Ссыльный вопросъ въ Якутской области.

Кому неизвѣстно, какой огромный ссыльно-поселенческій потокъ направляется каждый годъ въ Сибирь и какъ много горя, слезъ, деморализаціи вноситъ онъ въ патріархальный бытъ коренного сибирскаго населенія!

Предполагалось подонками государства заселить Сибирь, чтобъ, во первыхъ, избавить метрополію отъ воровъ и разбойниковъ, во-вторыхъ, обратить Сибирь въ цвѣтущую и многолюдную окраину.

Но, какъ показалъ многолѣтній опытъ, это — несчастная выдумка, не въ добрый для Сибири часъ пришедшая въ голову русскому человѣку. Исторія заселенія Сибири представляется непрерывнымъ рядомъ безконечныхъ насилій, пожаровъ, грабежа, убійствъ, разврата, ни за что ни про что обрушившихся и внесенныхъ въ жизнь ни чѣмъ не повиннаго сибирскаго населенія.

Но особенное значеніе пріобрѣтаетъ этотъ несчастный вопросъ для Якутской области, для инородцевъ, якутовъ, обиженныхъ и безъ того Богомъ.

Ссыльный въ Якутской области поставленъ нѣсколько въ иныя, гораздо худшія, условія, чѣмъ онъ же, наприм., по Ленѣ, не говоря о дѣйствительно благодатныхъ мѣстахъ Сибири, гдѣ и солнце блещетъ ярче и дышется свободнѣй и легче. Въ какомъ-нибудь Балаганскѣ, Минусинскѣ, Тарѣ онъ обезпеченъ лучше во всѣхъ отношеніяхъ. Удовлетворяется лучше и нравственная сторона его жизни: если ему скучно, онъ развлекается среди общества, всегда къ нему, говоря вообще, снисходительнаго; если его тянетъ въ Россію, стоитъ только взять палку, суму, подобрать полы кафтана и — маршъ-маршъ! Не легко, разумѣется, мѣстному населенію, но легче все-же, чѣмъ Якутамъ въ Якутской области, потому что народъ и страна богаче и сравнительно легче переносится всякое бѣдствіе; да и управа надъ изувѣрами изъ ссыльныхъ болѣе дѣйствительна здѣсь, на людяхъ, чѣмъ въ Якутахъ, среди тайги, гдѣ свидѣтелемъ можетъ быть только одинъ Богъ.

Если, не смотря на это, ссыльный вопросъ считается, по справедливости, однимъ изъ самыхъ тяжелыхъ и мрачныхъ, то для бѣднаго Якута — это вопросъ жизни и смерти. Якутъ очень бѣденъ и очень одинокъ. Онъ обиженъ природой еще больше, чѣмъ людьми. Его небо тускло, солнце почти не свѣтитъ и не грѣетъ его. Земля-кормилица другихъ людей — ему ничего не даетъ, какъ злая мачеха, сколько бы труда и пота онъ не пролилъ надъ ней. Хлѣбопашество имѣетъ громадное значеніе, но только для ограниченнаго района въ Якутскомъ округѣ, для ближайшихъ къ Якутску улусовъ. Быть можетъ, ячмень и рожь можно было бы съ нѣкоторымъ успѣхомъ разводить и въ южныхъ частяхъ, наприм., Колымскаго округа, но, во-первыхъ, это еще можетъ быть, а, во-вторыхъ, улита ѣдетъ, когда-то будетъ... Все, что Якуту достается изъ царства растительнаго — это молодая кора молодой лиственницы (слой заболони), которую онъ еще съ осени (не забудьте, осень вѣдь самое лучшее время въ продовольственномъ отношеніи), чтобы не умереть съ голоду въ безконечную зиму, начинаетъ ѣсть въ сыромъ видѣ, а съ весны и лѣта заготовляетъ ее въ видѣ порошка, для приготовленія изъ этого послѣдняго болтушки со снятымъ молокомъ. Кромѣ того извѣстны ему два-три съѣдобныхъ корня, да еще ягоды — брусника, голубица и морошка, въ иныхъ мѣстахъ. Всю длинную зиму Якутъ пробавляется всякою дрянью. Онъ ѣсть мелкую (вершокъ и меньше длиною), нечистую, мерзлую и сырую рыбку, ѣстъ порошокъ изъ рыбьихъ костей; ловитъ въ петли зайцевъ, бѣлыхъ куропатокъ, не брезгаетъ и падалью, если небо посылаетъ ее голодному Якуту. Я видѣлъ самъ, какъ Якуты раздирали въ полѣ дохлую лошадь, варили и ѣли... какъ якутка схватываетъ не очищенныя кишки отъ крупной рыбы, брошенныя собакѣ, и бросаетъ ихъ въ ковшъ, изъ котораго только что брали воду, грѣетъ на огнѣ, а потомъ ѣстъ, да еще дѣлясь съ другими этою бурою, вонючею жижею... Я видѣлъ, какъ рано утромъ женщина кладетъ себѣ между ногъ лиственничное бревно, и снявъ сперва собственно кору, сдираетъ слой молодой заболони длинными бѣлыми полосками; содравши полоску, она одинъ конецъ ея кладетъ себѣ въ ротъ и начинается медленное, флегматичное, словно машинное, жеваніе; жуетъ, жуетъ она до тѣхъ поръ, пока во рту не исчезаетъ и другой конецъ, тогда она принимается за другую пластинку и т. д. Всѣ эти факты, хотя и мелкіе, были бы невозможны, еслибъ Якутъ въ общемъ не былъ до крайности бѣденъ, если бы на его прокормленіе, не говоря ни о какихъ другихъ потребностяхъ, хватало рыбы и продуктовъ скотоводства — главныхъ основъ его жизни. Какъ на грѣхъ, положеніе вещей въ Якутской области таково, что тамъ, гдѣ есть рыба, нѣтъ скота или онъ вымеръ отъ падежа (Колымскъ), а гдѣ есть скотъ, тамъ нѣтъ рыбы, наприм., въ Верхоянскѣ. Между другими причинами бѣдности Якута, главная, безъ сомнѣнія, купеческая эксплоатація, поборы и произволъ чиновниковъ. Кому неизвѣстны эти осенніе, весенніе и зимніе наѣзды на Якутовъ исправниковъ, помощниковъ (причемъ, во избѣжаніе недоразумѣній, въ одной части подвластной территоріи оперируетъ одинъ, въ другой —другой), поповъ, дьяконовъ, улусныхъ писарей, довѣренныхъ и прикащиковъ купцовъ?

На ряду съ этимъ не малое значеніе имѣютъ для Якута подати и платежи. Казалось бы, кромѣ подати (ясакъ), какіе еще возможны платежи съ Якута, съ этого въ конецъ разореннаго и обездоленнаго человѣка, даже еслибъ того требовали его же собственныя нужды и потребности? А между тѣмъ, всѣхъ лежащихъ на немъ платежей и повинностей, пожалуй, и не перечтешь. Онъ вноситъ свою лепту въ областной продовольственный магазинъ, платитъ на школы, которыя ему не приносятъ ровно никакой пользы, на больницы и аптеку, которая ему безполезна; далѣе, онъ содержитъ улусное управленіе съ однимъ или двумя писарями; онъ ремонтируетъ и отопляетъ церкви, часовни, строитъ и ремонтируетъ домъ священника; дальше идутъ натуральныя повинности по исправленію дорогъ, мостовъ и много другихъ, сопряженныхъ съ особою исправника, съ его передвиженіями, затѣями и т. д.

Эти бѣглыя замѣчанія даютъ хоть слабое понятіе о положеніи Якута. Представьте себѣ теперь, читатель, что къ одинокому, забившемуся въ тайгу Якуту, водворенъ, какъ вѣнецъ его несчастій, еще и ссыльный. Что будетъ дѣлать Якутъ и что ссыльный? Какъ будутъ они жить вмѣстѣ, изворачиваться? Что можетъ быть общаго между ними? Возможно ли какое либо согласіе, миръ, раздѣленіе труда въ хозяйствѣ? А если невозможны миръ и согласіе, то не долженъ-ли одинъ изъ нихъ съѣсть живьемъ другого и разрѣшить такимъ образомъ дилемму? Легко понять, кто изъ нихъ кого съѣдаетъ. Не нужно забывать; кругомъ ни души — тайга, не у кого искать управы, защиты, помощи; Якутъ прижатъ къ стѣнѣ, онъ трудится, ловитъ рыбу, промышляетъ, отыскиваетъ пищу, находясь въ состояніи полной беззащитности, а ссыльный все требуетъ ѣсть, ѣсть и ѣсть... Да и что ему дѣлать иначе (т. е. ссыльному, по его собственному мнѣнію)? Неужели прикажете ему входить въ положеніе Якута, мирволить ему, жалѣть?! Какой ему расчетъ? Для того, чтобы жрать кору, тухлую рыбу, дохлятину и т. п. дрянь, а затѣмъ, какъ бы въ награду за хорошее поведеніе, тянуть безконечную, мученическую жизнь? Нѣтъ, тысячу разъ нѣтъ! Для него выгоднѣе, если онъ вырвется скорѣе изъ тайги, изъ этой могилы... Ему милѣй русскій острогъ, русская каторга. Тамъ онъ будетъ среди своихъ, слышать русскую рѣчь, ѣсть этотъ вкусный, черный хлѣбъ (какое блаженство!)... Что ему каторга?

И такъ, съ первыхъ же дней, политика ссыльнаго съ Якутомъ ясна, какъ Божій день: это — политика насилій, жестокостей, подъ часъ — ножа, крови и желѣза, которую онъ безотлагательно и приводитъ въ исполненіе... „Эй, собака! подавай мнѣ жрать! слышишь ли ты? Поворачивайся! Живѣе!.. Тварь, развѣ ты полагаешь, что я буду хлебать вонъ то мѣсиво изъ коры, да снятого молока? И не думай, собачій сынъ! я не паршивый хайлахъ тебѣ (намекъ на ссыльнаго изъ Якутовъ), который жретъ съ тобою все, а русскій... небойсь знаешь? а?“... гремитъ обыкновенно голосъ ссыльнаго, рѣшившагося вырваться изъ тайги. И безъ всѣхъ этихъ криковъ и угрозъ Якутъ хорошо понимаетъ, что ему нужно дѣлать, безпрекословно исполняя все, требуемое ссыльнымъ. Но часто, очень часто, у него ничего не оказывается для умилостивленія разгнѣваннаго. На языкѣ русскаго это значитъ, что собака артачится, поэтому онъ расправляется самъ. Обыскавъ предварительно амбаръ и погребъ (просто яма, прикрытая чѣмъ нибудь сверху), куда лѣтомъ прячетъ Якутъ свои съѣстные припасы, и не найдя ничего, онъ, не долго думая, вынимаетъ ножъ и тутъ же, грозя и самому Якуту, колетъ корову, теленка.... Читатель, вы знаете хорошо, какъ внушителенъ ножъ вообще, но для Якута онъ имѣетъ особенно внушительное значеніе. О, онъ хорошо чувствуетъ, что означаетъ этотъ длинный ножъ въ рукахъ «сумасшедшаго русскаго»! При видѣ угрожающаго ножа, первое движеніе его — кинуться въ лѣсъ и исчезнуть въ немъ, если этотъ спасительный маневръ не удался, онъ съеживается весь, дѣлаясь еще болѣе жалкимъ и покорнымъ. Въ то же время ссыльный, торжествуя, кричитъ, хлопочетъ и распоряжается: на половину мимикой, на половину на якутскомъ языкѣ, дѣлаясь центромъ, вокругъ котораго покорно движется Якутъ со своими домочадцами. Ободренный своимъ успѣхомъ, ссыльный не останавливается на этомъ; онъ идетъ все дальше и дальше въ своихъ требованіяхъ... Скоро онъ одерживаетъ цѣлый рядъ побѣдъ, овладѣваетъ всѣмъ въ домѣ, вноситъ привычный цинизмъ и развратъ въ семью, не щадя никакое чувство, никакой возрастъ. Почти изгоняетъ хозяина изъ его дома; несчастный, чтобы не видѣть свой позоръ, большую часть времени проводитъ внѣ дома, къ которому его ничто уже не манитъ...

Такая же исторія — съ тою лишь разницею, что въ одномъ мѣстѣ она принимаетъ болѣе мягкія формы, въ другомъ — болѣе рѣзкія и грубыя, — повторяется и въ другихъ семействахъ наслега, куда чрезъ нѣкоторое время, по правиламъ отбыванія очереди кормленія и содержанія поселенца, переходитъ ссыльный.

Даже при такихъ условіяхъ рѣдкій изъ ссыльныхъ уживается съ тайгой и Якутами; рано или поздно, но онъ достигаетъ своей цѣли и его отправляютъ на судъ въ Якутскъ. Въ сущности другого исхода у него и нѣтъ, если онъ разъ рѣшился вырваться отъ Якута. Можетъ быть мнѣ и не извѣстно, но по крайней мѣрѣ, я не помню ни объ одномъ удачномъ побѣгѣ ссыльнаго изъ сколько-нибудь отдаленныхъ юртъ.. Изъ всѣхъ преступленій, совершаемыхъ въ Якутахъ, до суда доходятъ только самыя тяжкія: нанесеніе ранъ, кража со взломомъ, убійство и т. п. Не буду иллюстрировать примѣрами сказаннаго, хотя каждогодная практика Якутскаго окружнаго суда представляетъ неисчерпаемый матеріалъ для этого. Еще въ недавно отошедшемъ въ вѣчность году, разсказывали, какъ одинъ 70 лѣтній старецъ, весь превратившійся въ развалину, трясущійся, закололъ Якута—хозяина его же собственнымъ ножемъ, выпрошеннымъ накрошить табакъ. Старикъ былъ такъ слабъ, что едва держалъ ножъ въ своихъ дрожащихъ рукахъ. Онъ долго мучилъ свою несчастную, потерявшуюся отъ страха жертву, пока не удалось таки попасть, куда хотѣлось звѣрю.. Таковъ ссыльный вопросъ въ Якутской области.

Я не знаю — чѣмъ виноватъ несчастный якутъ, что онъ сдѣлалъ преступнаго предъ Богомъ и людьми, зачѣмъ подвергается казни, такъ мало заслуженной и непосильной, не прекращающейся ни на минуту около 100 лѣтъ. — Кому нужны, наконецъ, слезы, позоръ этого убогаго, бѣднѣйшаго изъ людей, населяющихъ нашу землю? Повторяю, мнѣ неизвѣстно это все. Я только чувствую страшную несправедливость къ этому слабому, примитивному человѣку. Неужели не пора еще и теперь сознать свою старую ошибку и придти на помощь Якуту? Мы заботимся о сохраненіи вида зубра въ Бѣловѣжской пущѣ (Гродненской губ.), почему же Якутъ долженъ заслуживать меньшей заботливости и интереса съ нашей стороны? Вести успѣшную борьбу съ капитализмомъ и бюрократіей въ такихъ отдаленныхъ краяхъ, какъ Якутская область, пожалуй, не подъ силу, но ничего не стоитъ пріостановить сразу движеніе туда ссыльныхъ, число которыхъ, сравнительно, очень не велико. Вотъ единственно вѣрное рѣшеніе ссыльнаго вопроса въ Якутской области. Въ крайнемъ случаѣ (и то въ самомъ ограниченномъ размѣрѣ) ссылку можно сохранить еще въ города, не дальше Верхоянска, но не въ улусы.

В— Н— Л