему „народу" даже въ такихъ важныхъ случаяхъ, какъ вопросъ войны или мира, по крайней мѣрѣ въ сказкахъ народа упоминается крайне рѣдко, какъ если бы его и не существовало. Только въ преданіи о пришествіи русскихъ есть указаніе, что якуты „совѣтовались" между собой о томъ, что „хорошо было бы свалить домъ пришедшихъ русскихъ". Голосъ же имѣли лишь „лучшіе люди", ытык кырджагасы (почтенные), ближайшіе родственника тойона.
Но прикоснулась матушка-цивилизація и затрещали старинныя патріархальныя отношенія по швамъ. Черезъ тайгу пролегли пути-дороженьки, по которымъ начали разъѣзжать „добрые геніи". „Добрые геніи рыскали по улусамъ и наслегамъ, съ каждымъ днемъ увеличиваясь въ числѣ и съ каждымъ днемъ развивая вкусъ и къ табаку и къ „аргы" (водка), и къ матеріямъ, и ко многимъ другимъ хорошимъ вещамъ, и укореняя привычку расчитываться за это „чистыми деньгами". Необходимость выйти изъ своей тайги, завязать сношенія на сторонѣ, различіе занятій, близость къ городскимъ центрамъ, все это осложнило якутскую жизнь и создало какую то особую психическую атмосферу, при которой началъ думать и совѣтывать уже простой „народъ".
Быстрый переходъ отъ натуральнаго хозяйства къ мѣновому, нарушая прежнее равновѣсіе, вначалѣ выдвинулъ отрицательныя стороны. Но отрицательныя стороны, чаще замѣчаемыя, составляли не менѣе наслѣдіе родового строя, чѣмъ результатъ новыхъ общественныхъ условій. На родахъ дифференціація якутовъ сказывалась уже самымъ положительнымъ образомъ. Блаженный, созерцательный покой тойона и его народа исчезъ. Пробудились культурныя потребности, желаніе лучшаго, неизвѣстное до тѣхъ поръ чувство общительности, новыя вліянія разрушили власть „тайги", власть родового строя.
Правда, уваженіе къ тойонамъ какъ будто-бы продолжало оставаться. Но это объяснялось тѣми остатками невѣжества, остатками слѣпоты, которые не могли быстро улетучиться послѣ столь продолжительнаго властвованія родового быта. Не вполнѣ еще сгруппировавшіеся, разобщенные по своимъ наслегамъ, якуты долгое время продолжали составлять легкую добычу въ рукахъ хищника. Но какъ только передъ родовичами начало выясняться, что господинъ отецъ, когда-то полновластный распорядитель жизнью и имуществомъ своихъ „дѣтей", превращается въ простого заправилу, его нравственный авторитетъ шатается и распаденіе рода, подготовленное предыдущей исторіей, идетъ уже твердо и неуклонно впередъ.
Новыя общественныя отношенія выдвинули и новую группу — промышленниковъ, торговцевъ. Товары, пушнина, золотые пріиска — все дало толчокъ къ развитію новыхъ мыслей, новыхъ чувствъ. Эти новыя мысли и новыя чувства растутъ вмѣстѣ съ духомъ безпокойства, торопливости, нервозности. Духъ конкуренціи охватываетъ улусы и наслеги. Каждый стремится опередить другого, никто не считаетъ себя удовлетвореннымъ, народная психика усложняется на всѣхъ ступеняхъ. Въ поискахъ лучшаго — бросаются въ города; въ особенности развивается духъ торговой спекуляціи. За нее берется всякій якутъ, имѣющій небольшую толику „наличныхъ". Многіе прогораютъ, единицы богатѣютъ, но это лишь еще болѣе усиливаетъ азартъ, погоню за „счастьемъ".
Родовой строй разрушается, теперь уже почти разрушенъ. Якутъ уже вышелъ изъ подъ его опеки, и хотя продолжаетъ не рѣдко находиться во власти тойона, но тойона не отца, а улуснаго ростовщика, съ которымъ ведется глухая, скрытная война. Первобытная семья разрушена; ее замѣнилъ цѣлый родъ естественныхъ семействъ и не смотря на ихъ хрупкость и сравнительную малосильность — они все же болѣе жизнеспособное, болѣе прогрессивное явленіе. Благодаря наличности ихъ, — интенсивнѣе ведется борьба за существованіе, ускореннымъ темпомъ идетъ подборъ, а въ этомъ — залогъ успѣха племени. Многіе, слабѣйшіе гибнутъ, но сама гибель ихъ есть ни что иное, какъ накопленіе жизненнаго опыта, направленіе послѣдующей жизни по правильному пути. Глубокія и рѣзкія измѣненія въ жизни народовъ не могутъ обходиться безъ жертвъ и не сентиментальничать въ такихъ случаяхъ приходится, а заботиться лишь о возможномъ уменьшеніи количества ихъ и о томъ, чтобы такіе уроки не пропадали даромъ.
Гибнуть тѣ, кто не въ силахъ приспособиться къ новымъ условіямъ жизни; но тѣмъ болѣе производительны приспособившіеся.
Кого же больше?
Гибнущихъ или приспособляющихся?
Цифры намъ говорятъ о количественномъ увеличеніи якутовъ, объ ежегодномъ приростѣ населенія, т.е. подтверждаютъ предположеніе о жизнеспособности племени, даютъ основаніе надѣяться на свѣтлое будущее. Якутское племя, какъ таковое, имѣетъ достаточное количество энергіи и запаса силъ, чтобы выйти изъ кризиса не разбитымъ, а обновленнымъ, готовымъ къ новой жизни, къ новымъ успѣхамъ, если, конечно, на пути его не станутъ какія-либо новыя непреодолимыя препятствія.
М а К а Р Ъ.
«Якутская окраина» №133, четвергъ 27 iюня 1913.
Было время, когда вся наша обширная округа отличалась большимъ домосѣдствомъ; тѣсный кругъ ея нуждъ удовлетворялся тѣмъ немногимъ, что имѣлось подъ рукой: „хатунъ" шила изъ родвуги одежду, обшивая ея для зимы шкурами набитаго мужемъ звѣря, сѣна на лугахъ было достаточно и скотъ могъ обезпечиваться кормомъ на всѣ зимніе мѣсяцы: якутскій кузнецъ самолично выдѣлывалъ изъ самимъ же добытаго желѣза немногочисленныя орудія для хозяйства и оружіе для промысловъ; лѣса кругомъ было достаточно, да и для юрты его немного требовалось; бычачій пузырь вмѣсто стеколъ, хотя и мало пропускалъ въ юрту свѣта, но за то якутъ не выпирался, какъ медвѣдь изъ берлоги, заѣзжими людьми; залегши по своимъ занесеннымъ сугробами трущобамъ, онъ сосалъ свою лапу спокойнѣе теперешняго. Эта извѣстная доля спокойствія, увѣренность сосать лапу и завтрашній день порождала ту любовь къ мѣсту, тотъ наивный патріотизмъ наслега, въ силу и подъ вліяніемъ котораго якутъ искренно былъ привязанъ къ своему району и въ своихъ кочевкахъ рѣдко выходилъ изъ его предѣловъ.
Многочисленныя стада отдѣльныхъ немногихъ личностей, большой запасъ пушнины, не находившій тогда сбыта, — въ бѣдственные годы голодовокъ скота, падежей, малыхъ промысловъ, — давали возможность бѣдствующему большинству прокормиться и одѣться отъ этого избытка ихъ сородовичей богачей. Продукты и приплодъ большихъ стадъ далеко превышали незатѣйливые потребности послѣднихъ и не имѣли сбыта, а потому безъ особеннаго ущерба для себя онъ могъ дѣлиться всѣмъ этимъ со своими бѣдствующими сородичами. Почетъ, особое уваженіе, даже личное, хотя и неузаконенное рабство были ему за то наградой.
Весь этотъ укладъ, повидимому, былъ очень крѣпокъ, но на самомъ дѣлѣ видимость оказалась обманчивой и наслегъ сравнительно въ короткій періодъ времени измѣнился во многомъ.
Наслегъ пересталъ быть отрѣзаннымъ ломтемъ, онъ очутился въ центрѣ потока жизни. Простѣйшія первобытныя формы, соотвѣтствующія убогимъ средствамъ, находившимся въ непосредственномъ распоряженіи якута, рухнули безвозвратно; взамѣнъ этихъ формъ наслегъ былъ втиснутъ въ общій гражданскій круговоротъ со всѣми его разнообразнѣйшими правоотношеніями, проявленіями, условіями и формулами... Въ качествѣ ближайшаго соучастника этихъ правоотношеній передъ полудикаремъ „изъ дней оныхъ" сразу, въ силу совершившейся перемѣны, всталъ цѣлый рядъ вопросовъ, то, — на первый взглядъ — очень сложныхъ, очень тонкихъ, то — будничныхъ, обыденныхъ, довольно просто разрѣшаемыхъ прежде — нынѣ же, въ силу неразрывной связи между экономическими, бытовыми явленіями, заводящихъ якута въ темный лѣсъ, безъ просвѣта и выхода.
Якутъ, снюхавшись съ цивилизаціей, началъ нюхать и курить табакъ, пить чай, носить бѣлье и одежду изъ матеріи, пользоваться мѣдной и желѣзной посудой и, наконецъ, заливать „за галстукъ", хотя о послѣднемъ и не имѣлъ представленія. Но что бы удовлетворить эту потребность, „надо купить", „надо платить"...
Подсчитывая парарелльно съ наличностью средствъ якута эту безконечную вереницу — „надо купить", „надо платить", конечно, слѣдуетъ придти къ заключенію, что однихъ только этихъ простѣйшихъ, чисто шкурныхъ требованій вполнѣ достаточно, чтобы истомить душу, отравить самое непритязательное существованіе. Такой выводъ будетъ совершенно правиленъ потому, что все надо и надо, а въ распоряженіи якута имѣется лишь грязная юрта, да полупустой „хотонъ".
Въ обыкновенной жизни положеніе „надо купить", „надо платить" при условіи — не на что купить, нечѣмь платить, не рѣдко и довольно удачно разрѣшается при помощи кредита; тотъ же кредитъ является и къ услугамъ наслега, но, какъ ни горька бываетъ судьба городского обывателя, попавшаго въ руки кредитора, все же она не можетъ идти въ сравненіе съ судьбой якута, познакомившагося съ благодѣяніями кредита. Разница между городскимъ и наслежнымъ кредитомъ та, что представители послѣдняго не только не заинтересованы, какъ ихъ городскіе собратья, въ возвращеніи капитала, но употребляютъ всѣ средства, чтобы этотъ капиталъ оставался возможно долѣе въ рукахъ должника. Только этимъ путемъ достигается главнѣйшая цѣль наслежнаго кредита: полное закабаленіе должника.
Богачъ—„тойонъ" понялъ теперь, что дѣлясь безвозмездно своимъ избыткомъ съ голодающимъ сородичемъ, онъ уже приноситъ ущербъ себѣ, уменьшаетъ для себя возможность полнаго удовлетворенія вновь пріобрѣтаемыхъ потребностей. Богачъ—„тойонъ" перестаетъ давать безвозмездно свою корову или кобылу сородовичу, застигнутому какимъ либо бѣдствіемъ. Теперь же за этотъ скотъ онъ выговариваетъ себѣ или предметы промысла или сѣно будущаго урожая и, такимъ образомъ, бѣднякъ, запродавывая свой трудъ, теряетъ возможность когда-либо подняться на ноги.
Нѣть болѣе отечески-патріархальныхъ отношеній; отъ нихъ остались только легендарныя преданія и нѣкоторые обычаи, пережившіе новыя вѣянія. На смѣну ихъ установились эксплотаціонныя отношенія.
И якутъ, мысленно представляя себѣ всю вереницу этихъ „надо купить", „надо платить", упавшимъ, надорваннымъ голосомъ съ уныніемъ говоритъ: „кюсь сох!" (Нѣтъ силы!)
Какъ ни какъ, а все же якутъ не теряетъ импульса къ улучшенію своей жизни. Если онъ видитъ, что въ наслегѣ ему не „выбиться въ люди", то рѣшаетъ бѣжать изъ наслега, бѣжать куда глаза глядятъ.
Стремленіе это съ наибольшей силой высказывается въ средѣ якутской молодежи, правильнѣе сказать, въ средѣ тѣхъ членовъ якутской семьи, которые, не смотря на возрастъ, не заняли властнаго положенія главаря семьи.
Начинается распаденіе якутской семьи, при чемъ это имѣетъ характеръ не частный, свойственный той или другой мѣстности, тому или другому медвѣжьему углу, но общій, чуть-ли не повсемѣстный. Притокъ якутской молодежи въ города настолько значителенъ, что въ нихъ уже имѣются безработные; ежегодно на пріиска отправляются сотни якутовъ, часто семейныхъ. Идутъ поиски болѣе освѣжающей атмосферы.
Кромѣ того якутъ начинаетъ приходить къ сознанію, что причины его кабалы лежатъ въ окаменѣвшихъ формахъ его труда, въ отсутствіи у него понятія о другихъ формахъ воздѣйствія труда, на природу для увеличенія своего благосостоянія.
И онъ берется за земледѣліе.
Правда, въ этой формѣ экономической дѣятельности якутъ затрачиваетъ массу малопроизводительнаго труда и энергіи. Но можетъ ли онъ при современной степени своего развитія и экономическаго малосилія дать болѣе того, что онъ сдѣлалъ въ этомъ отношенiи?
МАКАРЪ.
«Якутская окраина» №148, вторникъ 16 iюля 1913.
Жизнь якута, за немногими исключеніями, никогда не была особенно красна и сыта, но при его крайне ограниченныхъ потребностяхъ, при господствѣ родового быта, онъ велъ довольно безпечальную жизнь и, зная временами голодъ, не зналъ ярма кабалы и истощающаго, подневольнаго труда.
А теперь „цивилизація" привила ему новыя, прежде невѣдомыя потребности въ чаѣ, сахарѣ, табакѣ, а также и въ водкѣ. Послѣдняя въ особенности начала играть значительную роль въ жизни якута.
Но почему якутъ такъ пристрастился къ ней?
Если мы примемъ во вниманіе его крайнюю импульсивность, его неспособность сдержать себя, свои желанія, если мы вспомнимъ, что возникшее стремленіе обыкновенно охватываетъ всю натуру малоцивилизованнаго человѣка и дѣлаетъ его рабомъ своихъ страстей, то намъ сдѣлается понятнымъ, почему тяготѣніе къ водкѣ развелось у якутовъ чрезвычайно быстро и всецѣло завладѣло ими.
Пьянство, конечно, заимствовано якутами отъ русскихъ. Архивныя данныя говорятъ, что еще въ началѣ прошлаго столѣтія якуты „безпутно пьянствовали и дѣлались нищими“, при чемъ, какъ на виновниковъ распространенія пьянства, указывалось на „торговыхъ людей“, ухитрявшихся доставлять разбавленную „всякими отравами“ водку въ самыя захолустныя мѣстности края. „Торговые люди“ привили обычай, что-бы всякій расчетъ сопровождался обильнымъ угощеніемъ, т.е. правильнѣе говоря, одурманиваніемъ инородца ужаснымъ зельемъ, составленнымъ изъ смѣси, воды со спиртомъ, настояннымъ на махоркѣ. Зелье, конечно, производило свое дѣйствіе весьма быстро.
Совершенно одурманенный инородецъ, понятно, не могъ слѣдить за правильностью расчетовъ, прося только объ одномъ — водки, еще водки и еще водки, и не обращая вниманія на то, что водка уже начинаетъ выдаваться ему не какъ даровое угощеніе, а въ обмѣнъ за мѣха.
Не трудно, конечно, предвидѣть къ чему приводили подобные „расчеты“.
Не мало способствовали закрѣпленію въ инородческихъ нравахъ наклонности къ вину и водворяемые въ якутскую среду уголовные ссыльные. Вліяли они въ этомъ отношеніи двоякимъ образомъ: подавая примѣръ своимъ собственнымъ образомъ жизни или устраивая въ улусахъ тайные шинки и облегчая этимъ для якутовъ возможность пріобрѣтать водку.
Правда, въ большинствѣ случаевъ поселенецъ сидитъ въ наслегѣ безъ гроша, пропитываясь кое какъ хожденіемъ изъ юрты въ юрту; но за то, какъ только поселенецъ заполучитъ хотя бы небольшую толику денегъ, добываемыхъ имъ различными путями, онъ не замедляетъ претворить ихъ въ „живительную влагу“, уничтожаемую съ ужасающей быстротой. Но русская натура не любитъ пировать въ одиночку; въ такіе моменты „на людяхъ и смерть красна“.
Если по сосѣдству нѣтъ собрата — поселенца, въ компанію приглашается кто-либо изъ подвернувшихся якутовъ, которому впослѣдствіи предъявляется требованіе объ отвѣтномъ угощеніи.
Въ дѣлѣ же торговли водкой поселенецъ въ настоящее время далеко уступаетъ по значенію роли другимъ жителямъ края, какъ русскимъ, такъ и якутамъ изъ болѣе зажиточныхъ. Но прежде (см. Памятн. Книж. Якут. обл. 1893 г. „Вліяніе уголовныхъ ссыльныхъ на инородцевъ“) въ одной только Амгинской слободѣ ссыльные-татары умудрялись въ теченіи лишь полугода сбывать якутамъ по 11 бочекъ спирта каждая бочка въ 20—25 ведеръ.
Но теперь, повторяемъ, роль поселенцевъ въ виноторговлѣ почти свелась на нѣтъ, ибо при отсутствіи въ улусахъ винныхъ лавокъ, всякій „городчикъ“ (т.е. человѣкъ, поѣхавшій въ городъ), старается обыкновенно вывезти изъ города какъ можно болѣе водки. Передъ большими праздниками, въ особенности же передъ Рождествомъ и Пасхой, въ улусы двигаются цѣлые транспорты водки, пополняющіе запасы тайныхъ улусныхъ складовъ; владѣльцами которыхъ нерѣдко являются лица, пользующіеся почетнымъ положеніемъ и значительнымъ достаткомъ.
Обойтись якуту безъ содѣйствія тайныхъ складовъ весьма трудно. Свадьба, новоселье, поминки, крестины и большіе праздники немыслимы безъ „аргы“. Этого требуетъ, такъ сказать, хорошій тонъ.
Поскупившійся водкой, на такихъ празднествахъ, какъ свадьба, рискуетъ опозориться на весь наслегъ. Его не будутъ приглашать на такія же торжества сосѣди; онъ прослыветъ „скрягой“, „скопидомомъ“; онъ не можетъ ожидать какихъ либо услугъ отъ общества и даже, напротивъ, послѣднее при случаѣ можетъ подставить ему „ножку“, самый бѣдный хозяинъ на свадьбѣ долженъ поставить гостямъ минимумъ 5—6 ведеръ и то лишь надѣясь на снисходительность гостей. Привезти же якуту водку для такихъ случаевъ изъ города вещь далеко не простая. Купить въ городѣ флягу, и доставить ее въ свой наслегъ въ полной сохранности, не дотрагиваясь до нея вплоть до торжества, — это значитъ цѣлыя недѣли воздерживаться отъ соблазна осушить ее самому съ ближайшими друзьями и пріятелями, которые при такихъ, оказіяхъ выростаютъ словно изъ подъ земли съ назойливыми напоминаніями о разныхъ услугахъ, по большей частью неисполненныхъ, а только обѣщанныхъ когда-то обладателю флягъ. Послѣднему же, дѣйствительно, трудно бываетъ преодолѣть соблазнъ и уговоры; въ результатѣ же передъ празднествомъ фляги оказываются пустыми, и волей не волей приходится обращаться въ склады, и брать въ кредитъ подъ бѣшеные проценты.
„Дивидендъ“, получаемый при раздробительной продажѣ водкой, весьма высокъ: стоя въ городѣ 11 рублей ведро въ улусахъ она сбывается по 1 руб. за бутылку т.е. уже за 20 руб., при чемъ городская водка всегда разбавляется водой.
Такъ-же склады иногда принимаютъ подвижной характеръ. Такъ если въ какомъ либо пунктѣ наслега устраивается общественный сходъ, то и складъ временно перемѣщается къ этому мѣсту и по окончаніи схода возвращаются въ свою обычную резиденцію. Нѣкоторыя же „склады“ ведутъ прямо таки кочевой образъ жизни. Въ устьѣ р. Лены они перемѣщаются съ одного рыболовнаго „песка“ на другой, на которыхъ производится довольно оживленный обмѣнъ благодѣтельнаго напитка „на рыбу“.
Ѣздятъ со складами и по инородческимъ стойбищамъ, собирая пушнину.
И за разбавленную всякими „спеціями“ водку инородецъ отдаетъ, благодаря свой полной безпомощности и своему полному невѣжеству огромныя богатства, которыя могли бы его обогатить на всю жизнь, но что всего ужаснѣе, это то, что инородецъ смотритъ на эту эксплоатацію какъ на нѣчто вполнѣ естественное и неустранимое и несетъ ярмо экономическаго закабаленія съ поразительной кротостью.
(Продолженіе слѣдуетъ.)
«Якутская окраина» №149, среда 17 iюля 1913.
(Окончаніе).
По отчету Главнаго Акцизнаго Управленія въ 1911 году водки было выпито въ Якутской области свыше чѣмъ на 600.000 рублей. Если мужское населеніе области считать въ 130.000 челов. и исключить изъ этого числа хотя-бы 1/4 на дѣтей и подростковъ, то, слѣдовательно каждый якутъ пропиваетъ въ годъ не менѣе 6 рублей; но такъ какъ въ улусахъ водка продается вдвое дороже и разбавленная водой, то на каждаго взрослаго якута приходится положить не менѣе, какъ по 10—15 руб., расходуемыхъ имъ только на алкоголь. Сумма эта, какъ видимъ, изрядная, въ особенности же, если мы примемъ во вниманіе безденежность якутскаго хозяйства и въ большинствѣ случаевъ отягощеннаго еще долгами.
Да и не удивительно, что затрата на алкоголь занимаетъ въ бюджетѣ якута такое видное мѣсто. Ни одно болѣе или менѣе серьезное предпріятіе не начинается безъ приличествующей случаю предварительной выпивки; ни одно предпріятіе не заканчивается тѣмъ же. Ко всякимъ расчетамъ опять таки въ большинствѣ случаевъ примѣшивается водка. Напр., лошадь покупается за 40 руб. и 3 бут. водки; покосъ арендуется за 10 руб. и 2 бут. водки; подрядъ выполняется за такую то сумму плюсъ такое то количество бутылокъ водки. И такъ безъ конца...
Не приходится, конечно, распространяться о томъ, какъ пагубно отражается на инородцахъ такое чрезмѣрное употребленіе алкоголя; племя не можетъ съ особенной интенсивностью прогрессировать, мѣстами приходитъ физическое вырожденіе и почти повсемѣстно растетъ преступность.
Улусная водка, разбавляемая „для крѣпости" разными спеціями въ особенности способна разрушать организмъ. Не даромъ поселенецъ—шинкарь, примѣшивая къ водкѣ купоросъ и даже сулему, говоритъ: „Иначе ни какъ не возможно! Вѣдь онъ, тварь, хочетъ, что бы его съ одного стакана перебуровило".
Какъ ни убога и не жалка была съ нашей точки зрѣнія жизнь якута—дикаря, но она превосходно гармонировала со всѣмъ его психическимъ строемъ и въ силу этой гармоніи неслась съ относительной легкостью. Безхитростный родовой строй, крайне слабо развитыя потребности, близость къ природѣ, хотя бы и суровой — все это сильно отдѣляло якута отъ цивилизованныхъ людей.
Но пришли русскіе, завладѣли краемъ, начали прививать культуру и тысячи заботъ точно паутиной охватили жизнь якута, увеличили и усложнили его потребности, заставили напряженно работать для своего обезпеченія и въ концѣ концовъ пріучили и даже пристрастили ко всѣмъ наиболѣе глубокимъ порокамъ цивилизаціи. Цивилизованная жизнь даетъ свободу цивилизованному человѣку; но на инородца, при его несдержанности, непосредственности и импульсивности, она наложила тяжкое ярмо, сдѣлавъ такія потребности, какъ алкоголь, карты и проч., его страстью и его пагубой.
Переживаемый моментъ это - „поврежденіе нравовъ" инородческой жизни, являющееся всегдашнимъ послѣдствіемъ рѣзкихъ переломовъ національной жизни. Старыя добродѣтели позабываются, новыя же пороки усваиваются. Нація переживаетъ нравственный кризисъ и если современные якуты изъ него еще не вышли, то въ послѣднее десятилѣтіе начинаютъ возникать тѣ условія, которыя могутъ облегчитъ и ускоритъ ходъ этого процесса.
Макаръ.
Расовой вопросъ въ Якутской обл.
«Якутская окраина» №152, суббота 20 iюля 1913.
— Перестань, а то позову "русскаго" и отдамъ тебя ему, говоритъ якутка-мать раскапризничавшемуся ребенку. И угроза въ большинствѣ случаевъ производитъ должное воздѣйствіе: ребенокъ понемногу успокаивается, пугливо озираясь по сторонамъ, какъ бы ожидая, что вотъ, вотъ съ какой либо стороны появится "русскій".
Въ россійскихъ деревняхъ дѣтей пугаютъ "лѣшимъ", "домовымъ", "сусѣдкой", въ Якутской же области "русскимъ".
Малознакомые съ мѣстнымъ бытомъ, пожалуй, отнесутся къ этому съ нѣкоторымъ недовѣріемъ. — Еще можно допустить, скажутъ они, такой страхъ передъ "русскимъ" въ эпоху завоеванія, когда пришедшіе казаки наводили ужасъ на инородцевъ и своей необычной для нихъ наружностью, и своимъ оружіемъ, испускавшимъ огонъ и производившимъ опустошеніе. Но теперь, послѣ двухсотлѣтняго сожительства, послѣ того, какъ русскими была внесена и привита хотя плохенькая, но все же культура, когда миссіонерами распростанена "русская" религія, когда о наступательномъ и агрессивномъ движеніи русскихъ приходится уже и забыть, — развѣ можно теперь "русскимъ" пугать хотя бы и дѣтей?
Къ несчастью, да; даже и теперь пугаютъ и еще вопросъ, кто больше испытываетъ страхъ: ребенокъ или сама мать?
Впрочемъ, необходимо точнѣе пояснить, кого подразумѣваютъ подъ "русскимъ". "Русскій" это — "посельчакъ", т.е. поселенецъ, сосланный на поселеніе съ каторги. Это тѣ, прошедшіе "огонь, воду и мѣдныя трубы", которымъ уже не приходится думать о "созиданіи" какой либо жизни. Тюрьма и каторга изломали и исковеркали все "божеское" въ этихъ людяхъ; все прежнее, до—тюремное, уже вытравлено въ ихъ душѣ; они сами давно утратили характерныя черты крестьянина, мастерового, или солдата; теперь ихъ всякій по первому же взгляду опредѣлитъ словомъ "шпанка"; не имъ корчевать пни, осушать болота и отвоевывать у тайги вершокъ за вершкомъ. Идеалъ ихъ — прожить "на шермака", брать "на фургало", или "на пушку", т.е. дѣйствовать по суворовски: быстротой и натискомъ.
Якуты по своему характеру далеко не отважный народъ. Якутъ еще можетъ "внушить" къ себѣ "уваженіе", когда онъ пьянъ, но трезвый онъ скорѣе трусъ. И вотъ теперь легко можно представить себѣ картину, когда въ какой либо якутскій наслегъ водворяются на поселеніе два или три "молодца". "Молодцы" опытнымъ взоромъ сейчасъ же опредѣляютъ положеніе вещей. Замѣтивъ робость якутовъ, они тѣмъ болѣе дѣлаются нахальнѣе и разнузданнѣе.
Не приходится долго останавливаться надъ тѣмъ, какъ "озорничаютъ" поселенцы. Это уже въ достаточной степени было освѣщено въ печати и даже служило темой для художественныхъ произведеній ("Хайлахъ" В. Сѣрошевскаго). Но все же приходится сказать, что за время ссылки фактовъ насилія, вымогательствъ, а иногда и кровавыхъ драмъ было не мало. Правда, теперь положеніе нѣсколько мѣняется. Въ настоящее время и якуты убѣдились, что робостью и покорствомъ много не возьмешь, а "откупаться" — это лишь увеличиватъ аппетиты хищниковъ. Якуты въ концѣ-концовъ не могли не замѣтить, что "молодцовъ" всего два-три, а ихъ, якутовъ, сотни, что если не степень нахальства, удали, безстрашности, однимъ словомъ, не качественный перевѣсь, то во всякомъ случаѣ количественный на ихъ сторонѣ. Теперь "расшалившійся молодецъ" рискуетъ встрѣтить компактную группу якутовъ съ "дробовиками", изъ которыхъ двоихъ, троихъ онъ хотя и сможетъ "пырнуть" ножемъ, но остальные все же не замедлятъ "сгрести" его и представить "по начальству". Бывали даже случаи безвѣстныхъ расправъ, иногда заразъ надъ цѣлой семьей; якутскія озера скрывали въ своихъ нѣдрахъ поселенческіе трупы; еще чаще вѣтеръ разсѣвалъ по тайгѣ только пепелъ, такъ какъ осторожные якуты сжигали останки убитыхъ и отъ нихъ не оставалось ни слѣда, ни памяти[1]).
1) "Памятная книжка Якутской области" за 1895 г.
Но такого рода поведеніе якутовъ весьма недавняго происхожденія, а потому "русскій" все еще является "пугаломъ" и не только для дѣтей, но и для родителей ихъ.
"Поселенцы" - первые русскіе, водворившіеся въ дебряхъ якутскихъ наслеговъ. Чиновники, служилый народъ, купцы, разночинцы, это — жители городовъ, или, во всякомъ случаѣ, большихъ селеній. Такимъ образомъ, первыми представителями великаго русскаго народа, народа — "богоносца", народа—„страстотерпца" въ якутскихъ улусахъ были люди, воплощавшіе въ себѣ, кажется, всѣ земные пороки. "Вольныхъ" русскихъ людей якутамъ приходилось видѣть рѣдко, только тѣмъ, кто посѣщалъ города и русскія селенія, да тѣмъ, кто имѣлъ дѣло съ администраціей и купцами; съ поселенцами же, въ особенности съ ростомъ ссылки, имъ приходилось соприкасаться чаще, жить вмѣстѣ, наблюдать за всей ихъ повседневной жизнью[2]).
2) Проживавшіе въ улусахъ государственные ссыльные находились въ исключительномъ положеніи и объ нихъ мы говорить не будемъ.
Какое же у якутовъ могло составиться въ концѣ-концовъ представленіе о русскомъ народѣ?
Конечно, якуты сознавали, что поселенцы, это — худшіе изъ русскихъ, преступники и что поселены то они среди нихъ, якутовъ, въ наказаніе за содѣянное. Но въ тоже время не видя "лучшихъ" изъ русскихъ, — они не могли установить правильный взглядъ на своихъ "завоевателей". Сравнивая же съ поселенцами "худшихъ" изъ якутовъ, т.е. преступниковъ изъ своей среды, они не могли не замѣтить, что вторые не годятся и въ ученики первымъ. "Худшій" изъ якутовъ могъ украсть корову, быка, лошадь, добычу изъ "капкана", и, кажется, только; для поселенца же не было ни чего, предъ чѣмъ онъ бы могъ бы остановиться. И не могъ не появляться въ якутской головѣ вопросъ: каковы же русскіе, разъ изъ ихъ среды выходятъ такіе преступники и которыхъ такъ много?
(Продолженiе слѣдуетъ)
«Якутская окраина» №153, воскресенье 21 iюля 1913.
(Продолженiе)
Самый фактъ завоеванія якутовъ русскими не могъ не породить антагонизмъ между побѣжденными и побѣдителями, не искупившими еще произведеннаго насилія никакими милостями. Но этотъ антагонизмъ еще въ большей степени былъ увеличенъ уголовной ссылкой, при чемъ простой антагонизмъ завоевателей и завоеванныхъ не замедлилъ перейти во вражду расовую, еще болѣе чреватую послѣдствіями.
Для якута было еще понятно высокомѣрно-пренебрежительное отношеніе къ нему со стороны русскаго чиновника, даже казака; они - "тойоны", господа завоеватели. Но когда и поселенецъ называетъ его не иначе, какъ "звѣремъ", когда и это "исчадіе ада" на каждомъ шагу подчеркиваетъ свое превосходство надъ нимъ исключительно лишь благодаря свѣтлому цвѣту лица, то тогда въ душѣ якута не могла не закипать злоба и непріязнь къ "блѣднолицымъ". И съ теченіемъ времени эта затаенная вражда не только не уменьшалась, но крѣпла и расширялась. Завоеватели и не думали чѣмъ-либо искупать произведенное насиліе. Наоборотъ, якуты превращены были въ поставщиковъ пушнины, сдѣлались "ясашными", не получая взамѣнъ ничего, кромѣ все новыхъ и новыхъ тяготъ.
Укладъ жизни если не разрушался окончательно, то въ него все же вводились новыя начала, совершенно чуждыя и въ большинствѣ случаевъ нежелательныя. Наша власть являлась для туземца чисто внѣшней силой, къ которой необходимо было приспособляться, какова бы она ни была. Однимъ словомъ, якуты долгое время не вводились въ общую семью государства равноправными членами ея.
Въ расовомъ вопросѣ, какъ извѣстно, имѣетъ важное значеніе, такъ называемый расовый предразсудокъ, — непріязнь къ существу отличному отъ насъ. Установлено, что расовое чувство проявляется въ бѣломъ человѣкѣ не по причинѣ болѣе низкаго состоянія, въ которомъ находятся возбуждающія эти чувства народности, не по причинѣ какихъ либо опредѣленныхъ недостатковъ, но прежде всего вслѣдствіе видимыхъ внѣшнихъ отличій. Расовое чувство, такимъ образомъ, въ значительной степени инстинктивно, безсознательно.
То же самое наблюдается и здѣсь. Съ теченіемъ времени якуты, даже въ массѣ, далеко продвинулись впередъ по пути лучшаго устройства жизни, пріобрѣли осѣдлость, начали заниматься хлѣбопашествомъ, научились ремесламъ и въ нѣкоторыхъ изъ нихъ превзошли своихъ учителей русскихъ, наконецъ, выдѣлили изъ своей среды интеллигенцію, по культурѣ своей ничѣмъ не отличающуюся отъ русской, однимъ словомъ показали, что по своимъ природнымъ способностямъ, такъ и по отсутствію у нихъ духа косности и консерватизма, они представляютъ народъ, вполнѣ способный къ развитію, къ жизни; но все же не смотря на это для большинства русскихъ они остались "звѣрями", "животными" и проч.
— Да что съ ними, "звѣрями", толковать!
— Ишь, затянулъ свою звѣриную пѣсню!
— Хоть "звѣрь", а посмотри, какъ смастерилъ!
— "Звѣрь-то, звѣрь", а какъ хитритъ!
Иного опредѣленія якута, какъ "звѣрь", у большинства русскихъ, кажется, не существуетъ. Если нѣкоторые и не употребляютъ такого рода эпитетовъ, то во всякомъ случаѣ готовы распространяться, что якуты раса низшая, а потому уже долженствующая быть подчиненной и проч.
Но въ глубинѣ расовой вражды между якутами и русскими лежатъ, несомнѣнно, въ значительной степени экономическія причины. Одной изъ главныхъ такого рода причинъ является земельная тѣснота.
Человѣку, малознакомому съ краемъ, это можетъ показаться страннымъ. Какая тѣснота въ такой обширной странѣ, какъ Якутская область? Развѣ здѣсь не числится по 400 съ лишнимъ десятинъ на душу. И развѣ неизвѣстно, что землѣдѣліе въ приленскомъ краѣ находится лишь въ одной изъ первыхъ стадій развитія. Гдѣ бы, казалось, и быть свободнымъ землямъ, какъ не тутъ.
При ближайшемъ же ознакомленіи съ мѣстными условіями оказывается, однако, что обширность края еще не гарантируетъ жителей отъ недостатка земель, пригодныхъ для удовлетворенія хозяйственныхъ нуждъ.
Слѣдуетъ помнить, что громадное пространство за-ленскаго края все сплошь покрыто дремучей тайгой; корчевать и чистить лѣсныя поляны — трудъ страшно тяжелый и для большинства непосильный; пади, извивающіяся между невысокими хребтами, широкія русла усохшихъ рѣкъ, окраины озеръ и вообще низменныя мѣста почти всегда представляютъ собою кочковатыя болота; нерѣдко здѣсь образуется цѣлая система постепенно переходящихъ одно въ другое болотъ и озеръ, растянувшихся на десятки и сотни верстъ.
Благодаря такимъ условіямъ, якутскія общества во многихъ случаяхъ не имѣютъ физической возможности удовлетворить требованія администраціи о надѣленіи ссыльныхъ и переселенныхъ крестьянъ пахотной землей и сѣнокосами. Количество русскихъ жителей въ области увеличивается какъ путемъ естественнаго прироста, такъ и благодаря ежегодно приходящимъ новымъ партіямъ. Всѣ требуютъ удобной земли, а такой, не находящейся еще въ пользованіи якутовъ, нѣтъ. Да и находящихся у нихъ земель оказывается недостаточно для удовлетворенія собственныхъ хозяйственныхъ нуждъ; изъ за нихъ идутъ безконечныя распри и тяжбы у смежныхъ наслеговъ одного улуса; на нихъ все больше и больше зарятся мѣстные тойоны, которые не прочь захватить лучшія общественныя угодья въ пожизненное владѣніе. Съ теченіемъ же времени населеніе возрастаетъ въ своей численности и споры изъ за угодій между якутами изъ года въ годъ усложняются.
(Продолженiе слѣдуетъ)
«Якутская окраина» №154,среда 24 iюля 1913.
(Продолженiе)
Имѣя въ виду всѣ указанныя обстоятельства, нельзя будетъ удивляться тому враждебному отношенію, съ какимъ начали относиться якуты къ нежданнымъ сожителямъ, насильственно отнимающимъ у нихъ подчасъ лучшія земли и только потому, что эти сожители "господствующая народность", представители "культурнаго народа", а они, якуты — дикари и "звѣри".
И захваты земли нерѣдко мотивировались указаніемъ на неравенство расъ, на то, что высшая имѣетъ передъ низшей преимущество во всемъ, а въ частности и по отношенію къ землѣ.
Въ одной изъ оффиціальныхъ бумагъ 1886 года читаемъ "отношенія между инородцами и русскими обострились до такой степени, что ихъ можно считать двумя враждующими сторонами, между которыми идетъ глухая борьба, готовая рано или поздно разрѣшится рядомъ расправъ".
Экономическое соперничество и безъ того, само по себѣ, создаетъ среди людей враждующіе лагери. Оно требовало бы дружныхъ усилій къ его ослабленію, къ сохраненію слабыхъ отъ натиска сильныхъ, къ просвѣщенію темныхъ слоевъ населенія, къ устраненію слишкомъ большихъ и рѣзкихъ проявленій неравенства. Между тѣмъ игра на расовой враждѣ, потворство дурнымъ сторонамъ человѣческой природы, все это дѣлаетъ крайне трудной задачу установленія мирнаго существованія людей, одинаково выгоднаго, одинаково необходимаго для обѣихъ сторонъ.
Запрещаются мирныя якутскія торжества3), на пароходахъ отдаютъ предпочтеніе пассажирамъ изъ русскихъ и даже въ тюрьмахъ якутамъ отводятся помѣщенія, въ которыя стѣсняются садить и наихудшую "шпанку".
3) Напримѣръ въ г. Олекминскѣ въ 1907 г.
И вотъ вражда вызываетъ вражду, ненависть — ненависть, отчужденіе влечетъ за собой отчужденіе.
Въ самихъ якутахъ развивается при такихъ условіяхъ сильное расовое чувство, расовая и національная сознательность.
Въ 1905 году былъ созванъ областной съѣздъ уполномоченныхъ отъ инородческ. и крестьянскихъ обществъ для выработки проэкта о введеніи земскихъ учрежденій. Только что начались засѣданія его, какъ телеграфъ принесъ извѣстіе о манифестѣ 17 октября. Энтузіазмъ былъ всеобщій. Какъ будто всѣхъ вспрыснули "живой водой". Сословныя и національныя перегородки рухнули, единеніе было полное. Единодушно рѣшили отказаться отъ совмѣстной работы съ представителями различныхъ вѣдомствъ.
Имъ-ли, отжившимъ, участвовать въ выработкѣ новаго строя жизни!
Но прошло немного времени, понизилось настроеніе и на сцену выступила расовая и національная вражда, поведшая къ полному разрыву якутскихъ депутатовъ съ крестьянскими. Напрасно наиболѣе культурные изъ того и другого лагеря употребляли все вліяніе для уничтоженія, или, во всякомъ случаѣ, уменьшенія возникшей розни. Напрасно указывалось, что переживаемый моментъ властно требуетъ единенія и что только при сплоченности рядовъ можно добиться успѣха. Но многолѣтняя вражда, искусственно поддерживаемая и разжигаемая, заглушала доводы разсудка.
— Какая можетъ быть совмѣстная работа, когда мы "звѣри", а они — люди, мы — побѣжденные, а они — побѣдители, нервно кричалъ на одномъ засѣданіи съѣзда далеко не глупый инородческій представитель.
И въ результатѣ инородческіе и крестьянскіе представители засѣдали отдѣльно другъ отъ друга, отдѣльно вырабатывали проэкты, которые, благодаря отсутствію всесторонняго обсужденія, въ концѣ концовъ вышли крайне несогласованными.
Въ глубинѣ расоваго чувства, расовой непріязни и вражды лежитъ недостатокъ взаимнаго пониманія и симпатіи между людьми. Расовой вопросъ есть въ значительной степени вопросъ невѣжества и темноты. Борьба съ невѣжествомъ есть лучшее средство и для борьбы съ расовой ненавистью. И здѣсь, въ Якутской области, замѣчается это. Истинно интеллигентная и демократическая часть русскаго населенія чужда какого бы то ни было антагонизма. Ей извѣстно, что якуты — люди, и что въ якутской массѣ можно найти много такихъ добродѣтелей и достоинствъ, какихъ не сыскать въ низшихъ классахъ многихъ культурныхъ народовъ; что если бы уровень благосостоянія массы могъ бы такъ быстро подняться, то способности якутовъ нашли бы себѣ другое примѣненіе, чѣмъ теперь и они скоро могли бы примкнуть къ семьѣ цивилизованныхъ націй.
Макаръ.