Иллюзія.

„Сибирскiй наблюдатель“ книга 6, 1902 г.

— Одна изъ странныхъ особенностей души человѣческой — любовь ко всему необыкновенному, чудесному и подъчасъ нелѣпому. У каждаго человѣка бываютъ разумные, солидные — эпитетовъ можно найти сколько угодно — поступки; бываютъ неглупые, нелѣпые — здѣсь можно опять повторить замѣчаніе о множествѣ эпитетовъ. И вотъ часто мы совсѣмъ забываемъ про наши разумныя мысли, чувства, поступки и помнимъ всю жизнь наши нелѣпости и сумасбродства! Что можетъ быть сумасброднѣе для женатаго и имѣющаго кучу дѣтей человѣка, какъ новая любовь? Любовь къ молодой дѣвушкѣ, только что вышедшей изъ дѣтскаго возраста, любовь безъ надежды на успѣхъ! Со мной случился такой сумасбродный пассажъ и интереснѣе всего то, что воспоминаніе объ этомъ сумасбродствѣ до сихъ поръ живо во мнѣ и принадлежитъ къ самымъ свѣтлымъ страничкамъ, прочитанной уже мною, книги жизни!..

Это проговорилъ мой старый знакомый, товарищъ по школѣ, Павелъ Ивановичъ, съ которымъ мнѣ случайно пришлось путешествовать на пароходѣ, послѣ многихъ лѣтъ разлуки.

Мы сидѣли на верхней палубѣ почти одни и любовались звѣздною ночью.

Пароходъ нашъ тихо шелъ по серединѣ большой сибирской рѣки, безбрежной, какъ море, ясной, какъ глубина небесъ. Луна стояла посреди скалъ, окаймлявшихъ берега рѣки; хвойный лѣсъ косматой гривой ползъ по ущелью къ водѣ и отражался въ ней зубчатыми узорами, темными какъ тучи, неподвижными какъ стѣны. Гигантскіе столбы — остатки вывѣтрившихся каменныхъ породъ, толпились по склону ближайшей горы, напоминая памятники заброшеннаго кладбища. Луна озаряла это кладбище блѣднымъ, трепетнымъ свѣтомъ. Этотъ свѣтъ, дѣлающій прекраснымъ ночной сумракъ, набрасывающій полупокровъ на міръ какъ-бы для того, чтобы смягчить все, что слишкомъ ужасно и что слишкомъ ярко въ природѣ, — располагаетъ къ мечтамъ, къ довѣрчивости, къ тихой грусти о невозвратномъ прошломъ...

При этомъ свѣтѣ мертвецовъ и влюбленныхъ, мой старый товарищъ почувствовалъ потребность подѣлиться съ кѣмъ-нибудь своими воспоминаніями и въ немъ ожили воспоминанія не о разумныхъ дѣлахъ своихъ, а о нелѣпыхъ и сумасбродныхъ.

— Почему же такъ? — продолжалъ онъ — почему въ насъ такъ живы именно эти воспоминанія о томъ, что сумасбродно и, по мнѣнію большинства, неосуществимо въ жизни?

Я затруднялся отвѣтить.

— А потому, что всѣ наши разумные, обдуманные поступки основаны на мелкихъ разсчетахъ ума, а сумасбродные на непосредственномъ чувствѣ. Всѣ разумные поступки, это — поступки банальные, пошлые, совершаемые по волѣ „большинства“, а не по волѣ самого дѣйствующаго лица... „Такъ принято, такъ дѣлаютъ всѣ! “. А попробуйте сдѣлать что-нибудь не такъ, какъ дѣлаютъ всѣ! Ваши лучшія чувства будутъ втоптаны въ грязь, лучшія намѣренія — осмѣяны. Надо много силы воли, чтобы бороться съ этимъ. Такъ какъ на землѣ больше людей слабыхъ, чѣмъ сильныхъ, способныхъ бороться съ мнѣніемъ большинства, — то поступки наши отличаются стадностію. Каждый поступаетъ такъ, какъ всѣ даже наперекоръ своему желанію... Стоитъ ли вспоминать о томъ, что такъ обыкновенно, что дѣлалось по шаблону, почти по принужденію? Нѣтъ. Но мы всю жизнь помнимъ наши юныя, смѣлыя, хотя бы и безразсудныя мечты! Мы бережемъ ихъ, какъ лучшія сокровища сердца, и скрываемъ ихъ отъ насмѣшливаго взора большинства...

— „Мечты — продолжалъ Павелъ Ивановичъ, помолчавъ, — мечты, гдѣ ваша сладость“? спрашиваетъ поэтъ. Сладость мечты заключается въ томъ, что воспоминаніе о ней, о томъ времени, когда жилъ мечтою, не даетъ намъ задохнуться въ тинѣ шаблонностей и условной лжи, которой опутана вся наша жизнь... Мечта показываетъ, что въ человѣкѣ живетъ стремленіе къ прекрасному, хорошему и свободному. И если цѣпи жизни не даютъ намъ слѣдовать этому стремленію, то мечта напоминаетъ намъ, что оно не умерло въ насъ, что мы передадимъ его нашимъ дѣтямъ и они, быть можетъ, попробуютъ осуществить его въ жизни... Эхъ, я не могу выразить этого точно и ясно, но мнѣ кажется, что я опредѣлилъ суть... Когда „это“ случилось, я былъ уже десять лѣтъ женатъ и имѣлъ 3 дѣтей. Тебѣ нечего объяснять, что я не чувствовалъ себя счастливымъ. Я видѣлъ, что жизнь идетъ не такъ, какъ слѣдуетъ, что въ семейной жизни — грязь и ложь, и отсутствіе какъ разъ того, ради чего люди сошлись — любви... Но я тянулъ лямку. Что дѣлать? Мы, люди средніе, понимаемъ, что худо жить, но не понимаемъ отчего. Это „отчего“ намъ объясняютъ люди болѣе чуткіе, нервные и болѣе талантливые, чѣмъ мы.

Кажется, я сдѣлалъ слишкомъ большое вступленіе и ты подумаешь, что я тебѣ разскажу что-нибудь особенное, какой-нибудь замѣчательный романъ въ духѣ Мопассана. Нѣтъ, тутъ ничего особеннаго. То, что случилось со мной, можетъ случиться со всякимъ, и это придаетъ интересъ „случаю“.

Я безъ ума влюбился въ молодую дѣвушку. Звали ее Марья Павловна. У ней была сестра Лидія, уже замужняя, замѣчательно красивая женщина. Встрѣчаясь съ Лидіей часто въ обществѣ и бывая у нея въ домѣ, — я сталъ къ ней неравнодушенъ. Это чувство нельзя было назвать любовію: мнѣ просто было пріятно видѣть красивую фигуру среди некрасивыхъ, нѣжное личико среди грубыхъ, прекрасные глаза среди обыкновенныхъ. Она была полная блондинка съ пепельными волосами, темными глазами, ямочками на щекахъ. Когда я глядѣлъ на нее украдкой, мнѣ казалось, что если бы я ее встрѣтилъ 10 лѣтъ тому назадъ, то нашелъ бы съ нею то счастіе, котораго не нашелъ съ женой. Кто знаетъ, можетъ быть, тоже самое думалъ, глядя на мою жену, мужъ Лидіи Павловны, которому, можетъ быть, она надоѣла уже. Меня интересовала чужая жена, потому что я слишкомъ хорошо уже изучилъ свою жену. Я увидѣлъ въ ней ложь и зло, какъ и во всей жизни. Странно, почему мнѣ не приходило на умъ соображеніе, что и въ другой женщинѣ я встрѣчу ту же ложь. Такова ужъ натура человѣка: вѣчно и во всемъ искать новаго и лучшаго... Искать и не находить!..

Жена моя замѣтила, что я неравнодушенъ къ Лидіи и что та, въ свою очередь, заинтересована мной, что мы оба поддаемся тому обману, увлеченію (назови, какъ хочешь), которое составляетъ квинтъ-эссенцію любви. Она забила тревогу. Очень ревнивая, она на этотъ разъ употребила хитрость. Чтобы отвлечь меня отъ одного увлеченія, она задумала дать мнѣ другое.

Какъ будто не подозрѣвая ничего, она разъ сказала мнѣ съ довольно равнодушнымъ видомъ.

— Какая красавица Лидія Павловна, не правда-ли? Вся семья ихъ отличается поразительной красотой... Но красота Лидіи ничто въ сравненіи съ красотой ея младшей сестры Маріи! Ахъ, если бы ты ее увидѣлъ! Всѣ мужчины влюблены въ нее... Но она еще ребенокъ... всего 16 лѣтъ. Впрочемъ, она имѣетъ жениха...

— Уже имѣетъ?

— Да, заботливый отецъ старается сбыть ее съ рукъ... Она живетъ въ селеніи Н. Скоро она пріѣдетъ сюда повидаться съ сестрой. Я тебя познакомлю. Хочешь?...

Я, конечно, согласился и забылъ объ этомъ разговорѣ. Мой интересъ къ Лидіи не могъ ослабѣть отъ того, что у нея была красавица сестра.

Однажды, вернувшись со службы домой, я засталъ у себя въ гостиной незнакомую даму.

— Вотъ — Марья Павловна! рекомендую, — сказала жена и бросила на меня торжествующій взглядъ.

Мнѣ поднялась на встрѣчу высокая, стройная дѣвушка, одѣтая въ черное платье, отдѣланное черными кружевами (Она носила трауръ).

Признаюсь, я не ожидалъ увидѣть такую яркую, ослѣпительную красоту. Она ни въ чемъ не походила на свою сестру; была выше ростомъ и иначе сложена.

Лицо ея походило на лицо греческой богини. Прямой, изящный, съ маленькой горбинкой, съ раздувающимися ноздрями носъ, высокій, нѣжный, какъ бы высѣченный лобъ, пухлыя слегка чувственныя губы, цвѣта коралла, мелкіе какъ жемчугъ и ослѣпительной бѣлизны зубы — все это мелькнуло предо мною, какъ въ какомъ-то заколдованномъ снѣ... Мнѣ показалось, что я попалъ въ картинную галерею и стою предъ статуей Венеры, Діаны, или другимъ какимъ либо памятникомъ античной скульптуры; показалось, что на меня глядитъ изъ золотой рамы одинъ изъ тѣхъ художественныхъ портретовъ, передъ которыми зритель останавливается очарованнымъ, теряетъ представленіе объ окружающемъ, весь сливается съ красотой, воспроизведенной на полотнѣ кистью мастера, и одухотворяетъ ее въ самомъ себѣ.

Право, безъ преувеличенія могу сказать, что я испыталъ тогда такое чувство, какое испытываешь въ какомъ ни будь хранилищѣ искусствъ.

Иллюзія продолжалась одно мгновеніе. Статуя ожила, улыбнулась и подала мнѣ руку.

„Что это?“ думалъ я. „Гдѣ эта молодая дикарка (она была жительница деревни и почти не бывала въ большихъ городахъ) научилась держать себя такъ холодно, важно, почти строго, какъ англійская лэди? Было ли это врожденное качество, или кокетство сознающей и цѣнящей себя красоты?“ Прелесть ея улыбкѣ придавала маленькая, черная родинка на верхней губѣ. Родинка напоминала тѣ искусственныя мушки, которыя наши прабабушки носили въ 18 столѣтіи, въ этомъ вѣкѣ изящества, шелковыхъ, расшитыхъ галунами, кафтановъ, длинныхъ шлейфовъ, париковъ и художественныхъ причесокъ. Родинка придавала этимъ строгимъ, античнымъ чертамъ лица что-то игривое и вѣтренное. Черные волосы, цвѣта вороньяго крыла, обрамляли красивое лицо Маріи.

Мы познакомились и начали говорить и, конечно, болтали о всякихъ пустякахъ и смѣялись! Моя жена, казалось, была влюблена въ Марію Павловну. Ей нравилось, что та произвела на меня чарующее впечатлѣніе, которое я тщетно старался скрыть.

Я потомъ понялъ психологію жены: красота Лидіи меркла въ присутствіи Маріи, а Марія имѣла жениха и ей было всего 16 лѣтъ!

Но я замѣтилъ больше, чѣмъ моя жена. Марія Павловна была слишкомъ развита физически для своихъ лѣтъ.

У нея было лицо дѣвственницы, но фигура зрѣлой женщины. Какъ-то инстинктивно чувствовалось, что страсти волновали эту высокую грудь, колыхавшуюся какъ бурное море, что эта молодая дѣвушка начинаетъ сознавать свое могущество. Можетъ быть, жизнь въ глуши еще болѣе развивала въ ней нарождавшееся чувство львицы, обострила потребность побѣждать, видѣть у своихъ ногъ толпу поклонниковъ!..

Я еще не успѣлъ оформить этихъ мыслей, бродившихъ во мнѣ, какъ уже явился одинъ изъ этихъ будущихъ поклонниковъ.

Это былъ не первой юности „молодой человѣкъ“ Волковъ. Его называли молодымъ человѣкомъ единственно потому, что онъ былъ холостъ. Въ нашемъ городѣ его считали завиднымъ женихомъ. Онъ былъ богатъ и недуренъ, хотя въ волосахъ его пробивалась уже сѣдина. Онъ любилъ страстно лошадей, всякаго рода спортъ и сильныя ощущенія. Можетъ быть, потому онъ и не женился, что не хотѣлъ приносить этихъ привычекъ и страстей въ жертву прелестямъ семейной жизни.

Пара великолѣпныхъ вороныхъ лошадей остановилась у крыльца. Вошелъ Волковъ.

Я замѣтилъ, что его взоры съ какимъ-то страннымъ и необычнымъ для любителя спорта восхищеніемъ остановились на Маріи Павловнѣ.

Онъ предложилъ дамамъ своихъ лошадей.

Узнавъ, что Марія Павловна пріѣхала, онъ счелъ долгомъ представиться ей, какъ старый знакомый ея отца и предложить свои услуги. Вѣроятно, ей придется дѣлать закупки, ходить по магазинамъ, такъ вотъ лошади къ ея услугамъ.

Марія приняла его любезное предложеніе вѣжливо, но холодно.

Посидѣвъ сколько нужно было изъ вѣжливости, Волковъ ушелъ, оставивъ у крыльца свой экипажъ, лошадей и кучера.

Дамы одѣлись и предложили мнѣ сопровождать ихъ. Мы ѣздили по магазинамъ и провели время очень весело. Я удивлялся самому себѣ, что я такъ веселъ; казалось, что я помолодѣлъ на 10 лѣтъ. Въ глубинѣ души мнѣ было смѣшно, но я не въ силахъ былъ противиться впечатлѣнію, которое произвела на меня эта дѣвушка. И жена моя была весела и довольна: опасное увлеченіе Лидіей смѣнилось во мнѣ другимъ не опаснымъ увлеченіемъ. Въ глазахъ моей жены шестнадцатилѣтній возрастъ Маріи — былъ непроницаемой броней, способной отразить всякое чувство.

Можетъ быть, это и сдружило мою жену съ Маріей. Марія бывала у насъ часто и я почувствовалъ, что начинаю ее безумно любить, хотя и сознаю, что любовь эта сумасбродна.

Я не стану тянуть передъ тобою скучную канитель моихъ душевныхъ движеній; скажу лишь, что я мечталъ только о Маріи. Это были глупыя, порою, даже нечестныя мечты. Я иногда думалъ о томъ, какъ хорошо было бы, если-бы моя жена какъ нибудь устранилась съ моего жизненнаго пути, умерла-бы, наконецъ... Тогда я женился бы на Маріи и былъ-бы счастливъ, безконечно счастливъ. Я забился-бы въ глушь куда-нибудь и провелъ-бы съ нею два. три счастливыхъ года, узналъ-бы земное блаженство... а потомъ? Я самъ не зналъ, что было-бы потомъ.. Потомъ я готовъ былъ-бы умереть, чтобы, въ свою очередь, устраниться съ жизненнаго пути Маріи и дать ей возможность еще наслаждаться и любить. Я понялъ, что я никогда и не любилъ своей жены, а мнѣ лишь казалось въ началѣ совмѣстной жизни, что это была любовь. Это было увлеченіе, за которымъ послѣдовало разочарованіе и тоска. Совмѣстная жизнь обратилась въ привычку; пошла скучная проза жизни, какъ у большинства, какъ у всѣхъ. Не странно-ли, что всѣ носятъ цѣпи и не стараются сбросить ихъ! Вѣдь, любовь чувство свободное, не повинующееся клятвамъ, молитвамъ, привычкамъ и экономическимъ соображеніямъ. Какъ я могу дать слово любить одну и ту-же женщину всю жизнь, когда я самъ не знаю, какъ я буду мыслить, что я буду чувствовать впослѣдствіи. И дать слово въ то время, когда человѣкъ еще не сложился, не создалъ себѣ положительныхъ взглядовъ на жизнь!.. Какъ можетъ давать это слово молодая дѣвушка, еще меньше знающая жизнь и самое себя, чѣмъ мужчина въ этомъ возрастѣ? И бракъ показался мнѣ абсурдомъ, самымъ тяжелымъ видомъ рабства. Правда, мысль о дѣтяхъ иногда умѣряла мое негодованіе противъ цѣпей брака и семьи. Но это были лишь мгновенія...

Странное чувство испытывалъ я въ присутствіи Маріи. Мнѣ казалось, что я готовъ, по ея знаку, на самое рискованное и смѣлое предпріятіе.

Все пережитое — страданія, неудачи, разочарованія — забывалось: пессимистическій взглядъ на жизнь, который, казалось, твердо установился во мнѣ, смѣнялся несбыточными мечтами о счастіи. Эти мечты въ сущности были глупы, но сколько прелести было въ нихъ.. Развѣ не стоитъ влюбляться ради этого одного, ради прелести мечты о счастіи, ради возстановленія вѣры въ лучшее будущее? Любовь освѣжаетъ наши чувства и даетъ намъ силы нести бремя жизни. Такъ отчего же не любить, когда любится? Но мы робѣемъ, потому что мы рабы общественнаго мнѣнія, рабы привычекъ и взглядовъ толпы. Мы колеблемся и думаемъ: „долгъ, обязанности, такъ не принято, что скажутъ люди? “ и, вмѣсто счастія, мы создаемъ себѣ новое мученіе.

А что Марія? — спросишь ты.

Она держала себя очень осторожно въ присутствіи моей жены, но крайне загадочно безъ нея. Я не смѣлъ думать, что она чувствуетъ ко мнѣ любовь, но могъ предполагать, что она не совсѣмъ ко мнѣ равнодушна.

Предположеніе скоро обратилось въ увѣренность. Марія отказала своему жениху. Этотъ бѣдный молодой человѣкъ, очень скромный и порядочный, жилъ въ томъ же селѣ, гдѣ и она, но за рѣкой. Онъ утѣшался въ своемъ горѣ тѣмъ, что сидѣлъ по цѣлымъ часамъ у окна и направлялъ зрительную трубу на ея домъ, ожидая момента, когда выйдетъ его милая. Онъ смотрѣлъ, какъ она занимается въ огородѣ хозяйственными работами, кормитъ птицъ, гуляетъ по двору или читаетъ книгу... Это было похоже на романъ рыцаря Тоггенбурга, только въ иномъ, болѣе совершенномъ вкусѣ. Право, отвергнутый женихъ походилъ на этого идеальнаго мечтателя, жившаго надеждой увидѣть издали въ окнѣ монастыря свою милую... Съ утра до вечера съ зрительной трубой въ рукахъ „sass er da allein“.

Blickte nach dem Kloster drüben,

Blickte stundenlang,

Nach dem Fenster seiner Lieben

Bis das Fenster klang.

Bis die Liebliche sich zeigte,

Bis das Theure Bild,

Sich in’s Thal herunter neigte

Ruhig engelmild..

Монастыремъ для него былъ домъ Маріи. Надежда увидѣть ее хотя издали оживляла его, умѣряла его печаль. Видно онъ крѣпко ее любилъ. Я искренно жалѣлъ его. Не я, казалось мнѣ, былъ причиною отказа. Мнѣ казалось, что онъ былъ обязанъ этимъ чувству львицы, которое проснулось въ Маріи, когда она увидѣла, что всѣ мужчины, образованные, женатые, солидные, были у ея ногъ...

Однажды, когда Марія пріѣхала къ сестрѣ, у нихъ въ домѣ собралось довольно большое общество. Въ числѣ гостей былъ и я безъ жены, разумѣется. Вечеръ былъ прелестный, а гости мужчины не нашли ничего лучшаго, какъ напиться. Это обыкновенное времяпрепровожденіе въ провинціи. Пили мы съ утра; сначала въ одномъ домѣ, потомъ въ другомъ, а вечеромъ очутились у Лидіи Павловны, мужъ которой, вообще, любилъ бражничать. Мы сидѣли на балконѣ и любовались вечеромъ. Такими вечерами сравнительно рѣдко балуетъ насъ наша суровая природа. Въ воздухѣ было тепло. Луна серебрила вершины горъ. Звѣзды ласково мерцали на темно-голубомъ небѣ, какъ будто кивали и улыбались своимъ отраженіямъ въ глубинѣ рѣки, протекавшей тутъ-же, подлѣ дачи Лидіи Павловны.

Все располагало къ ласкѣ, нѣгѣ, къ тихой бесѣдѣ, къ грустнымъ мелодіямъ.

По странной фантазіи во мнѣ вдругъ проснулось старое чувство къ Лидіи Павловнѣ. Это было, точнѣе говоря, воспоминаніе о чувствѣ. Я началъ говоритъ ей любезности, которыя она слушала съ выраженіемъ укора въ глазахъ. Женщинѣ всегда непріятно, когда, даже шутя, ухаживаютъ больше за другими, чѣмъ за ней. Я понялъ это ея настроеніе, и сталъ говорить что-то о своихъ чувствахъ. Я чуть не сказалъ „бывшихъ чувствахъ“. Чтобы выйти изъ неловкаго положенія, я цѣловалъ ея руки. Вдругъ въ комнатѣ, куда мы уединились, показалась темная фигура. Это была Марія. Она засмѣялась и ушла.

Весь вечеръ она смотрѣла на меня гнѣвно, почти съ ненавистью. Чтобы мнѣ насолить, она усиленно любезничала съ мужемъ Лидіи и съ другими... Я не подозрѣвалъ, что въ ней столько огня и страсти.

Но потомъ она отомстила мнѣ еще болѣе чувствительнымъ образомъ. Она была хорошимъ психологомъ для своихъ лѣтъ и понимала, что „моя половина“ не боится моихъ ухаживаній за ней, а боится ухаживаній за Лидіей. Она разсказала моей женѣ, что я въ тотъ вечеръ усиленно любезничалъ и объяснялся въ любви Лидіи. Жена, понятно, сдѣлала мнѣ сцену, одну изъ тѣхъ отвратительныхъ сценъ, которыя достигаютъ какъ разъ обратныхъ цѣлей, разрушая жалкіе остатки былой любви вмѣстѣ съ уваженіемъ къ женщинѣ... Развѣ можно такими не любовными, такъ сказать, путями добиться любви? Сцены, ревность, крики, слезы — какъ все это глупо!.. При томъ моя жена ревновала меня не изъ любви ко мнѣ. Это была ревность собственника, не желающаго, чтобы его вещь, въ сущности не нужная ему, перешла къ другому.

Я припомнилъ тогда, что Марія исполнила лишь свою угрозу, высказанную въ тотъ же вечеръ.

— Постойте-же я все разскажу вашей женѣ, — сказала она гнѣвно, глядя на меня пылающими глазами.

— Я не вѣрю этому, сказалъ я спокойно. Вы неспособны на такую пошлую выходку

Потомъ при женѣ я обратился къ ней съ укоромъ.

— Что это вы наплели на меня, Марія Павловна? Совсѣмъ разстроили мою половину!..

— Я, вѣдь, вамъ тогда же сказала, что разскажу ей все и сдержала свое слово.

Я убѣдился, что ею руководитъ ревность къ Лидіи, и у меня выросли крылья.

Какъ хорошо она играла свою роль! Она усыпила бдительность моей жены въ отношеніи себя. Жена по прежнему смотрѣла на мои ухаживанія за Маріей, какъ на шутку... Это не была шутка.. нѣтъ! Хотя кончилась шуткой...

Павелъ Ивановичъ умолкъ и смотрѣлъ на небо. Его печальные глаза блестѣли. Можетъ быть, въ то время омъ думалъ о „милой“, о своей сумасбродной, но вдохновляющей мечтѣ

— На этомъ ты и оборвешь свои воспоминанія?

— Ахъ, нѣтъ, отвѣтилъ онъ разсѣянно. Я только не знаю, какъ кончить. Ты такъ заинтересованъ и, можетъ быть, ждешь чего нибудь этакого... драматическаго, чертъ возьми! А это кончилось очень просто. Марія вышла замужъ, но не за меня, понятно. А за отвергнутаго жениха, за рыцаря Тоггенбурга. Да. А, вѣдь, это могло кончиться для меня очень драматично, полнымъ крахомъ: разрушеніемъ семейнаго очага, разводомъ, изгнаніемъ меня изъ, такъ называемаго, по недоразумѣнію, порядочнаго общества, вся жизнь котораго зиждется на лицемѣріи. Словомъ, могло кончиться сильно, эффектно, необычно, не такъ „какъ принято“. А кончилось все банально... законнымъ бракомъ.

Не знаю, отчего все такъ кончилось: оттого-ли, что я слишкомъ честенъ, или оттого, что я слишкомъ несмѣлъ.

Разъ я засталъ Марію одну. Она занималась уборкой комнатъ и была одѣта слишкомъ по домашнему, въ какой то простенькой юбкѣ, въ кофточкѣ съ засученными рукавами. Это неглиже придавало ея формамъ еще большую прелесть... Не знаю какъ это случилось, но я въ какомъ-то опьяненіи вдругъ началъ цѣловать ея руки. Потомъ, когда я не встрѣтилъ сопротивленія, я цѣловалъ ея глаза, всѣ части ея прелестнаго античнаго лица. Мнѣ казалось, что я оживилъ мраморъ своими объятіями, какъ Пигмаліонъ. Но я оживилъ мраморъ не для себя!..

— Какъ это понять?

— Я былъ сдержанъ и не... пошелъ до конца.. А между тѣмъ, какъ я понялъ потомъ, Марія къ этому стремилась. Она любила меня. Прочною ли любовью — этого съ достаточной степенью вѣроятности сказать нельзя, потому что любовь молодой, неопытной дѣвушки — вещь весьма загадочная. Она хотѣла любить и быть любимой, не думая о послѣдствіяхъ. Эта чудная дѣвушка, съ лицомъ античной статуи, съ роскошными формами зрѣлой женщины, — была очень рѣшительна. Но я колебался. Я думалъ за себя и за нее, думалъ о послѣдствіяхъ рѣшительнаго шага и ограничивался страстными поцѣлуями.. Былъ ли я честенъ или глупъ, предоставляю тебѣ судить самому. Въ общемъ я разсуждалъ такъ: наша любовь — это цѣлый переломъ въ моей жизни и въ ея жизни; нельзя опрометчиво играть съ огнемъ; надо подготовить почву, разойтись съ женой; сдѣлать все обдуманно, съ возможно наименьшимъ страданьемъ для заинтересованныхъ лицъ...

А Марія горѣла и стремилась только къ одному, къ блаженству любви. Я не понялъ этого.

При каждомъ свиданьи ея черные, какъ агатовые, усѣянные алмазами, глаза, казалось, спрашивали: „когда же мы перестанемъ воровать счастіе и выйдемъ изъ двусмысленнаго положенія? “.

Пока я обдумывавъ это и страдалъ отъ того, что не зналъ, какъ осуществить и упрочить свое счастіе — случилось такъ, что мнѣ экстренно надо было ѣхать въ Москву, по дѣламъ торговаго дома, у котораго я служилъ. Внезапно заболѣлъ одинъ служащій и вмѣсто него долженъ былъ поѣхать я. Поѣздка въ матеріальномъ отношеніи была выгодна и мнѣ волей не волей надо было поѣхать.

Прощаясь, я обѣщалъ Маріи „все устроить“ и потомъ написать ей и выписать ее къ себѣ.

Какъ это было глупо! Надо было разрубить Гордіевъ узелъ, а не пытаться развязать его. Надо было просто увезти Марію съ собою... Тогда моя мечта продолжалась бы дальше, можетъ быть, и теперь. Я упустилъ моментъ: мечта улетѣла, остались проза, ложь и скука.

Вмѣсто предполагаемыхъ двухъ мѣсяцевъ, я прожилъ въ Москвѣ пять. Я писалъ Маріи страстныя письма, но она не отвѣтила ни на одно изъ нихъ. Потомъ жена сообщила мнѣ извѣстіе, отъ котораго я чуть не сошелъ съ ума.

„Вообрази себѣ“ — писала она мнѣ своимъ наивнымъ и болтливымъ слогомъ — „Марія ходила послѣ твоего отъѣзда, какъ въ воду опущенная. Можно было подумать, что она влюблена или потеряла близкаго человѣка. Потомъ внезапно удивила всѣхъ. Стала веселиться, смѣяться, какъ сумасшедшая, и вышла замужъ. Угадай за кого?... За отвергнутаго поклонника, за рыцаря Тоггенбурга, какъ ты назвалъ его“.

Гордая и смѣлая дѣвушка не могла простить мнѣ моей нерѣшительности. Она отдавалась мнѣ безъ всякихъ условій, не требуя отъ меня никакихъ обязательствъ, а я не понималъ этого... Я лишился счастья, лелѣяннаго въ мечтахъ, и... избавился отъ многихъ страданій. Но за это счастіе стоило заплатить страданіями! Блаженство всегда покупается ими... Но счастіе — въ этой смѣнѣ жгучихъ радостей, глубокихъ печалей, а не въ сытой, скучной жизни съ глупой женой, съ „приличной“ обстановкой, съ шаблонными занятіями, ради куска хлѣба, какъ у всѣхъ!

Мнѣ кажется, да я увѣренъ, что такого другаго момента у меня не будетъ въ жизни... Такія вещи не повторяются... нѣтъ! А, все-таки, мнѣ дорого воспоминаніе объ этомъ, неуспѣвшемъ расцвѣсть и увядшемъ счастіи... Посмотри на небо: вотъ покатилась огненной полоской звѣзда и угасла. Такъ и моя любовь... Первая и послѣдняя любовь въ жизни! Я всегда вспоминаю о Маріи, когда вижу падающую звѣзду. Мнѣ становится грустно и хочется плакать, и хочется заснуть, чтобы не просыпаться больше для скучной, пошлой жизни, а вѣчно грезить о погибшей, но дорогой мечтѣ...

Вѣдь, счастія то, собственно, нѣтъ на землѣ. А есть иллюзія счастія. Она даетъ отраду, свѣтитъ одинокимъ солнечнымъ лучемъ въ душномъ темномъ подвалѣ нашего существованія!...

Павелъ Ивановичъ умолкъ. Мы оба, молча, смотрѣли на тихую пустыню, озаряемую трепетнымъ свѣтомъ звѣздъ, на ущелья, полныя серебряной мглой луннаго сіянія, на черный лѣсъ, полный тѣней, полный тайны; на кусты, сползавшіе съ утеса въ воду.

Пароходъ двигался медленно; сзади него шла по водѣ длинная, серебряная дорожка. Лоцманъ, стоявшій на вахтѣ, монотонно мурлыкалъ заунывную пѣсню. На берегу вторилъ ему унылый крикъ гагары...

А. Клюге.

(OCR: Аристарх Северин)