Неудавшееся предпріятіе.
(Изъ якутскихъ нравовъ).
Восточное обозрѣнiе» №33, 15 августа 1893
Балыккы вотъ уже третій день окончательно изнывалъ отъ тоски вслѣдствіе неудовлетвореннаго желанія выпить. Почему у него зародилось такое желаніе, онъ и самъ не зналъ, но выпить ему страстно хотѣлось. Ему прекрасно была извѣстна полнѣйшая неосновательность такого желанія, онъ до осязательности ясно представлялъ себѣ его несбыточность, но, не смотря на это, желаніе жило въ немъ, подкрѣпляемое даже какою-то неясной, неощутимой надеждой.
«У Нотоя бываетъ иногда водка», думалъ онъ, «но это лишь тогда, когда онъ возвращается изъ города, а въ городъ онъ еще не ѣздилъ и раньше шести недѣль не поѣдетъ; стало-быть — Нотой не въ счетъ. Затѣмъ, у князя Таилы бываетъ, но это тоже только тогда, если кто-нибудь изъ городчиковъ ему белякъ—подарокъ привезетъ. Уйбанъ любитъ выпить, но теперь баба его въ городъ не пуститъ, поѣдетъ сама, а слѣдовательно, сомнительно, чтобы она привезла хотя-бы одну бутылку. Эхъ! и что бы тогда ему немножко благоразумнѣе быть: привезъ-бы ей, какъ она наказывала, сарпинки на рубаху, соли и сахару, а то продалъ корову въ городѣ и вывезъ лишь одинъ кирпичъ чаю и фунтъ табаку».
— Дуракъ! даже вслухъ воскликнулъ Балыккы, продолжая думать все въ томъ-же направленіи. «И только одну бутылку водки!» съ негодованіемъ мысленно подчеркнулъ онъ количество привезеннаго пріятелемъ. «Остальное все въ городѣ прогулялъ». «Пять дней, говорить, пьянъ былъ!» Вотъ хорошо, должно быть! Э-э-эхъ! и онъ поскорѣе постарался прогнать досадную мысль о блаженствѣ Уйбана.
«Нѣтъ!» съ отчаяніемъ махнувъ рукой, рѣшилъ Балыккы, «и думать не стоитъ, потому что теперь никто, нигдѣ и никому не привезетъ ни единой капли: время самое глухое. Водки нѣтъ нигдѣ: ни въ нашемъ родѣ, ни въ Еланскомъ, ни въ Тандинскомъ, ни въ Кутаминскомъ. Праздныя размышленія! И кто теперь вообще изъ города поѣдетъ? Развѣ нарочный казакъ въ Верхоянскъ, такъ вѣдь у нихъ у самихъ никогда ничего нѣтъ, и они у насъ-же, якутовъ, наровятъ выпить и поѣсть. Или тотъ-же казакъ арестантовъ въ Верхоянскъ или въ Колыму повезетъ?!
— Тьфу! энергично плюнулъ Балыккы и надѣлъ картузъ, чтобы выйти изъ юрты.
— Ты куда это опять собрался? окликнула его, направлявшагося къ двери, жена, Майя.
— Ячмень пойду посмотрю, говорятъ, недалеко отъ Курупчу кобылка (саранча) появилась, отвѣтилъ онъ, переступая уже высокій порогъ юрты.
— Вѣдь сколько прошу, чтобы новый «ытыкъ» (мутовку) сдѣлалъ; сломанный коротокъ и огонь мнѣ всегда руки обжигаетъ, а тебя никакъ не допросишься. Но Балыккы не слушалъ упрековъ жены и, повернувъ за уголъ юрты, узенькой тропкой удалился въ глубь густой тайги, сплошной стѣной протянувшейся позади его жилья.
— А еще тойонъ—хозяинъ называется! ворчала себѣ подъ носъ баба вслѣдъ удаляющемуся мужу. — Только шляется, лѣнтяй! Оспенникъ! Пропойца! уже со слезами въ голосѣ воскликнула она и, усѣвшись на низенькомъ «олохмасѣ» противъ комелька, дѣйствительно расплакалась.
Какъ она его тогда ожидала изъ города! Все такъ было хорошо разсчитано: всѣ были-бы одѣты, была-бы на самое тяжелое время, до отела коровъ, лепешка, былъ-бы чай. А онъ, на тебѣ: получилъ въ городѣ свое жалованіе оспенника, двадцать рублей, и привезъ только дѣвочкѣ на платье, полкирпича чаю и полфунта табаку! Остальное все проигралъ въ карты и пропилъ!
Между тѣмъ виновникъ этихъ слезъ и горькихъ мыслей, оспенникъ или оспопрививатель Багылей, по-русски — Василій Егоровъ, прозванный Балыккы*) за косноязычіе и вообще крайнюю неясность рѣчи, отмахиваясь сломанной по пути березовой вѣткой отъ роевъ жужжавшихъ надъ нимъ комаровъ, направлялся къ князю Таилѣ, гдѣ разсчитывалъ выпросить нѣсколько листиковъ черкасскаго табаку. Курить ему очень хотѣлось, а свой табакъ давно вышелъ.
*) Балыккы — значитъ по-рыбьи.
Ячмень, о которомъ онъ упомянулъ женѣ, не былъ лишь однимъ предлогомъ, такъ какъ дорога къ князю лежала мимо «Курупчу» — клочка земли, на которомъ у него былъ посѣянъ ячмень.
Подойдя къ изгороди, окружавшей поле, Багылей остановился и съ удовольствіемъ сталъ глядѣть на свой хлѣбъ. Всходы были ровные, густые, высокіе и кустистые.
— Много бурдуку, т. е. хлѣба, — будетъ! мысленно порадовалъ онъ себя, любуясь ячменемъ.
«Много, какъ-бы не такъ! Къ Прокопьеву дню ударитъ морозъ, и опять ничего не получишь».
— Эхъ! махнулъ онъ рукой и отошелъ отъ изгороди на тропку, ведущую прямо къ жилью князя.
«И сколько разъ ужь такъ!» продолжалъ думать Багылей о видѣнномъ сейчасъ ячменѣ. «Сколько стараній и усердія вложишь въ этотъ хлѣбъ, а тутъ морозъ, и къ осени ни зерна. А недоимка растетъ. А весна?! Охъ, даже страшно подумать! Вѣдь прямо надо сказать — помираемъ съ голоду каждую весну: коровы не телятся, молока нѣтъ, бурдуку нѣтъ, рыбы нѣтъ, масла нѣтъ, ничего какъ есть, кромѣ, бутугасу съ таромъ**). А съ него развѣ можно быть сытымъ?!»
**) Бутугас — похлебка изъ сушеныхъ листьевъ одного зонтичнаго растенія, таръ — замороженное снятое кислое молоко, собранное лѣтомъ.
«Если-бы не засѣдатель ныньче, что развозилъ по наслегамъ муку отъ казны и сѣмена на посѣвъ, такъ что-бы и было?!»
«Мутовка», мелькаетъ у него въ умѣ упрекъ жены, «лѣнтяй». Глупая баба! И зачѣмъ я это буду дѣлать? Подумала бы! Вѣдь Огукъ-старикъ, тесть, все, что нужно, дѣлаетъ, зачѣмъ-же мнѣ-то еще вмѣшиваться? Онъ и дровъ привезетъ, и сѣна, и скотъ напоитъ, и за зиму вершей надѣлаетъ, и рыбу «мунду» промышляетъ, и утку принесетъ, и все, все онъ дѣлаетъ. Зачѣмъ-же еще я? Нѣтъ, хорошій старикъ, нечего сказать, очень хорошій. Ну, покосъ подойдетъ, другое дѣло: косить буду, и грести буду, и метать буду; потомъ, если ячмень, — жать буду».
— Эхъ! отогналъ онъ отъ себя мечту о ячменѣ.
Надъ небольшимъ, круглымъ озеркомъ, подлѣ котораго была протоптана тропинка, виднѣлась лѣтняя юрта князя Таилы. На огороженномъ жердями дворѣ, передъ длиннымъ навѣсомъ, крытымъ лиственничной корой, три женщины, работницы князя, складывали въ кучи высохшій коровій навозъ, приготовляя «тюп-тэ» — дымокуръ отъ комаровъ, въ ожиданіи скораго пригона скота для доенія. На крылечкѣ юрты, тоже подъ навѣсомъ, сидѣлъ самъ князь Таило, еще не старый человѣкъ, одѣтый въ свѣтлую ситцевую рубаху на выпускъ, и курилъ трубку.
Багылей подошелъ вплоть къ крыльцу и остановился, слегка приподнявъ на головѣ картузъ. Будучи родственникомъ князю, Багылей не счелъ себя обязаннымъ оказать ему большій знакъ почтенія.
— Капсе, т. е. сказывай, вынимая изо-рта трубку, прогнусилъ князь, обратившись къ подошедшему.
— Сохъ — нѣтъ, отвѣтилъ Багылей и смолкъ.
Князь потянулъ еще нѣсколько разъ изъ трубки, которая засопѣла и захрипѣла, указывая на конецъ куренія, и сталъ вытряхивать изъ нея золу.
— Что слышалъ? спросилъ онъ вновь Багылея.
— Нѣтъ, отвѣчалъ тотъ опять своимъ односложнымъ «сохъ».
— Что видѣлъ? послышался еще вопросъ Таилы, на который со стороны спрошеннаго получился все тотъ же «сохъ».
Наступила пауза, во время которой Багылей досталъ изъ кармана свою трубку и, протянувъ руку къ князю, лаконически произнесъ:
— Бирь хамса — одну трубку.
Таила досталъ изъ своего кисета щепотку табаку и высыпалъ его на протянутую ладонь родственника.
Закуривъ свою трубку, тотъ понемногу началъ разсказывать о слышанномъ и видѣнномъ, причемъ князь обнаруживалъ свое вниманіе изрѣдка издаваемыми звуками, весьма похожими на отрывочное мычаніе.
Багылей говорилъ о ячменѣ, о видахъ на урожай сѣна, о слухѣ, касавшемся пріѣзда въ городъ новаго губернатора, о перемѣщеніяхъ въ чиновной іерархіи, неизбѣжно сопряженныхъ съ этимъ пріѣздомъ и т. п.
Работницы, окончившія свои приготовленія «тюптэ», потихоньку подошли къ углу юрты и внимательно прислушивались къ разговору мужчинъ.
Переставшій курить Багылей смолкъ и пристально сталъ вглядываться въ виднѣвшуюся слѣва за озеромъ просѣку въ тайгѣ; онъ заслонился даже рукой въ видѣ козырька надъ глазами отъ косыхъ лучей заходящаго солнца, чтобы лучше разглядѣть заинтересовавшій его предметъ, замелькавшій въ просѣкѣ.
— Агабытъ келле!***), вдругъ воскликнулъ онъ, какъ-то заегозивъ на мѣстѣ.
— Агабытъ келле, агабытъ келле! агабытъ келле! мгновенно слѣдомъ за нимъ, въ совершенствѣ подражая его интонаціи, начала выкрикивать стоявшая за угломъ одна изъ трехъ работницъ князя, старая Мапа-омерячка, пораженная неожиданностью восклицанія Багылея. Она злилась на себя, изо-всѣхъ силъ хотѣла принудить себя смолкнуть, но не могла, и, притопывая на мѣстѣ, твердила: «агабытъ келле».
***) Священникъ ѣдетъ.
Двѣ другія ея товарки, молодыя якутки — Ариша и Прасковья — прыснули со смѣха, глядя на старуху, которая моментально, въ точности скопировала ихъ смѣхъ.
— Чтобы обвѣнчать тебя съ посельщикомъ Дмитріемъ, продолжая смѣяться, обратилась къ ней Ариша.
— Чтобы повѣнчать тебя съ посельщикомъ Дмитріемъ, повѣнчать съ посельщикомъ Дмитріемъ, непроизвольно стала твердить Мапа, напрягая всѣ усилія, чтобы удержаться отъ повторенія глупой шутки надъ собой.
— Ха, ха, ха! громко расхохотались обѣ дѣвушки надъ старой омерячкой, которая въ тотъ-же мигъ воспроизвела ихъ хохотъ, продолжая злиться на себя и на нихъ и тщетно стараясь удержаться отъ подражанія.
Наконецъ, ей это удалось и она, сердито плюнувъ, съ силой запустила въ отскочившую въ сторону Аришу «кюрджакъ» — небольшую деревянную лопату, которой незадолго передъ тѣмъ очищала подъ навѣсомъ навозъ.
Убѣдившійся во время этой сцены въ несомнѣнности показаній Багылея, князь удалился въ юрту, чтобы предупредить о подъѣзжающемъ гостѣ жену и самому принять болѣе приличествующій для его пріема видъ.
Выѣхавшій изъ просѣки агабытъ огибалъ теперь озерко, прямо направляясь къ усадьбѣ князя.
Издали замѣтилъ Багылей, что нѣсколько позади сидѣвшаго верхомъ на бѣломъ конѣ попа, по обѣимъ сторонамъ его, слегка оттопырившись, болтались сѣрыя ровдужныя переметныя сумы, содержимое которыхъ заинтересовало его положительно до нервной дрожи.
Еще когда всадникъ не успѣлъ проѣхать даже половины пространства между просѣкой и усадьбой князя, Балыккы подбѣжалъ къ тому мѣсту изгороди, гдѣ былъ въѣздъ во дворъ и предупредительно отодвинулъ закрывавшія его жерди, съ нетерпѣніемъ ожидая приближенія неожиданнаго гостя.
Страшно напрягая зрѣніе, онъ хотѣлъ, кажись, взглядомъ проникнуть внутрь оттопырившихся сумъ, чтобы съ достовѣрностью опредѣлить то, что въ нихъ скрывалось.
Когда священникъ находился уже лишь въ двадцати шагахъ отъ предупредительно открытаго въѣзда, въ груди Багылея сердце взыграло отъ радости и онъ непроизвольно засѣменилъ на мѣстѣ ногами, снимая съ головы картузъ.
Да, это несомнѣнно она, это такъ страстно жажданная имъ «аргы» — водка! Съ какой отчетливостью обрисовывается сквозь ровдугу круглое, плоское дно деревянной четвертной баклажки!
Низко кланяясь въѣзжающему во дворъ и запирая слѣдомъ за нимъ жердями въѣздъ, Багылей не упустилъ окинуть взглядомъ и другую суму и убѣдился, что въ ней заключенъ такой-же сосудъ, какъ и въ первой.
«Полведра! да вѣдь это настоящее чудо! Что-же-бы это онъ собирался просить у Таилы?» мысленно восклицалъ и вопрошалъ себя Багылей.
Задвинувъ послѣднюю жердь, онъ торопливо побѣжалъ за агабытомъ, шагомъ подъѣзжавшимъ къ коновязи среди двора.
Поддержавъ подъ руку слѣзавшаго съ сѣдла старика (Иннокентій агабытъ былъ старикъ), Багылей принялъ у него изъ рукъ поводъ и поспѣшно сталъ привязывать его къ столбу въ то время, какъ попъ отряхивалъ пыль съ длинныхъ полъ своего подрясника. Затѣмъ, положивши правую руку на лѣвую, ладонями вверхъ, полусогнувшись, Балыккы подошелъ подъ благословеніе и поцѣловалъ положенную ему на ладонь руку.
— Ну, капсе, Багылей! привѣтствовалъ его благословившій, передавая въ то-же время ему «дэйбирь» — опахало изъ волосъ конскаго хвоста для защиты отъ комаровъ и направился къ юртѣ, такъ что уже на ходу разслышалъ стереотипное «сохъ».
— Сумы, батюшка, снять? съ легкой дрожью неувѣренности въ голосѣ спросилъ Багылей.
— Сними, сними и неси за мной, отвѣчалъ спокойно агабытъ.
Багылей не заставилъ повторить себѣ еще разъ сказанное и стремглавъ кинулся снимать драгоцѣнную ношу съ сѣдла, такъ что испуганный его поспѣшностью конь сразу шарахнулся въ сторону.
Перекинувъ черезъ плечо снятыя сумы, якутъ уже ни мало не сомнѣвался, что несетъ божественную влагу — «аргы», ему ясно чуялся даже сквозь плотную ровдугу ея заманчивый запахъ.
В. С. Илличъ.
(Окончаніе будетъ).
Неудавшееся предпріятіе.
(Изъ якутскихъ нравовъ).
(Окончаніе).
Восточное обозрѣнiе» №34, 22 августа 1893
На крылечкѣ обоихъ входившихъ встрѣтили князь Таило съ женой, подошедшіе тотчасъ подъ благословеніе и радушно пригласившіе гостя войти въ юрту. Багылей безъ всякаго приглашенія смѣло послѣдовалъ за агабытомъ, зная, что лучшимъ пропускомъ для него была его ноша, на которую жена князя, Анна, давно уже обратила свое пытливое вниманіе и не менѣе точно, чѣмъ несшій, опредѣлила содержимое сумъ.
Помолившись на иконы въ углу юрты, отецъ Иннокентій усѣлся на «оронѣ»1) и началъ разглаживать свои сѣдые волосы и бороду.
1) Родъ лавки, идущей вдоль стѣнъ юрты.
Багылей осторожно спустилъ съ плечъ свою ношу и остановился въ углу возлѣ двери; хозяева тоже стояли, молча поглядывая на почетнаго гостя.
— Капсе, Таило, обратился къ князю оправившійся батюшка.
— Сохъ, — было ему отвѣтомъ односложное отрицаніе со стороны Таилы.
— Что слыхалъ? что видалъ? продолжалъ спрашивать агабытъ, зная напередъ, что кромѣ «сохъ» ничего въ отвѣтъ не услышитъ.
Но такой формы разговора требовалъ якутскій этикетъ, отступать отъ котораго не годилось такимъ почетнымъ лицамъ, какъ князь, т. е. староста наслега, и попъ.
— Каково поживаешь? вновь спросилъ батюшка.
— Хорошо, слава Богу, смиренно отвѣчалъ князь.
— Садись, Таило, чего стоишь?
Таило взялъ стоявшій у камелька «олохмасъ»2) и, поставивъ его подлѣ «орона», усѣлся по другую сторону угла стола, за которымъ сидѣлъ агабытъ.
2) Родъ табуретки.
Анна сейчасъ же вначалѣ ушла за перегородку и теперь появилась оттуда съ самоваромъ, который поставила на полъ сбоку камелька. Снявъ со стѣны висѣвшія тамъ щипцы, она немедленно начала накладывать ими въ самоваръ горячіе угли, въ достаточномъ количествѣ тлѣвшіе на очагѣ.
— Развяжи сумы и достань тамъ изъ нихъ, обратился агабытъ къ стоявшему у порога и съ нетерпѣніемъ ожидавшему этого приказанія Багылею.
— Обѣ? спросилъ тотъ.
— Обѣ.
Балыккы моментально расшнуровалъ сумы, бережно извлекъ изъ нихъ двѣ четвертныя фляги и съ благоговѣніемъ поднесъ ихъ агабыту.
— Вотъ, Таило, тебѣ «иньябытъ» (попадья) Платонида «быляхъ» прислала. Отвези, говорить «атасу» (другу) Таилѣ, вручая обѣ фляжки съ достоинствомъ смотрѣвшему на нихъ князю, говорилъ попъ.
— «Багыба», «багыба», «тайонумъ», кивая въ знакъ благодарственнаго поклона головой; отвѣчалъ Таило, взявшій изъ рукъ агабыта подарокъ и передавая его вновь Багылею для врученія за перегородку Аннѣ.
Иннокентій-агабытъ уже тридцать лѣтъ былъ попомъ у якутовъ, самъ нѣсколько объякутѣлъ, зналъ всѣ ихъ обычаи и иногда ихъ придерживался. Дѣло въ томъ, что везя теперь князю въ подарокъ полведра водки, онъ поступилъ по обычаю, имѣющему распространеніе между якутами въ случаѣ родства бѣднаго съ богатымъ. Бѣднякъ, желая получить въ подарокъ отъ богатаго родственника корову или лошадь, пріобрѣтаетъ обыкновенно полведра или ведро водки и ѣдетъ къ нему съ этимъ подаркомъ въ гости. Изъ разговора хозяинъ узнаетъ желаніе гостя и на прощаніи отдариваетъ его желаемымъ.
Смѣтливый русскій человѣкъ, очутившись среди якутовъ, рѣшилъ что этотъ обычай можетъ быть небезполезнымъ и для него. Нерѣдкость, что мелкій купецъ, попъ, причетникъ или чиновникъ, заведя себѣ богатаго атаса, ѣдетъ къ нему въ гости съ водкой, получая въ отдарокъ коня или корову.
На такой отдарокъ разсчитывалъ сегодня и Иннокентій-агабытъ, продолжавшій бесѣдовать съ княземъ.
Багылей, вручившій фляжки Аннѣ, не спрашивалъ, что ему дѣлать, а, вынувъ изъ-за голенища лѣваго этербеса свой ножъ, принялся имъ выстругивать подобіе трубки съ желобомъ, долженствовавшей быть приспособленіемъ для наливанія водки изъ фляжки въ бутылку.
Окончивъ свою работу, онъ спросилъ у Анны нужную посуду и, вытащивъ зубами оба деревянныхъ гвоздя изъ отверстія фляжки, вставилъ въ одно свою импровизованную воронку и сталъ цѣдить живительную влагу изъ деревянной посудины въ стеклянную.
Занятая приготовленіемъ съѣдобнаго угощенія, Анна, тѣмъ не менѣе, зорко слѣдила за Багылеемъ, чтобы онъ какъ-нибудь не потянулъ изъ опрастываемаго или наполняемаго сосуда. Тотъ прекрасно чувствовалъ этотъ надзоръ и вслѣдствіе этого испытывалъ настоящія муки Тантала, страстно втягивая носомъ воздухъ, пропитанный парами сивухи.
А гость съ хозяиномъ въ это время вели довольно безобидную бесѣду о совершенно постороннихъ предметахъ.
— Хорошій табакъ у тебя, агабытъ, говорилъ Таило, вторично запуская пальцы въ табакерку попа, откуда незадолго передъ этимъ онъ уже изрядно нюхнулъ. — А у кого покупаешь?
— У Громовыхъ теперь бралъ; табакъ дѣйствительно хорошій, заряжая свой носъ, отвѣтствовалъ Иннокентій-агабытъ. — Раньше я у Захарова бралъ, такъ тоже табакъ недурной, но теперь пересталъ.
— А почему?
— Да не хотѣлъ мнѣ въ послѣдній разъ въ долгъ товаровъ отпустить, вотъ я и не сталъ у него больше ничего брать. Положимъ, я еще старый долгъ ему не весь тогда уплатилъ, но все-же отказывать не слѣдовало.
— А что, агабытъ, я слыхалъ, у тебя теперь уже новый, третій конь есть; Леонтій, сказываютъ, за упокой души оставилъ, послѣ нѣкоторой паузы спросилъ князь.
— Э, да развѣ онъ весь мнѣ, что-ли? Самъ вѣдь знаешь, что у меня за псаломщика дьяконъ, третью часть ему, хочешь не хочешь, подай; а того въ разсчетъ брать не хочетъ, что онъ человѣкъ молодой, всего ихъ троечка: самъ, жена, да парнишка по второму году, а у меня семья — слава Богу. Теперь еще два сына въ семинаріи, да дочь недавно замужъ выдавалъ; вѣдь это все расходъ, съ грустью и раздраженіемъ отвѣчалъ попъ.
— Ну, батюшка, за дочь-то тебѣ Семенчикъ калымъ заплатилъ; вѣдь онъ богатый, въ западной управѣ писаремъ. Дочь-то тебѣ какой-же расходъ?
— А приданное, думаешь, я малое далъ! воскликнулъ агабытъ и началъ перечислять предметы приданнаго.
На дворѣ послышались возгласы «гой, гой!» и мычаніе коровъ и телятъ. Скотъ пришелъ съ поля и его собирались доить.
Анна, услышавъ эти звуки, на нѣсколько минутъ выглянула на дворъ, чѣмъ немедленно воспользовался Багылей, припавшій къ откупоренной фляжкѣ.
Торопливые шаги хозяйки заставили его съ болью въ сердцѣ оторвать присосавшіяся губы отъ отверстія посудины и незамѣтно поставить ее на прежнее мѣсто.
— Шелъ-бы ты, Багылей, пособить скотъ во дворъ загнать, обратилась къ стоявшему съ невиннѣйшей рожей у двери перегородки Балыккы возвратившаяся Анна.
— Себъ — ладно, отвѣтилъ тотъ и вышелъ во дворъ.
Черезъ нѣсколько времени во дворѣ показались и гость съ хозяиномъ, которые медленно пошли вдоль навѣса, гдѣ теперь стояло около полусотни рогатаго скота, не считая телятъ.
Всѣ три работницы усердно доили привязанныхъ къ столбамъ коровъ, надъ которыми, расползаясь во всѣ стороны, стлался густой сѣрый дымъ «тюптэ».
— Да, вотъ это хорошая корова, говорилъ Иннокентій-агабытъ, проходя мимо навѣса и указывая на рослую, пеструю корову съ длиннымъ хвостомъ и полнымъ, розовымъ выменемъ. Вотъ у меня «иньябытъ» Платонида все такую корову хотѣла-бы имѣть.
— Я-экъ! промычалъ сквозь зубы князь, рѣшившись въ душѣ исполнить желаніе агабыта.
— Нѣтъ, батюшка, это вы ошибаетесь, отозвалась вдругъ внезапно появившаяся откуда-то возлѣ нихъ Анна: эта корова далеко не хороша. Зовется она у насъ «Тимирь-эмій» — желѣзное вымя, за то, что очень туго доится, лопотала она. Большая-то она большая, но только три мѣрки молока даетъ.
Попъ очень хорошо видѣлъ, что баба вретъ, такъ какъ корова давала навѣрное мѣрокъ восемь, но ничего не рѣшился возразить хозяйкѣ.
— Да и вообще сей годъ съ коровами плохо: молока мало, телята дохнутъ; только всего у насъ восемь коровъ и доится изъ сорока восьми, тараторила Анна, хотя прекрасно знала, что попъ не могъ не замѣтить по крайней мѣрѣ двадцати телятъ, ясно указывающихъ на не меньшее, если не на большее число телившихся коровъ. — Чай, батюшка, пожалуйте кушать, приглашала она гостя въ юрту.
Тамъ на столѣ стоялъ уже самоваръ и три чайныхъ чашки, поодаль красовалась сковорода, полная румяныхъ оладій, наполовину погруженныхъ въ растопленное масло; виднѣлась сахарница, молочникъ, полный сливокъ, и три вилки. Вошедшій слѣдомъ за хозяевами въ юрту Багылей скромно усѣлся на «оронѣ» неподалеку отъ двери.
— Иди, Багылей, садись къ столу, окликнулъ князь Балыккы.
Тотъ почтительно подошелъ и усѣлся на «олохмасъ» въ ожиданіи, пока хозяйка подастъ ему чашку чаю.
— Вотъ ты давеча, Таило, мнѣ на счетъ калыма сказалъ, а Уйбанчикъ, такъ тотъ прямо насчетъ нашего дохода говорилъ на-дняхъ, что много мы дохода получаемъ, началъ агабытъ послѣ первой чашки, выпитой безмолвно, — а ты, какъ человѣкъ умный, отлично знаешь какой нашъ доходъ; много-ли кто за требы даетъ? Одинъ пустякъ. Не даромъ въ прошломъ году преосвященный въ управской церкви, когда рѣчь говорилъ, сказалъ, что «мало даете вашимъ отцамъ духовнымъ», продолжалъ гость.
При послѣднихъ словахъ его Багилей съ княземъ быстро переглянулись и чуть замѣтно многозначительно ухмыльнулись. Они прекрасно знали, что въ подлинной, сказанной по-русски рѣчи преосвященнаго, на которую ссылался агабытъ, не было ничего подобнаго и что лишь въ нѣсколько черезчуръ вольномъ переводѣ съ русскаго на якутскій псаломщика Водовозова вкралась такая фраза, очевидно по ошибкѣ.
— Вотъ шаману вы не жалѣете, уже послѣ третьей чашки продолжалъ батюшка, — быка, такъ быка, коня, — такъ коня, чтобы онъ ни попросилъ, — все ему даете, а какъ попу, такъ норовите больше безмѣномъ — другимъ масла отдѣлаться или какимъ-нибудь «тытагас’омъ»3).
3) Двухгодовалымъ теленкомъ.
— Да какъ, батюшка, намъ шаману не давать, когда не дать ему никакъ нельзя. Вотъ и Іоаннъ-агабытъ, когда у него попадья хворала, позвалъ къ себѣ шамана и отдалъ ему свою лучшую красную корову; самъ вѣдь знаешь, что говорю правду.
Гость ничего не отвѣтилъ и перевернулъ свою чашку въ верхъ дномъ на блюдцѣ, что означало нежеланіе больше пить чай.
По окончаніи чаепитія, хозяинъ удалился за перегородку, гдѣ первымъ дѣломъ шепнулъ Аннѣ, чтобы для агабыта приготовили «тимирь-эмій» съ теленкомъ, а затѣмъ взялъ тарелку съ рюмкой и бутылкой водки на ней.
— Тойонумъ, тойонумъ!4) кланяясь и поднося на тарелкѣ водку въ бутылкѣ и въ рюмкѣ, приглашалъ хозяинъ гостя.
4) Господинъ, господинъ мой! — почтительное обращеніе.
Тотъ взялъ подносимое изъ рукъ хозяина, выпилъ рюмку и, наливъ ее, въ свою очередь, поднесъ князю; за княземъ послѣдовала очередь Анны, какъ разъ принесшей въ это время на столъ всякую снѣдь якутской кухни, а за Анной получилъ изъ рукъ агабыта полную рюмку и Багылей.
За первой послѣдовала вторая, третья и т. д., такъ что скоро пришлось принести еще одну бутылку, которой распоряжался уже самъ князь; при этомъ Анна была изъята изъ очереди и надъ второй бутылкой трудилось только трое мужчинъ.
По мѣрѣ опорожненія чашекъ со снѣдью, онѣ убирались со стола и передавались работницамъ, которыя тутъ-же принимались вылизывать ихъ самымъ тщательнымъ образомъ.
Когда во второй бутылкѣ оставалась еще добрая треть недопитой водки, агабытъ поднялся со своего мѣста и, поблагодаривъ хозяевъ за угощеніе, сталъ прощаться.
Всѣ, бывшіе въ юртѣ, подошли подъ благословеніе и старикъ направился къ выходу.
Лежавшія у двери пустыя сумы были давно убраны и въ нихъ мѣсто флягъ съ водкой заняли небольшіе тымтаи5) съ масломъ.
5) Посуда изъ бересты.
Багылей, внимательно подкарауливавшій моментъ, когда всѣ удалятся изъ юрты, чтобы выпить изъ бутылки остатки водки, жестоко обманулся: проворная Анна убрала ее у него изъ подъ самаго носа и спрятала въ шкапъ.
Слѣдомъ за попомъ всѣ вышли во дворъ.
— Вотъ, агабытъ, отъ меня попадьѣ поклонъ передай и «белякъ» я ей посылаю, работникъ Митька передъ тобой погонитъ, проговорилъ провожавшій гостя князь и глянулъ за изгородь, гдѣ, по его предположенію, должна была стоять «Тимирь-эмій» съ теленкомъ.
Но къ его изумленію, смѣшанному съ негодованіемъ, вмѣсто «Тимирь эмій» тамъ стоялъ Митька, облокотившійся на спину бурой, положимъ, хорошей, но все-же только «тытагаски».
Князь съ упрекомъ глянулъ на жену, но хорошенькая Анна только показала ему два ряда прелестныхъ, бѣленькихъ зубковъ, которые такъ нравились ея князю.
Агабытъ, увидѣвшій тоже свои ожиданія обманутыми, кряхтя, взбирался на сѣдло, а Багылей, пошатываясь, кинулся отодвигать въ воротахъ жерди, которыя уже давно были отодвинуты.
Неподвижная, угрюмая тайга, погруженная въ прозрачныя сумерки беззвѣздной, бѣлой лѣтней ночи, какъ-бы слегка лишь припавшей къ сиротливой якутской землѣ, безучастно принимала въ свои объятія, съ одной стороны, негодующаго на обманутыя надежды, а съ другой — ликующаго отъ неожиданно удовлетвореннаго страстнаго желанія людей.
Иннокентій-агабытъ, созерцая идущаго передъ нимъ съ бурой «тытагаской» Митьку, не могъ сдерживать долѣе своего негодованія и негромко бормоталъ себѣ подъ носъ:
— Подлая баба! вѣдь знаю, чьи это штуки. Вишь, скупая корга! Погоди! Ужо!
А съ другой стороны таежное безмолвіе сразу нарушалось скрипучими, воющими, колеблющимися звуками импровизаціи Багылея, въ радостномъ настроеніи возвращавшагося домой.
Балыккы пѣлъ о томъ, какой хорошій попъ Иннокентій, какъ много онъ привезъ князю водки, какой онъ добрый, что угостилъ, его, Балыккы, и какъ онъ, Балыккы, радъ, что перехитрилъ скупую Анну, выпивъ въ ея отсутствіе изъ фляжки навѣрное полбутылки водки.
В. С. Илличъ.
(OCR: Аристарх Северин)