Заимка „Веселая".
А.Г. Клюге
(Отрывокъ изъ повѣсти).
"Сиб.жизнь"№69, 1899
На высокомъ берегу одной изъ рѣкъ бассейна Колымы, въ ея низовьяхъ, ютился поселокъ, состоящій изъ нѣсколькихъ бревенчатыхъ избъ, — заимка „Веселая". Возлѣ заимки струилась рѣка, искрясь и сверкая въ лучахъ солнца, какъ синяя лента, расшитая золотомъ. Когда на небѣ появилась заря, рѣка алѣла ея отраженіями и какъ бы прижималась къ ея румяной груди своими дальними, безлѣсными краями. Коверъ травы и цвѣтовъ покрывалъ рѣчные берега; брусника вилась темнозелеными кудрявыми гирляндами по сѣрому мху; низкорослыя лиственницы ползли по обрывамъ, блѣдные лишаи проглядывали между разбросанными кучками бурыхъ камней. По низкимъ мѣстамъ толпились кочки, поросшія косматыми прядями жесткой травы; желтыя головки болотныхъ цвѣтовъ качались въ лужахъ воды, выступавшей сиреневыми пятнами на черной поверхности трясинъ; вѣтви сгнившихъ деревьевъ, похожія на оленьи рога, торчали изъ лужъ; широколистныя, блѣдно зеленыя водоросли обвивали ихъ своими гибкими стеблями.
Надъ блещущей, извилистой полосой рѣчки возвышались берега, заросшіе гусиной травой, кое гдѣ заваленные грудами мелкихъ разноцвѣтныхъ камешковъ, намытыхъ водою, принесенныхъ льдинами отъ каменныхъ грядъ Колымскихъ горъ.
Таковъ былъ видъ ближайшихъ окрестностей заимки лѣтомъ. Дальнія — были похожи на зеленый безбрежный океанъ. Низкій кустарникъ, ползучая березка, перемѣшанная съ болѣе рослой вѣтвистой ольхой, кочки, поросшія травой, — тянулись безконечными рядами въ безконечную даль, гдѣ синяя кайма неба сливалась съ зеленой каймою тундры, гдѣ застилался небосклонъ прозрачнымъ сиреневымъ туманомъ. Ровная, плоская поверхность тундры напоминаетъ степь. Но это степь своеобразная. Необозримый травянистый покровъ нашихъ степей въ ней замѣняется такимъ же необозримымъ покровомъ низкаго кустарника, кочекъ поросшихъ травою, мхомъ, — покровомъ, похожимъ на разливъ зеленаго моря...
Въ чащѣ кустарника пробираются съ тихимъ, неслышнымъ журчаніемъ ручейки; болотца и лужи блестятъ какъ стекло въ лучахъ солнца.
Съ нѣкотораго возвышенія, съ холма, похожаго на степной курганъ; тундра, разстилавшаяся вокругъ заимки „Веселой", казалась зеленымъ изумруднымъ полемъ, усѣяннымъ зеркалами... Вблизи, въ ручьяхъ и лужахъ видны были отраженія цвѣтовъ, кустовъ и неба, и звѣздъ и зари.. Этими отраженіями любовались птицы, огромными стаями прилетавшія на берега Ледовитаго океана, чтобы провести здѣсь короткій мигъ лѣта. Здѣсь не было людей, неумолимыхъ враговъ этого пернатаго царства. Водяныя птицы царили здѣсь нераздѣльно: высиживали птенцовъ, линяли, опять оперялись, спокойно купались въ холодныхъ струяхъ водъ, въ чистыхъ струяхъ воздуха, съ пѣснями и криками носились надъ лужами, ручейками, похожими на алмазныя брызги по зеленому полю.
Свой зеленый уборъ тундра надѣваетъ не на долго, всего на одинъ день; одинъ день для нея, это короткое полярное лѣто.
Все лѣто солнце неустанно свѣтитъ надъ тундрой и все живое пользуется этимъ лѣтнимъ днемъ чтобы радоваться и жить. Животныя и птицы: олени, медвѣди и лоси, лебеди, гуси и утки торопятся жить, рѣзвиться и любить... Земля, нагрѣваемая лучами солнца, обдаваемая волнами свѣта и тепла, торопится производить и одѣть своихъ печальныхъ, невзрачныхъ дѣтей: березки, травы, мхи, лишаи — цвѣтами; торопится разрисовать ихъ красками, которыя даютъ ей солнце и небо. Не только видно, но, кажется, слышно, какъ растутъ цвѣты и травы. Вчера только вышли изъ подъ снѣга ихъ засохшіе, лишенные жизни стебли, поляны, поросшія ими, были желты и сѣры, давили своимъ унылымъ однообразіемъ; сегодня поляны покрыты сверкающей зеленью; завтра они пестрѣютъ безчисленными цвѣтами, точно пробужденная къ жизни земля открыла до толѣ смеженные во снѣ, безчисленные глаза свои; синіе, бѣлые, голубые, розовые — всѣ они весело глядятъ на міръ Божій, свѣтятся радостію и счастіемъ.
Не успѣешь оглянуться кругомъ, налюбоваться пробужденіемъ природы, послѣ долгой восьмимѣсячной спячки, какъ уже на мѣстѣ цвѣтовъ наливаются ягоды: алая княженика, желторозовая морошка, синяя голубица и самая поздняя изъ ягодъ брусника, — уже осыпаны завязями. Едва созрѣютъ ягоды, какъ зеленый коверъ лѣта померкнетъ, пожелтѣетъ и покроется бѣлымъ саваномъ... Въ сердце человѣка останется сожалѣніе объ исчезнувшемъ такъ скоро счастливомъ мгновеніи полярнаго лѣта; проснутся грусть и сознаніе, что молодость человѣка похожа на это мгновеніе...
Къ сѣверу отъ заимки высилась гора «Бѣлый камень». Это названіе было удачно: зимою и лѣтомъ камень былъ одинаково бѣлъ, какъ бы облитый бѣлымъ алебастромъ. Онъ одинъ собиралъ на себя яркіе солнечные лучи, терявшіеся въ необозримой пустынѣ. Поросшій лишаями и бѣлымъ оленьимъ мохомъ, онъ былъ пустыненъ какъ тундра; изрѣдка олени бродили по немъ, ища корму. Когда случалось имъ заходить на склонъ его, обращенный къ заимкѣ, они тревожно поднимали головы, нюхали воздухъ и быстро перебѣгали на противоположный склонъ, обращенный къ морю.
Такъ было вокругъ заимки «Веселой», лѣтомъ.
Зимою былъ совсѣмъ иной видъ. Вся земля была покрыта бѣлой пеленой. Все, что лѣтомъ цвѣло и благоухало, теперь было погребено подъ снѣгомъ. Все было мертво и однообразно на землѣ.
Но на небѣ были разные огни и разные цвѣта..
Какъ лѣто въ тундрѣ похоже на одинъ день, такъ зима — похожа на одну ночь. Эта ночь держитъ въ объятіяхъ землю два мѣсяца. Она освѣщаетъ ее трепещущимъ блескомъ безчисленныхъ звѣздъ; оживляетъ снѣжную пустыню пламенемъ зари, свѣтомъ лунныхъ лучей, тѣнями горъ и деревьевъ; отраженіями огней сѣвернаго сіянія, шагающаго среди звѣздъ гигантскими свѣтящимися столбами...
Но часто въ зимнія ночи вокругъ затерянной въ тундрѣ заимки грохотала и выла буря. На своемъ пути отъ океана въ лѣса, буря взбиралась на „бѣлый камень“; прежде чѣмъ кинуться въ долину, она точно осматривала съ высоты холма свое бранное поле. Бѣлый камень дымился отъ ея скачковъ, надъ нимъ разливалась мгла. Это былъ какъ бы сигналъ къ наступленію: несмѣтныя полчища чудовищъ, слѣпленныхъ изъ мглы и тумана, клубовъ летучаго снѣга, разсыпались по тундрѣ, закрывая небо, и обращали лунную ночь, полную блеска и свѣта, образовъ и грезъ въ ночь темную, какъ мракъ пещеры. Такая ночь не говорила чудными переливами свѣта, замѣнявшими звуки...
Она молчала. Говорила одна буря, метавшаяся надъ тундрой. Ея вой тянулся протяжно и уныло, по временамъ замирая какъ предсмертный стонъ какого то невѣдомаго чудовища, подъ невидимыми сводами неба...
* * *
Жизнь людей на заимкѣ „Веселой“ и на другихъ сосѣднихъ съ нею, была вѣрнымъ отраженіемъ жизни природы: тихая, однообразная, вѣчно одна и та же; лѣтомъ дѣятельная и веселая, зимою мертвая и скучная, какъ тундра; одни и тѣ же огорченія, радости, заботы; одни и тѣ же удовольствія и занятія — промыселъ: рыбы, птицы, оленей, лисицъ. Ничто не волновало жителей этихъ тихихъ рыбачьихъ поселковъ, кромѣ вопросовъ объ удовлетвореніи насущныхъ потребностей организма. Ради этого, они вели борьбу съ суровой природой: лѣтомъ загораживали виски, чтобы перехватить рыбу, во время ея массоваго хода въ океанъ и обратно; зимою метали сѣти подо льдомъ; ставили въ тундрахъ пасти и луки на лѣсныхъ и полевыхъ звѣрей.
Каждый изъ жителей этихъ поселковъ имѣлъ только то, чѣмъ удавалось ему завладѣть въ лѣсахъ, въ рѣкахъ, озерахъ, въ тундрѣ и при томъ только личнымъ трудомъ.
Никто тамъ не могъ заставить другого человѣка работать вмѣсто себя, потому что всѣ тамъ, имѣя одни и тѣ же потребности, имѣли одни и тѣ же средства удовлетворить ихъ. Они не знали раздѣленія труда и способностей. Что давала природа одному человѣку, то давала и другому: никто не имѣлъ львиной доли въ ея скудныхъ дарахъ.
Всѣ богатства этой дикой дѣвственной природы не были еще описаны, измѣрены, приведены въ порядокъ и распредѣлены между людьми, какъ это было въ остальномъ мірѣ. Если бы здѣсь, въ низовьяхъ полярной рѣки, было такъ, какъ въ остальномъ мірѣ, то, по желѣзной логикѣ экономическихъ законовъ, заимка «Веселая» имѣла бы своего властителя, рыбо-, звѣро-, — а можетъ быть и золотопромышленника, которому край былъ бы обязанъ многими удобствами: развитіемъ промышленности, просвѣщеніемъ, культурными обычаями, но который, въ тоже время, обратилъ бы жителей рабочихъ поселковъ въ батраковъ, неимѣющихъ ничего въ своемъ распоряженіи, кромѣ своихъ рукъ... Богъ знаетъ, можетъ быть имъ лучше жилось бы тогда на хозяйскихъ харчахъ, чѣмъ теперь на собственномъ иждивеніи, можетъ быть тогда они были бы грамотны и предусмотрительны.
Но теперь они были довольны своею судьбой: они были сами себѣ хозяева, имѣли невода, сѣти, лодки, избы. Каждый изъ нихъ могъ работать и лѣниться, когда угодно и сколько угодно, по своему личному усмотрѣнію. Правда за эту независимость они платились многими лишеніями; не имѣли школъ, больницъ, богадѣленъ и другихъ необходимыхъ учрежденій благоустроенной жизни. Частенько они и голодовали, когда океанъ, рѣки, тайга, тундры не посылали въ ихъ нехитрыя сѣти рыбъ, птицъ и звѣрей. Некому тогда было помочь имъ, но зато и некому было ихъ закабалить за эту помощь. Голодные и сытые — они оставались вольными, никому не обязанными...
Между собою они жили дружно. Всякій изъ нихъ старался все то, что ему было нужно, вырвать изъ рукъ природы, а не изъ рукъ своихъ ближнихъ. Оттого они не имѣли понятія о борьбѣ за существованіе среди людей и оттого они, быть можетъ, не развивались, не прогрессировали въ обычаяхъ и въ способахъ промысла. Они застыли на томъ уровнѣ развитія, на какомъ находились ихъ дѣды и во многихъ отношеніяхъ, почти опустились до уровня развитія своихъ ближайшихъ сосѣдей, обитателей тундры, чукчей. Они были безпечны, легковѣрны, непредусмотрительны; брали, не разсуждая, то, что давала имъ природа и не думали о будущемъ...
За нихъ думало начальство. Оно заботилось объ ихъ судьбѣ помимо ихъ воли; писало о нихъ рапорты, свѣдѣнія, донесенія. Надо же управлять ввѣреннымъ населеніемъ!
Одни изъ мѣстныхъ начальниковъ доносили высшему начальству, что представляется настоятельная необходимость надѣлить жителей рыбачьихъ поселковъ такими то и такими то правилами: другіе что ихъ надо лишить такихъ-то правъ. Одни писали о томъ, что ввѣренный край нуждается въ насажденіи благоустроенности: школъ, больницъ, тюремъ; другіе, — что въ благоустроенности нужды нѣтъ. Благодаря такимъ противоположнымъ взглядамъ, безпрестанно смѣнявшихся начальниковъ, въ столицѣ края, въ окружномъ городѣ Тундринскѣ существовали нѣкоторыя изъ учрежденій благоустроенности: школа, больница, караульный домъ, («какъ можно безъ нихъ», говорили тундринцы, «развѣ мы не люди?»), но существовали такъ, что словно бы ихъ и не было: батюшка иногда заходилъ въ школу, позѣвывалъ, отпускалъ ребятишекъ на промыселъ и отправлялся пить водку къ знатнымъ прихожанамъ; въ больницѣ и аптекѣ хозяйничалъ пьяный фельдшеръ. Когда получалась аптека изъ областнаго города, онъ продавалъ яды для травли лисицъ, спиртъ выпивалъ, а прочія снадобья запиралъ, за ненадобностью, въ амбаръ.
Въ караулкѣ сиживалъ иногда какой нибудь поселенецъ, вздумавшій арестовать самаго себя, за буянство, чтобы, получивъ кормовыя (96 коп. въ сутки), по братски пропить ихъ съ казаками.
Люди, зависѣвшіе въ своемъ существованіи исключительно отъ природы, не нуждались въ надѣленіи правами, не боялись лишенія правъ... Эти лишенія не могли простираться до того, чтобы запретить имъ промышлять въ рѣкахъ, озерьяхъ, тундрахъ. Права, даруемыя начальствомъ, не могли ни убавить ни прибавить рыбы въ рѣкѣ, звѣря въ тайгѣ. Тогда, къ чему они могли послужить?
Оттого всѣ распоряженія и попеченія заботливаго начальства, проходили безслѣдно для жителей рыбачьихъ поселковъ, не оставляя по себѣ воспоминаній. Эти попеченія не измѣняли въ общихъ чертахъ ихъ жизнь, не дѣлали ихъ ни менѣе безпечными, ни болѣе жадными, не пріучали къ порядкамъ, чуждымъ складу ихъ первобытной жизни, не вносили въ нее раздѣленія труда и способностей...
Никакія старанія начальства не могли создать здѣсь хозяевъ и батраковъ и внести антагонизмъ интересовъ въ тихую и мирную жизнь рыбачьихъ поселковъ. Трудно было измѣнить взгляды ихъ обитателей. Они до такой степени сжились съ мыслію, что все, что ихъ окружаетъ есть общее достояніе всѣхъ и не можетъ принадлежать кому нибудь одному, что всякій изъ нихъ испуганно отказался бы отъ обладанія тонями и разными промышленными угодьями, если бы ему предложили завладѣть ими, въ ущербъ всѣмъ прочимъ. Они не могли себѣ представить въ мысляхъ такого порядка, при которомъ промышленныя угодья составляли бы чью нибудь исключительную собственность.
Никто изъ нихъ не считалъ своими не только земель, рѣкъ и озеръ, но даже избушекъ, выстроенныхъ своими трудами. Эти избушки рыбаки предоставляли въ безвозмездное пользованіе всякому, если почему либо сами не жили въ нихъ.
Люди иныхъ взглядовъ на вещи, люди ненасытныхъ аппетитовъ, мечтающіе все вырвать изъ рукъ ближнихъ: землю и хлѣбъ и промышленныя угодья — жили отъ рыбачьихъ заимокъ очень далеко. Три тысячи верстъ болотъ и пустынь защищали бѣдныхъ, некультурныхъ рыбаковъ отъ алчной предпріимчивости этихъ людей. Иногда случалось, что такіе люди препровождались въ тундры подъ конвоемъ за то, что имѣя вполнѣ дозволенныя закономъ ненасытные аппетиты, пытались удовлетворить ихъ недозволенными средствами, выбирали для этого путь слишкомъ рѣшительный... У этихъ неудачниковъ не хватало терпѣнія дѣйствовать медленно, но вѣрно. Вѣдь тамъ, въ культурныхъ, просвѣщенныхъ краяхъ, откуда привозили ихъ, все можно было отнять у ближнихъ, но исподволь, при соблюденіи извѣстныхъ условій, можно было купить и землю и хлѣбъ и независимость ближнихъ... Неудачники вмѣсто права употребляли силу и за это шли въ изгнаніе, шли озлобленные и мрачные. Но и ихъ обезоруживала природа, дѣвственная пустыня, гдѣ всѣмъ было достаточно мѣста. Они умѣряли аппетиты, заводили свои сѣти и невода и, вмѣстѣ съ аборигенами, смиренно промышляли рыбу на «божьихъ» тоняхъ...
Людямъ ненасытныхъ аппетитовъ, привыкшимъ къ инымъ отношеніямъ, жизнь этихъ рыбаковъ показалась бы жалкой, способы эксплоатаціи природныхъ богатствъ безтолковыми... Можетъ быть не одинъ изъ этихъ пришельцевъ думалъ про себя, глядя на жизнь рыбаковъ:
Нѣтъ послушанья, порядка и прочаго.
Прежде всего создавай тутъ рабочаго.
Какъ же создать его?..
Какъ сдѣлать такъ, чтобы эти люди не имѣли ни сѣтей, ни неводовъ и прочихъ орудій труда и не могли бы жить иначе, какъ продавая свою силу другимъ имѣющимъ все это!
Когда нибудь это, вѣроятно, случится само собой! А можетъ быть рыбаки, пріобрѣтя все то хорошее, что даетъ культура, сумѣютъ сохранить все то хорошее, что даетъ дикая независимая жизнь?
Теперь этотъ вопросъ не своевремененъ, для того, чтобы онъ назрѣлъ, надо ждать еще лѣтъ 200, а можетъ быть больше, можетъ быть и меньше...
А до тѣхъ поръ жители заимокъ будутъ жить такъ, какъ живутъ теперь: промышлять рыбъ и звѣрей на «божьихъ», никому не принадлежащихъ угодьяхъ, не будутъ имѣть благоустроенности, будутъ терпѣть лишенія, по временамъ голодать, но зато будутъ независимыми въ средствахъ существованія, будутъ работать и лѣниться, сколько захотятъ сами, будутъ безпечны и веселы, какъ ихъ сосѣди чукчи... Но независимость и воля условныя понятія. Развѣ могутъ вознаградить они за цѣлый рядъ суровыхъ лишеній?
...Эта двухмѣсячная зимняя ночь и вой бури, этотъ 8 мѣсяцевъ не растаивающій покровъ снѣга и грохотъ льдовъ — все это такъ непривѣтливо, такъ печально!.. Намъ кажется, что нельзя любить такую землю даже за то, что она даетъ независимость... Теплый лучъ солнца, роскошное небо юга вознаграждаютъ за потерю свободы?! Можетъ быть и такъ, но...
Волнамъ ихъ холодъ и воля дороже,
Знойныхъ полудня лучей!..
А. К.
(OCR: Аристарх Северин)