IV.

Бурные дни «Романовки» и конецъ протеста.

 

На слѣдующій-же день, 28 февраля, обсудивъ положеніе и нашъ образъ дѣйствій, рѣшили немедленно принять всѣ мѣры къ доставкѣ хлѣба и другихъ необходимыхъ предметовъ. Это было поручено выполнить Л. Никифорову при содѣйствіи товарищей съ воли. Въ случаѣ выяснившейся невозможности, почему-либо, сдѣлать это, онъ долженъ былъ немедля вернуться на «Романовку», откуда вышелъ открыто днемъ 28 февраля.

Прошли этотъ и второй день въ томительномъ ожиданіи и полной неизвѣстности.

Нужда въ хлѣбѣ вызывала голодовку и требовала немедленнаго удовлетворенія. Мы просмотрѣли всѣ глаза, съ часу на часъ ожидая выручки товарищей съ воли. Но помощь не являлась, и на третій день, 1-го марта утромъ, было рѣшено послать въ городъ двоихъ товарищей — охотниковъ, В. Бодневскаго и М. Лурье, которые обязались въ тотъ-же день къ вечеру доставить провизію во чтобы то ни стало.

Въ ходѣ событій 1-е марта является знаменательнымъ, поворотнымъ днемъ въ исторіи нашего протеста. Какъ мы потомъ узнали, еще наканунѣ, по распоряженію свыше, или потерявъ терпѣніе сторожить насъ, администрація выступила на излюбленный путь репрессій и арестовала въ городѣ товарищей Дроздова и Шадовскаго, заявившихъ при этомъ о своей полной солидарности съ требованіями и образомъ дѣйствій «романовцевъ».

1-го марта полицейскій надзиратель Олесовъ арестовалъ на улицѣ Л. Никифорова. Товарищи Бодневскій и Лурье, хотя и были свободно пропущены изъ «Романовки» въ городъ, но за ними по пятамъ отправились городовые съ приказомъ «взять ихъ подъ стражу». И только благодаря «мѣшковатости» якутскихъ полицейскихъ и сыщиковъ, посланнымъ отъ насъ товарищамъ удалось избѣжать ареста, скрыться и быстро организовать доставку. Чрезъ другихъ товарищей немедленно закупили 10 пудовъ печенаго хлѣба и другую необходимую провизію. У мѣстнаго ямщика городскіе товарищи взяли пару и тройку хорошихъ лошадей «для прогулки въ Тулугинцы». Вечеромъ, когда лошади уже стояли запряженными на дворѣ одной квартиры «политическихъ» и провизія уже была нагружена въ повозки, въ полицію донесли, что Бодневскій и Лурье находятся въ домѣ Калачикъ. Посланный за ними городовой, встрѣтивъ на дворѣ Бодневскаго, спросилъ его: не здѣсь-ли находятся политическіе, вышедшіе изъ дома Романова? Тотъ, конечно, отвѣтилъ: «нѣтъ». «А зачѣмъ они вамъ нужны?» между прочимъ, спросилъ онъ. Городовой сказалъ, что ихъ требуютъ въ полицію за полученіемъ писемъ. Но военная хитрость несообразительнаго блюстителя порядка не удалась, и онъ ушелъ ни съ чѣмъ.

А за нимъ слѣдомъ изъ воротъ дома Калачикъ выѣхали двѣ повозки съ провизіей, на которыхъ сидѣли пятеро нашихъ товарищей: организаторы вылазки — Бодневскій и Лурье, двое вновь присоединившихся къ протесту — А. Добросмысловъ и П. Дроновъ, и также протестантъ Г., за нѣсколько дней предъ тѣмъ высланный съ порученіями въ городъ изъ «Романовки». Его путешествіе въ оба конца и пребываніе въ городѣ такъ и осталось тайной для полиціи. Это было вечеромъ, часовъ около 7-ми, когда свѣтъ еще боролся съ тьмою. У насъ были сдѣланы приготовленія, чтобы воспрепятствовать задержанію. Ждали условленнаго свѣтового сигнала. Нетерпѣніе достигло высшей степени. Вдругъ мы замѣчаемъ, что на обезлюдѣвшей уже Поротовской улицѣ бѣшено мчатся тройка и пара лошадей, кучера привстали на облучкахъ и дико гикаютъ, а сѣдоки размахиваютъ здоровенными дубинами... Единодушный крикъ радости огласилъ Романовку: «Наши!» Моментально сбѣжалъ внизъ нашъ летучій отрядъ. А тройка и пара галопомъ мчались прямо къ дому Романова, — недаромъ городовому Тихомирову, стоявшему у воротъ, показалось, что катитъ верхоянская почта, и онъ со страху насчиталъ цѣлыхъ 15 сѣдоковъ... Казаки и городовые завидѣли ихъ еще на Поротовской улицѣ, но вмѣсто попытки задержанія учинили «бѣгъ на мѣстѣ», ни одинъ изъ нихъ не рѣшился задерживать, ни одна рука не поднялась, чтобы остановить лошадей. Поровнявшись съ домомъ, лошади смаху повернули въ ворота, одна половинка которыхъ была затворена. Но тройка ударомъ оглобли распахнула ворота, и обѣ повозки безпрепятственно подкатили къ парадному крыльцу. И тутъ еще всѣ караульные стояли, прикованные изумленіемъ, на своихъ постахъ. Мы съ бурнымъ восторгомъ встрѣтили пріѣхавшихъ товарищей и спокойно перетаскали въ домъ привезенные ими 20 пудовъ всякой провизіи. Окончивъ разгрузку, мы подозвали ближайшаго стражника и вручили ему записку, въ которой говорилось, что лошадей необходимо вручить ихъ хозяину— извозчику Карле, у котораго ихъ наняли для прогулки.

Вылазка удалась блестяще; мы выполнили свое рѣшеніе сдѣлать блокаду недѣйствительной. И мы отпраздновали свою побѣду одновременно съ чествованіемъ памяти героевъ 1-го марта.

Далеко за полночь «Романовка» оглашалась звуками революціонныхъ пѣсенъ и оживленной товарищеской бесѣдой.

Но при этомъ всѣ чувствовали наступленіе серьезнаго, рѣшающаго момента въ дѣлѣ нашего протеста. Всѣмъ было ясно, что наша удачная вылазка будетъ принята властями какъ вызовъ и благовидный предлогъ для усиленія репрессій противъ насъ.

Пріѣхавшіе товарищи сообщили намъ важныя и тревожныя новости. Въ городѣ уже начались репрессіи въ отношеніи къ политическимъ ссыльнымъ. Полицеймейстеръ съ приставомъ и городовыми ѣздили по квартирамъ и ловили самовольно отлучившихся изъ улусовъ ссыльныхъ; при этомъ нѣкоторые изъ безусловно сочувствующихъ дѣлу протеста товарищей были арестованы. Тогда-же мы узнали, что существуетъ намѣреніе выморозить насъ обливаніемъ чрезъ окна изъ пожарныхъ трубъ. А главное — мы узнали отъ вернувшихся товарищей, что начальникъ якутской команды Кудельскій предполагаетъ взять насъ обстрѣлами съ дальняго разстоянія, противъ губительнаго дѣйствія которыхъ мы были тогда совершенно беззащитны. Раньше мы не допускали самой возможности примѣненія къ намъ варварской тактики разстрѣловъ издалека и недовѣрчиво относились къ подобнаго рода слухамъ. Но теперь, когда товарищи изъ города сообщили не слухъ, а вполнѣ достовѣрное извѣстіе о безспорномъ рѣшеніи Кудельскаго разстрѣлять насъ съ безопасной для солдатъ дистанціи, мы повѣрили и поняли весь ужасъ полной беззащитности противъ этого средства покончить съ нами.

Рѣшено было принять всѣ мѣры къ защитѣ «Романовки» отъ убійственнаго дѣйствія солдатскихъ пуль. Домъ былъ деревянный, а мы знали, что пули трехлинейныхъ винтовокъ прострѣливаютъ 20 вершковъ дерева, т. е. будутъ пронизывать всѣ стѣны дома навылетъ.

Мы были увѣрены, что завтра будутъ вызваны солдаты. Поэтому съ ранняго утра 2-го марта у насъ закипѣла работа: мы изъ всѣхъ силъ принялись за перетаскиваніе въ домъ годныхъ къ устройству блиндажей матеріаловъ: оставшихся еще дровъ, балокъ, каменныхъ плитъ и т. п.

Чтобы предупредить возможность нападенія съ крыши, мы сбросили лѣстницу, распилили ее и тоже внесли въ домъ, — она пригодилась на блиндированіе.

Часовъ въ 8 утра предъ «Романовкой» появился Кудельскій, обошелъ кругомъ дома и прилегающіе дворы, видимо, указывая мѣста для военныхъ часовыхъ. Теперь мы были увѣрены, что призовутъ военный караулъ и, въ ожиданіи его прихода, всѣ товарищи, выбиваясь изъ силъ, торопились закончить переноску всего необходимаго со двора. Не покладая рукъ, работали всѣ свободные отъ дежурства товарищи-мужчины и женщины, на ряду съ матеріаломъ для блиндажей таская ледъ и взятую изъ амбара якута Слѣпцова провизію: мясо, рыбу, кули съ мукой и т. д. Наши догадки оправдались. Дѣйствительно, часа въ 2 того-же дня сосѣдній съ нашимъ домъ того-же хозяина былъ занятъ военнымъ карауломъ. Пришли 23 солдата, и «Романовка» немедленно была окружена цѣпью часовыхъ, поставленныхъ не только на улицѣ предъ окнами нашего дома, но и во дворѣ.

До этого времени мы имѣли совершенно свободный выходъ во дворъ, могли тамъ гулять, брать снѣгъ и дрова — ни казаки, ни городовые не проникали въ него. Теперь-же, вмѣстѣ съ солдатскими, были учреждены въ нашемъ дворѣ и посты казаковъ, вооруженныхъ берданками, — до этого дня у нихъ были револьверы.

По двору забѣгали городовые и полицейскіе надзиратели. Ворота завалили бревнами, а улицу по обѣ стороны «Романовки» во всю ширину перегородили.

Вокругъ дома и въ нижнемъ этажѣ его, изъ котораго жильцы были выселены, началась спѣшная работа, какія-то подозрительныя, тревожащія насъ приготовленія.

Еще до прихода солдатъ изъ снятыхъ воротъ, досокъ и бревенъ около будущаго караульнаго помѣщенія было устроено прикрытіе — засада. Позади караульнаго дома на Мало-Базарную улицу были разобраны заплоты — для прямого сообщенія, входа и выхода солдатъ невидимо для насъ. Въ углу, подъ навѣсомъ нашего двора была прорублена калитка, и тамъ поставленъ часовой, подъ сараемъ задней стороны нашего двора, въ заборѣ, непосредственно выходящемъ на Мало-Базарную улицу, было вынуто 2—3 доски — какъ потомъ выяснилось, для обстрѣла «Романовки» чрезъ эту громадную амбразуру.

Съ вызовомъ солдатъ первая-же наша попытка обычнаго выхода во дворъ, чтобы вылить помои и запастись снѣгомъ для умыванія, была встрѣчена грознымъ окрикомъ часового: «Не подходи, застрѣлю! Намъ велѣно арестовывать васъ и стрѣлять, если покажетесь изъ дома». Во избѣжаніе напрасныхъ столкновеній никто изъ насъ за все послѣдующее время не дѣлалъ больше попытокъ выхода на крыльцо и дворъ.

Подъ вліяніемъ несомнѣнно-воинственныхъ замысловъ и приготовленій со стороны оцѣпляющихъ домъ солдатъ, казаковъ и городовыхъ, а также начавшагося, съ момента прихода военнаго караула, вызывающаго образа дѣйствій противъ насъ, «романовцы» съ усиленной энергіей и лихорадочной поспѣшностью, не покладая рукъ съ утра до поздней ночи, работали надъ блиндированіемъ стѣнъ дома.

Принимая во вниманіе характеръ мѣстности, расположеніе улицъ и жилыхъ помѣщеній вокругъ «Романовки», мы пришли къ заключенію, что наиболѣе вѣроятенъ обстрѣлъ со стороны угла двухъ улицъ, гдѣ находится домъ Сюткина, удаленный отъ насъ шаговъ на 150—200.

Поэтому и наши работы сосредоточились прежде всего на блиндированіи стѣнъ «Романовки», обращенныхъ къ дому Сюткина. Блиндажи строились изъ лиственничныхъ дровъ и образовывали вдоль наружныхъ стѣнъ деревянную обшивку толщиною въ ¾ аршина и вышиною 1½—2 аршина отъ пола.

Въ наиболѣе опасной части дома, обращенной къ Сюткину, блиндажъ, кромѣ того, состоялъ изъ ряда каменныхъ плитъ, но ихъ, къ сожалѣнію, не хватило для всей стѣны.

Работая до упаду, при участіи въ трудѣ всѣхъ, мы за два дня — 2-е и 3-е марта, успѣли защитить на случай обстрѣловъ лишь половину дома: только стѣны, обращенныя на площадь и въ сторону Лены, да часть стѣны, обращенной къ дому Сюткина и караульному помѣщенію до кухни; вся-же кухня, часть этой-же стѣны, выходящая на террасу и вся стѣна, обращенная къ Мало-Базарной улицѣ, оставались до 5-го и 6-го марта неблиндированными, а люди за этими стѣнами совершенно лишенными защиты отъ губительнаго дѣйствія солдатскихъ пуль.

Приходилось одновременно принять мѣры и на случай предполагавшагося вымораживанія насъ путемъ обливанія изъ пожарныхъ трубъ. Съ этой цѣлью мы устроили для всѣхъ оконъ передней половины дома кашмовые щиты.

И за эти дни всѣ наши дѣйствія носили строго-оборонительный характеръ, все предпринималось нами съ исключительной цѣлью обезопасить свою жизнь и личную неприкосновенность отъ несомнѣнно готовившагося насилія, бойни и разстрѣла насъ.

Начиная со 2-го марта, внутренняя жизнь «Романовки» и настроеніе ея обитателей рѣзко измѣняется. Господствуетъ страшное возбужденіе. Всѣмъ ясно, что «наши охранители» готовятъ скорую развязку. Наше вниманіе поглощено самообороной противъ грозящаго разстрѣла. Мало ѣдятъ и плохо спятъ. Нервы напряжены до крайности. Всѣ на сторожѣ — каждую минуту, особенно по ночамъ, ждутъ предательскаго нападенія. Работаютъ до упаду.

Въ то самое время, когда всѣ наши силы и мысли были поглощены укрѣпленіемъ дома, постройкой блиндажей, военный караулъ — часовые, стоящіе предъ окнами и во дворѣ нашего дома, вели себя возмутительнымъ провоцирующимъ образомъ. Эти блюстители порядка осыпали нашихъ товарищей, дежурившихъ на наружномъ посту — при слуховомъ окнѣ въ сѣняхъ, — грубо-циничной, матерной руганью, угрозами стрѣлять и т. п. Они всячески грозили и появляющимся у оконъ товарищамъ, на глазахъ которыхъ часовые вкладывали обоймы съ патронами въ свои винтовки и прицѣливались изъ нихъ въ сидящихъ у оконъ дежурныхъ, показывали соотвѣтствующими ружейными пріемами, какъ они будутъ колоть насъ штыками и бить прикладами. Наконецъ, они стали бросать мерзлымъ пометомъ и камнями сначала въ крышу, желая сбить красное знамя, а потомъ и въ стѣны дома. Отъ самыхъ возмутительныхъ оскорбленій, жестовъ и вызывающихъ дѣйствій не были гарантированы и даже особенно страдали наши женщины, въ часы дежурства наблюдавшія чрезъ окна за дѣйствіями стражи.

Особенно провокаторски и нахально вели себя иркутскіе и енисейскіе солдаты, конвоировавшіе послѣднюю до «Романовки» партію и спеціально задержанные въ Якутскѣ при началѣ протеста.

Это были солдаты того самого конвоя, который участвовалъ въ избіеніи партіи политическихъ ссыльныхъ въ Усть-Кутѣ и двукратномъ связываніи ея; они были страшно озлоблены на «политическихъ» не только въ пути, но и здѣсь въ Якутскѣ, такъ какъ по случаю нашего протеста была замедлена ихъ отправка домой.

Еще болѣе злила ихъ необходимость «изъ-за васъ» днемъ и ночью мерзнуть на постахъ вокругъ «Романовки». И это понятное раздраженіе, эту злобу противъ насъ они изливали въ самыхъ отвратительныхъ вызывающихъ формахъ. А когда товарищъ Кудринъ, утромъ 3-го марта заявилъ о провокаціонныхъ дѣйствіяхъ солдатъ начальнику команды Кудельскому, тотъ отдѣлался ложнымъ увѣреніемъ, что «солдаты переданы въ распоряженіе полиціи, и я слагаю съ себя всякую отвѣтственность». Но военный караулъ не ограничился только сквернословіемъ и угрозами, а вмѣстѣ со стражниками другихъ родовъ оружія — казаками и городовыми — перешелъ къ прямо наступательнымъ дѣйствіямъ. Съ утра до ночи 3-го марта и даже ночью ими были предприняты дѣйствія, явно имѣвшія характеръ приготовленій къ прямому нападенію на насъ. Надо замѣтить, что нижній этажъ «Романовки», очищенный къ этому времени отъ жильцовъ полиціей, не былъ занятъ и нами; онъ совершенно пустовалъ и былъ нашей «ахиллесовой пятой», грозилъ страшной опасностью въ случаѣ наступательныхъ дѣйствій противъ насъ.

Мы и раньше боялись, какъ-бы солдаты не заняли нижняго этажа и не разстрѣляли насъ чрезъ его потолокъ — полъ нашихъ комнатъ.

Поэтому, легко представить общую тревогу и наши опасенія, когда мы замѣтили, что цѣлый день и ночью 3-го марта стража дѣлала какія-то таинственныя приготовленія въ нижнемъ этажѣ занимаемаго нами дома: тамъ выставлялись и выносились рамы, растворялись наружныя окна, сняты и унесены были двери. Ночью подъ нами раздался грохотъ, что-то разрушалось и обваливалось, — какъ мы случайно открыли днемъ позже, была разломана вся печь и труба до потолка. Сначала мы предположили, что хотятъ насъ выморозить холодомъ, но скоро увидѣли, что ошиблись, такъ какъ по изслѣдованіи оказалось, что между двойнымъ поломъ-потолкомъ, отдѣляющимъ верхній этажъ отъ нижняго, былъ слой земли.

А послѣдующія событія, въ связи съ дальнѣйшими наступательными мѣрами, вызывающимъ образомъ дѣйствій солдатъ, окончательно убѣдили насъ въ томъ, что разрушеніе, произведенное въ нижнемъ этажѣ, имѣло цѣлью лишить насъ возможности занять его и укрыться тамъ на случай предрѣшенныхъ обстрѣловъ, (нижній этажъ дома наполовину въ землѣ и могъ-бы представить хорошую защиту отъ пуль), а также давало солдатамъ легкую возможность занять низъ, когда понадобится и безнаказанно разстрѣливать насъ чрезъ потолокъ, — противъ этой губительной тактики мы были совершенно беззащитны. Лишь позже, выйдя изъ «Романовки», мы убѣдились, насколько вѣрна была эта ужасная догадка, — тогда мы узнали, что на 7-е марта уже были вызваны охотники-солдаты, которыхъ нашлось 6 человѣкъ, чтобы проникнуть въ нижній этажъ и оттуда разстрѣливать насъ...

3-го марта днемъ исключительныя обстоятельства и серьезность положенія заставили созвать общее собраніе участниковъ протеста, на которомъ было рѣшено предъявить губернатору категорическое заявленіе, что если не будутъ удовлетворены наши требованія, не снимется осада и не будутъ прекращены оскорбительныя, вызывающія дѣйствія солдатъ, то мы будемъ вынуждены прибѣгнуть къ вооруженной самооборонѣ. Рѣшено было ждать отвѣта до утра 5-го марта, но провокаторскія выходки караула нарушили выработанный нами сообща планъ дѣйствій и насильственно вызвали кровавую развязку въ непредвидимой всѣми и нежелательной формѣ...

Наша тревога и опасеніе внезапнаго нападенія достигли высшаго предѣла, когда вдругъ ночью 3-го-же марта бодрствующіе товарищи — постовые у оконъ, были поражены, увидѣвъ, какъ предъ ихъ глазами одна за другой закрывались кѣмъ-то снаружи всѣ ставни передняго фасада «Романовки».

Былъ 10-й часъ, давно стемнѣло, и всѣ у насъ крѣпко спали, утомленные тяжелой работой за день. Но тревожная вѣсть о закрытіи ставень съ быстротою молніи облетѣла весь домъ и сразу подняла на ноги всѣхъ товарищей. Трудно выразить словами ужасное возбужденіе и негодованіе, охватившія всѣхъ. Для этого надо понять всю глубину той смертельной опасности, которая заключалась для насъ въ такомъ, видимо, невинномъ фактѣ, какъ закрытіе ставень. Надо войти въ положеніе слабо-вооруженныхъ людей, безвыходно запертыхъ въ деревянномъ зданіи, разобщенныхъ отъ всего міра и окруженныхъ до крайности злобствующимъ, озвѣрѣлымъ военнымъ карауломъ, готовымъ перебить, разстрѣлять насъ при первомъ удобномъ случаѣ.

И вотъ мы видимъ, что дѣлается, несомнѣнно, приготовленіе къ наступленію, можетъ быть, къ предательскому ночному нападенію на спящихъ, безоружныхъ людей. Не смерти мы боялись, а насилій и поруганій нашего человѣческаго достоинства, звѣрской бойни при условіяхъ, исключающихъ возможность дѣйствительной самозащиты, возможность дорого продать свою жизнь.

Мы прежде всего бросились къ окнамъ, чтобы устранить причину мучительной неизвѣстности и грозящей опасности, — у двухъ оконъ, обѣ половинки ставень которыхъ оказались плотно затворенными, было выбито нами по одному стеклу — справа внизу въ обѣихъ рамахъ, ставни полуоткрыты рукой чрезъ отверстіе и сброшены рычагомъ съ петель внизъ, одна за другой. У одного-же окна, самаго дальняго отъ воротъ, половинка ставни оказалась полуоткрытой — слишкомъ крѣпко хлопнулъ ее закрывавшій — видно было, что дѣлается внизу, и потому мы въ немъ стеколъ не выбивали и ставни не сбросили. Какъ только ставни были сброшены, чтобъ избѣжать повторенія чего-либо подобнаго, одинъ изъ товарищей немедленно вышелъ къ слуховому окну и крикнулъ часовымъ: «Не закрывайте ставенъ, иначе будемъ стрѣлять!» Но это предостереженіе не оказало дѣйствія.

Чрезъ нѣсколько минутъ нашъ постовой у слухового окна на парадномъ крыльцѣ далъ знать, что солдаты влѣзаютъ на заборъ и палкой стараются закрыть ставни у ближайшаго къ воротамъ окна. Снова вышелъ товарищъ и еще разъ пригрозилъ стрѣлять, если опять солдаты будутъ закрывать ставни.

Но часовые смѣнялись на постахъ каждые 2 часа, и такъ какъ невозможно было предупреждать всѣхъ солдатъ, то и была послана записка караульному начальнику съ рѣшительнымъ предупрежденіемъ, что мы будемъ стрѣлять, если опять солдаты будутъ закрывать ставни. Записка, подписанная отъ имени товарищей В. Бодневскимъ, была передана чрезъ полицейскаго надзирателя Вельконецкаго, которому сообщили ея содержаніе и на словахъ, съ просьбой оповѣстить всѣхъ солдатъ и принять мѣры къ прекращенію ихъ провокаціонныхъ дѣйствій. На вопросъ товарищей: «не распорядилась-ли полиція закрыть ставни?» Вельконецкій отвѣтилъ: «нѣтъ!» А вернувшись послѣ разговора съ караульнымъ начальникомъ, онъ заявилъ, что солдаты отказываются, говорятъ, что не закрывали ставенъ, и сказали ему, что, вѣроятно, хозяинъ приказалъ работнику закрыть ставни или самъ закрылъ ихъ.

Впослѣдствіи, на судѣ, окончательно выяснилась ложность этой увертки, какъ и увѣреній полиціи, что былъ страшный вѣтеръ, который-де и захлопнулъ ставни...

Записка была передана въ 12 часовъ, но и послѣ того насъ не оставили въ покоѣ. Наоборотъ, скоро караулившее насъ воинство предприняло еще болѣе явно вызывающія дѣйствія и приготовительныя къ наступленію мѣры. Будучи на посту у окна съ 12 до 2 часовъ ночи, я слышалъ непрерывныя ломку и разрушеніе въ нижнемъ этажѣ, видѣлъ, какъ за все это время внизу стражники таскали половицы изъ вороха бревенъ и досокъ, наваленныхъ предъ домомъ, и съ грохотомъ бросали ихъ подъ окнами у самой стѣны. Естественно являлось подозрѣніе, что готовится лѣсъ для сооруженія настилки въ уровень съ высотою перваго этажа — на имѣющихся тамъ выступахъ балокъ. Это вѣроятное предположеніе пріобрѣло для насъ характеръ несомнѣннаго факта, когда съ разсвѣтомъ мы увидѣли, становясь на подоконникъ, что у стѣны навалены толстыя доски съ бѣлыми, заново прибитыми планками на концахъ.

Связь попытки закрыть всѣ ставни и приготовленія этихъ досокъ съ поперечинами была для насъ очевидна: предполагалось, навѣрное, въ ту-же ночь при закрытыхъ окнахъ, невидимо для насъ, сдѣлать помостъ между первымъ и вторымъ этажами, къ которому въ простѣнкахъ могли быть приставлены лѣстницы, введено наверхъ требуемое количество солдатъ, которые, въ моментъ нападенія, распахнувъ ставни и высадивъ рамы, сразу могли ворваться къ намъ среди ночи.

При такихъ условіяхъ внезапное нападеніе чрезъ окна сразу дѣлало солдатъ господами положенія и лишало насъ возможности дѣйствительной самозащиты. А позоръ неизбѣжныхъ при этомъ избіенія и надругательствъ былъ для насъ ужаснѣй смерти...

Только зная всѣ описанныя выше событія 2-го и 3-го марта, все пережитое и перечувствованное нами за эти ужасные дни, можно понять, какое настроеніе они должны были вызвать у насъ, правильно истолковать случившееся 4-го марта...

Рано утромъ 4-го мы отправили губернатору заявленіе такого содержанія:

«Принимая во вниманіе: 1) что наши требованія, предъявленныя 18-го февраля, до сихъ поръ не удовлетворены, что администрація принимаетъ все болѣе серьезныя мѣры борьбы съ нами въ формѣ осады, переходящей за послѣдніе два дня въ прямыя наступательныя дѣйствія, имѣющія цѣлью принудить насъ сдаться подъ угрозой голодной смерти или грубаго насилія отданныхъ въ распоряженіе полиціи солдатъ; 2) что администрація держится крайне вызывающаго образа дѣйствій, выразившагося въ цѣломъ рядѣ поступковъ: занятіе двора солдатами, бросаніе часовыми камней, площадная ругань по адресу нашихъ товарищей, прицѣливаніе и угрозы стрѣлять въ насъ и арестовывать при попыткѣ кого-либо изъ насъ выйти во дворъ, закрываніе часовыми ставенъ въ занимаемомъ нами домѣ и т. п.; и наконецъ, 3) что предательскимъ арестомъ нашего выборнаго Л. Никифорова начаты администраціей прямыя репрессіи противъ насъ, — мы требуемъ удовлетворенія всѣхъ выставленныхъ нами основныхъ требованій и немедленнаго освобожденія арестованныхъ товарищей-протестантовъ и снятія осады. Въ противномъ случаѣ мы будемъ считать себя въ правѣ приступить къ вооруженной самозащитѣ. Группа протестующихъ ссыльныхъ. Г. Якутскъ, д. Романова, 4 марта 1904 года».

Отвѣта не послѣдовало, и никакихъ мѣръ къ обузданію караула не было предпринято администраціей, а солдаты продолжали вызывающій образъ дѣйствій.

До обѣда 4-го мы усиленно работали надъ постройкой блиндажей. Но вотъ, часовъ около 3-хъ пополудни, изъ кухни раздается тревожный крикъ дежурнаго, что солдаты опять закрываютъ ставни... На этотъ разъ они закрыли ставни кухоннаго окна, обращеннаго къ караульному дому. А внизу этого окна съ часъ тому назадъ была продѣлана амбразура, направленная къ дверямъ караульнаго дома для наблюденія за дѣйствіями солдатъ и отраженія возможнаго нападенія ихъ съ той стороны.

Чтобы понять особую важность и опасность закрытія ставенъ именно въ этомъ окнѣ кухни, надо имѣть въ виду, что оно является ближайшимъ къ дому солдатъ и наиболѣе удаленнымъ отъ нашего жилого помѣщенія. И безъ того кухня была самой уязвимой частью нашей квартиры: къ этому времени она еще совершенно не была блиндирована, такѣ что въ случаѣ нападенія, комбинированнаго съ обстрѣломъ, являлось почти невозможнымъ ее отстоять.

Намъ пришлось быть на кухнѣ въ тотъ самый моментъ, когда ставни были захлопнуты караульнымъ, а одинъ изъ нашихъ товарищей распахнулъ ихъ и старался, приподнявъ чрезъ выбитое стекло, сбросить на землю.

У крыльца караульнаго дома стояла группа солдатъ, казаковъ и городовыхъ, слѣдившихъ за продѣлкой одного изъ своихъ и усиліями нашего товарища сбросить ставни. Выбѣжавъ съ другимъ товарищемъ изъ кухни, мы предупредили встрѣчныхъ о случившемся. Тогда изъ кухни донеслась новая тревожная вѣсть, что солдаты начали бросать въ насъ камнями и однимъ изъ нихъ больно ударили по рукѣ снимавшаго ставни товарища. При этомъ нѣсколько товарищей на вопросъ «что предпринять?» выразили мнѣніе, что необходимо стрѣлять... Солдаты еще въ послѣдній разъ были предупреждены, имъ было крикнуто чрезъ выбитое стекло: «уходите, не смѣйте закрывать ставенъ и бросать камнями, иначе будемъ стрѣлять!» Въ отвѣтъ послышалось: «стрѣляйте, мы сами васъ перестрѣляемъ!...» и въ заключеніе — матерная брань. Тогда отъ насъ раздались два выстрѣла изъ амбразуры подъ окномъ, которыми, какъ оказалось впослѣдствіи, были убиты двое солдатъ... И въ то-же самое время громадное большинство товарищей оставалось на ногахъ, за своими обычными занятіями, даже и не подозрѣвая, что отъ насъ стрѣляли. Они узнали объ этомъ всѣ и укрылись за блиндажами, лишь когда раздался трескъ первыхъ солдатскихъ залповъ при начавшемся обстрѣлѣ «Романовки», съ дальняго разстоянія. А этому предшествовали единичные выстрѣлы городовыхъ отъ крыльца и часовыхъ съ постовъ, но сразу трудно еще было рѣшить, что это значитъ. Намъ, за тройными стеклами, не было слышно звука самихъ выстрѣловъ, а раздавался лишь сухой трескъ отъ пробиваемыхъ пулями стѣнъ и оконъ, слышались глухіе удары пуль о блиндажи, щелканье ихъ о печи.

Послѣ нашихъ выстрѣловъ былъ моментъ, когда ждали общаго штурма, но его не послѣдовало. Начался правильный обстрѣлъ «Романовки», и однимъ изъ самыхъ первыхъ выстрѣловъ солдатъ былъ убитъ на своемъ посту нашъ дорогой, незабвенный товарищъ Юрій Матлаховъ. Онъ былъ сраженъ на верхнемъ помостѣ, куда вбѣжалъ для охраны входной двери. Смерть его была моментальна, онъ упалъ, даже не вскрикнувъ, — трехлинейная пуля пробила голову на вылетъ отъ виска къ виску...

Нѣсколько позже былъ раненъ въ ногу навылетъ товарищъ Хацкелевичъ — пуля достигла его, пройдя на границѣ блиндажа съ косякомъ двери. Жестокій обстрѣлъ [*], при которомъ солдатами, казаками и городовыми въ насъ было выпущено нѣсколько сотъ пуль, продолжался минутъ 5. Къ моменту его окончанія мы увидѣли ѣдущій мимо нашихъ оконъ пожарный обозъ — лѣстницы и багры и съ увѣренностью ждали, что солдаты пойдутъ на штурмъ, но и въ этотъ разъ его не послѣдовало. Съ пріѣздомъ губернатора обстрѣлъ прекратился, и воинская команда человѣкъ въ 50—60, экстренно вызванная, была обратно уведена въ казармы, а въ караульномъ домѣ остались попрежнему 20—25 солдатъ.

[*] Нач. воинской команды был Лепин, фельдфебель – Морозов. Примечание со страницы экземпляра, хранящегося в фондах Национальной библиотеки РС(Я) им. А.С.Пушкина!

Чтобы дать нѣкоторое понятіе о жестокости обстрѣла, скажу, что простое окно въ угловой комнатѣ, обращенное къ дому Сюткина, было прострѣлено 22-мя пулями, а подъ разобраннымъ на той-же сторонѣ блиндажемъ, на площади въ 3 квадратныхъ аршина, оказалось въ стѣнѣ 18 прострѣловъ. Не будь защиты блиндажей, всѣ эти 18 пуль оказались-бы смертельными для насъ. И если въ первый-же обстрѣлъ не было убито громадное большинство товарищей, такъ ужъ совершенно противъ ожиданія, намѣренія и воли командовавшихъ имъ. Минутъ чрезъ 10 послѣ обстрѣла намъ послышался внизу, у параднаго крыльца, стукъ въ дверь. Чрезъ окно увидѣли, что у дверей стоитъ полицеймейстеръ и нѣсколько солдатъ за воротами. Тутъ-же подошелъ и губернаторъ. Они просили знаками впустить. Выбили стекло и спросили: «одни-ли вы?» Они сказали: «да». Тогда меня и товарища Костюшко послали узнать, зачѣмъ пришелъ губернаторъ. Подойдя къ наружной двери, мы спросили еще: «кто здѣсь?» полицеймейстеръ отвѣтилъ: «здѣсь губернаторъ и желаетъ говорить съ политическими». Мы отперли дверь и, выйдя на крыльцо, я спросилъ губернатора: «что вамъ угодно?» Губернаторъ началъ говорить: «вы выбили у меня изъ строя двухъ солдатъ, — одинъ уже умеръ, а другой смертельно раненъ. За это васъ ожидаетъ наказаніе, тѣмъ болѣе строгое, если вы будете продолжать свой образъ дѣйствій. Поэтому я предлагаю вамъ немедленно выйти, причемъ теперь вы будете арестованы и преданы суду». Долженъ оговориться, что за дословность не ручаюсь, а передаю лишь общій смыслъ всего разговора, — мы съ товарищемъ были слишкомъ взволнованы для точнаго запоминанія.

Я отвѣтилъ губернатору слѣдующее: «два выстрѣла съ нашей стороны, которыми, оказывается, выбиты изъ строя два солдата, были вынуждены необходимостью защищаться отъ вызывающихъ и прямо наступательныхъ дѣйствій солдатъ. Съ момента ихъ прихода мы систематически подвергались надругательствамъ, самымъ возмутительнымъ оскорбленіямъ и угрозамъ; насъ площадно бранили, въ насъ бросали камнями, прицѣливались изъ заряженныхъ винтовокъ. Этого мало. При выходѣ за дверь насъ грозятъ арестовать или застрѣлить. А въ это время на дворѣ ведутся воинственныя приготовленія: разбираются заплаты, сооружаются засады, и продѣлываются амбразуры въ заборахъ для обстрѣла насъ. Не ограничиваясь этимъ, солдаты готовили прямое нападеніе на занимаемый нами домъ: они произвели разрушенія въ нижнемъ этажѣ, выставили рамы, разломали печи, ночью закрыли намъ ставни и приготовили настилку подъ окнами. Мы не могли терпѣть возмутительныхъ и провоцирующихъ дѣйствій солдатъ, а тѣмъ болѣе ихъ приготовленій къ нападенію, лишающихъ насъ возможности дѣйствительной самообороны.

О всемъ этомъ мы неоднократно предупреждали и часовыхъ и караульнаго начальника, и полицейскаго надзирателя, и начальника команды Кудельскаго; наконецъ, мы заявляли объ этомъ и вамъ, предупреждая, что въ случаѣ повторенія такихъ фактовъ будемъ вынуждены прибѣгнуть къ вооруженной самозащитѣ.

И если послѣ всего этого съ нашей стороны послѣдовали два выстрѣла, такъ виновниками гибели солдатъ, при данныхъ условіяхъ, являются тѣ, въ чьей власти было прекратить безобразія, провокацію и противозаконныя дѣйствія караула и кто не сдѣлалъ этого».

При упоминаніи о ругани, бросаніи камней, закрываніи ставенъ и т. д., губернаторъ замѣтилъ, что разузнавалъ объ этомъ, и ему донесли, что, по утвержденію солдатъ, ничего подобнаго не было. Тогда, указывая ему на выставленныя рамы нижняго этажа, я спросилъ: «А по чьему распоряженію сдѣлано это, разрушены печи и сняты двери?» Онъ сказалъ, что не давалъ на это распоряженія.

При объясненіи съ губернаторомъ, мы, по желанію товарищей, намѣренно не упомянули ни словомъ, что и у насъ есть «выбитые изъ строя», — мы не хотѣли обнаруженіемъ числа жертвъ дать возможность догадаться о существованіи блиндажей. Но тонъ моей рѣчи противъ воли обнаруживалъ глубокое волненіе, и ея рѣзко-возбужденный характеръ, видимо, шокировалъ губернатора, который замѣтилъ даже начальнически: «не волнуйтесь, не возвышайте голоса!» Онъ не зналъ, что въ моментъ разговора съ нимъ предъ нашими глазами неотступно стояла картина смерти горячо любимаго товарища Юрія.

Я просилъ только губернатора не дѣлать мнѣ подобныхъ замѣчаній, такъ какъ я веду съ нимъ не частную бесѣду, говорю, какъ умѣю и въ силахъ говорить при данныхъ условіяхъ. Въ заключеніе губернаторъ еще разъ потребовалъ, чтобъ мы немедленно разошлись, и далъ намъ полчаса срока на размышленіе.

Костюшко замѣтилъ, что достаточно и 5 минутъ, такъ какъ отвѣтъ готовъ.

Выслушавъ сказанное губернаторомъ и обсудивъ положеніе, товарищи послали меня съ отвѣтомъ. Отъ имени всѣхъ товарищей я заявилъ губернатору, что мы не разойдемся, пока не будутъ удовлетворены наши требованія, хотя-бы намъ грозила смерть, — противъ насилія мы будемъ защищаться съ оружіемъ въ рукахъ.

Губернаторъ повторилъ уже не разъ сказанное имъ раньше, что удовлетвореніе этихъ требованій не отъ него зависитъ, что они писаны не по адресу и т. п.

На это я возразилъ ему: «но вѣдь отъ васъ зависѣло довести ихъ до свѣдѣнія высшаго начальства, дать соотвѣтствующее заключеніе по существу нашихъ требованій. Вы имѣли на это цѣлыхъ двѣ недѣли. Дѣлали вы такія представленія и если да, то какой послѣдовалъ отвѣтъ?»

Губернаторъ сказалъ: «да, я доносилъ обо всемъ генералъ-губернатору и въ Петербургъ, но до сихъ поръ не получилъ отвѣта: ни да, ни нѣтъ!»

Затѣмъ губернаторъ снова потребовалъ нашей сдачи, говоря, что «въ противномъ случаѣ послѣдствія будутъ ужасны». Я отвѣтилъ: «какія-бы послѣдствія ни грозили намъ, — до удовлетворенія требованій мы не разойдемся. Вы, конечно, можете разстрѣлять насъ всѣхъ, но тогда отвѣтственность за пролитую кровь падетъ всецѣло на васъ, такъ какъ отъ вашихъ распоряженій здѣсь и отъ характера вашихъ донесеній правительству зависитъ ходъ и исходъ всего дѣла». На это губернаторъ заявилъ: «разстрѣливать я васъ не буду, а постараюсь взять живыми». Въ заключеніе я прибавилъ: «мы тоже не будемъ ни стрѣлять, ни предпринимать какихъ-либо насильственныхъ дѣйствій, если насъ снова не вынудятъ къ необходимой самооборонѣ провокаторскія и наступательныя дѣйствія солдатъ». На этомъ объясненіе съ губернаторомъ кончилось.

Событія 5-го и 6-го марта доказали, какъ можно было полагаться на увѣреніе губернатора: «разстрѣливать я васъ не буду»...

Послѣ нашихъ выстрѣловъ и солдатскаго обстрѣла картина вокругъ «Романовки» сразу измѣнилась. Моментально исчезли всѣ часовые изъ-подъ оконъ и съ нашего двора. Лишь изрѣдка тотъ или другой изъ нихъ выглядывалъ изъ-за воротнаго столба на другомъ краю площади или укрывался за угломъ дома. Солдаты перестали ходить чрезъ крыльцо караульнаго помѣщенія, а лазили чрезъ окно съ противоположной стороны дома.

Какъ только начался обстрѣлъ «Романовки», сбѣжалась масса народа и прежде всего, конечно, политическіе ссыльные, но полиція и солдаты разгоняли толпу прикладами и даже револьверными выстрѣлами. Нѣкоторыхъ ссыльныхъ при этомъ сильно избили городовые и казаки.

Желая дать знать товарищамъ, что у насъ есть жертвы, мы взобрались на крышу и привязали къ своему красному знамени черныя ленты. Изъ толпы послышались рыданія...

Вечеромъ мы отдали послѣдній долгъ безвременно погибшему товарищу. Печальна и мрачна была эта сцена прощанія навѣки съ горячо-любимымъ всѣми Юріемъ, но и торжественна. Вдали отъ родины, на дальнемъ сѣверовостокѣ Сибири палъ нашъ Юрикъ первой жертвой русскихъ баррикадъ въ борьбѣ съ произволомъ и насиліемъ. А мы, группа его товарищей, разобщенные съ внѣшнимъ міромъ, переносили его тѣло въ усыпальницу съ пѣніемъ: «Вы жертвою пали въ борьбѣ роковой»... И въ потрясающихъ звукахъ этого революціонно-похороннаго гимна, когда его пѣли «романовцы» слѣдуя за тѣломъ Юрія, слышалось глубокое воодушевленіе, рѣшимость самопожертвованія за общее дѣло... Мы были твердо убѣждены, что тѣмъ изъ насъ, кто уцѣлѣетъ живымъ «на Романовкѣ», грозятъ военный судъ и казни. Поэтому тогда-же мы поклялись не раскрывать на судѣ внутренней организаціи группы протестующихъ и ролей отдѣльныхъ товарищей, чтобы не дать возможности суду прибѣгнуть къ обычному выдѣленію «зачинщиковъ» и «подстрекателей». Мы снова ждали, что ночью будетъ сдѣлана попытка внезапнаго нападенія, чтобы взять насъ приступомъ, «живыми», но до утра спокойствіе не было нарушено.

Въ довершеніе описанія событій этого дня мы приведемъ здѣсь дословно, листокъ изъ нашего дневника за 4-е марта, найденный слѣдователемъ при осмотрѣ дома и оглашенный на судѣ:

«1) Въ 6 часовъ утра поднято (по обыкновенію) красное знамя.

2) Въ 8 часовъ послано было губернатору заявленіе, копія котораго приложена къ дневнику 3-го марта.

3) Въ 3 часа дня кучка солдатъ стала закрывать ставни кухоннаго окна. Одинъ изъ насъ, просунувъ руку въ отверстіе окна, чтобы снять ставни, получилъ ударъ въ руку камнемъ, брошеннымъ солдатомъ; тогда одинъ изъ насъ крикнулъ, чтобы не смѣли бросать камнями, иначе мы будемъ стрѣлять. «Стрѣляй!» отвѣтили солдаты. Затѣмъ послѣдовало съ нашей стороны два выстрѣла, которыми выбито изъ строя два солдата. Сейчасъ-же солдаты высыпали на улицу и стали насъ обстрѣливать. Обстрѣлъ начался въ 3 часа 10 минутъ дня и продолжался минутъ 5, причемъ по нашему расчету было выпущено 250 — 300 зарядовъ. Выстрѣлы падали въ наши окна и стѣны слѣдующихъ комнатъ:

Тамары Борисовны, Шебалина [*], столовую, а изъ нея въ первую комнату Пріютова, въ кухню и комнату Виленкина ¹⁾. Обстрѣлъ исходилъ изъ Полицейской улицы (около дома Кондакова) и отъ дома Романова (караульнаго помѣщенія), общее направленіе выстрѣловъ — отъ города къ Ленѣ. На нашей сторонѣ былъ убитъ наповалъ выстрѣломъ въ високъ товарищъ Юрій Матлаховъ и контуженъ въ бедро товарищъ Хацкелевичъ. Рана послѣдняго настолько легка, что онъ на слѣдующій день вполнѣ оправился. (Это — недоразумѣніе. Хацкелевичъ только вслѣдствіе необычайнаго возбужденія, охватившаго всѣхъ, сгоряча не чувствовалъ боли. Позже онъ слегъ и оказалось, что у него не контузія, а пулевая рана навылетъ чрезъ бедро въ спину).

1) Фамиліи квартирантовъ дома Романова, жившихъ тамъ до 18 февраля.

[*] Шлиссельбуржец (Шебалин). Рукописное примечание со страницы экземпляра, хранящегося в фондах Национальной библиотеки РС(Я) им. А.С.Пушкина!

4) Въ 4 часа дня въ дверь нашего дома постучались губернаторъ и полицеймейстеръ, явившіеся для переговоровъ. Губернаторъ предложилъ дать арестовать себя, снова повторилъ о той уступкѣ, которую онъ обѣщалъ въ 1-й день (18 февраля) и сказалъ, что въ противномъ случаѣ будутъ страшныя потери съ той и съ другой стороны и что насъ ожидаетъ ужасная участь. Товарищъ Тепловъ, нашъ довѣренный, ему отвѣтилъ, что мы не разъ предупреждали, что мы не можемъ допустить принятія такихъ мѣръ, которыя угрожаютъ нашему существованію здѣсь; точно также предупреждали, что не потерпимъ провоцирующихъ выходокъ солдатъ (закрываніе ставенъ, бросаніе камней въ ставни, площадную ругань, прицѣливаніе солдатъ въ насъ и т. д.). Всѣ наши заявленія остались безъ отвѣта, и камень, брошенный въ товарища солдатомъ, заставилъ насъ перейти къ вооруженной самозащитѣ. Далѣе нашъ довѣренный заявилъ, что мы не разойдемся, пока наши требованія не будутъ удовлетворены, и что онъ можетъ подвергнуть насъ, 56 человѣкъ, разстрѣлу, но что отвѣтственность падетъ на него. «Разстрѣливать васъ я не намѣренъ, а постараюсь взять васъ живыми», отвѣтилъ губернаторъ. На этомъ переговоры прекратились.

5) Около 5 час. вечера тѣло покойнаго товарища Матлахова вынесли въ помѣщеніе на лѣстницѣ при пѣніи: «Вы жертвою пали»...

6) Вечеръ прошелъ въ укрѣпленіи блиндажей и принятіи мѣръ предосторожности противъ обстрѣла.

7) Ночь прошла спокойно».

Такъ рисовался ходъ событій 4-го марта подъ ихъ непосредственнымъ впечатлѣніемъ.

Вечеромъ того-же дня, съ уходомъ губернатора, мы взялись за передѣлку блиндажей угла дома, обращеннаго къ Сюткину. Около нихъ былъ раненъ Хацкелевичъ, и мы заново переложили дрова, тщательно засыпая всѣ промежутки землей. На слѣдующее утро эта передѣлка была закончена и въ блиндажахъ стѣнъ, обращенныхъ къ монастырю. Но становилось очевиднымъ, что, разъ выступивъ на путь разстрѣла насъ издали, власти не остановятся и въ слѣдующій разъ будутъ обстрѣливать «Романовку» съ другихъ сторонъ, напр. съ Мало-Базарной улицы, противъ чего мы оставались совершенно беззащитными. Поэтому началась усиленная работа, чтобы укрѣпить еще незаблиндированныя стѣны. Но дровъ уже не было. Продѣлали ходъ на потолокъ и начали таскать оттуда землю ведрами и мѣшками. Разобрали въ кухнѣ плиту, а на потолкѣ трубы печей нижняго этажа, а затѣмъ карнизы всѣхъ печей у насъ и добытые кирпичи тоже употребили на блиндированіе стѣнъ. Земляные блиндажи были толщиною въ полъ-аршина. Кромѣ земли въ нихъ прокладывался у стѣны слой кирпичей въ одинъ рядъ. Работа кипѣла, но «Романовка» представляла настоящій адъ кромѣшный. Всюду наворочены плахи, дрова, кирпичи, мѣшки съ землей. Изъ кухни тянутся въ обѣ половины дома живыя цѣпи товарищей, передающихъ съ потолка ведра земли и кирпичей. Отъ пересыпанія земли изъ ведеръ въ мѣшки или прямо въ загородки блиндажей, пыль стоитъ непроглядная. Отъ разрушаемыхъ карнизовъ печей сверху летитъ известь и песокъ, разъѣдающіе глаза. На людей взглянуть страшно — измученные, грязные, пропыленные насквозь. Часа въ 3 одна половина еще работала, а другая собралась въ столовую, чтобы перекусить чего-нибудь или хоть горло промочить. Хлѣба уже не было, обѣдъ варить некогда, — питались самодѣльными блинами, соленой рыбой сомнительнаго качества и чаемъ. Около самовара — толпа жаждущихъ. Вдругъ раздается характерный, знакомый уже всѣмъ сухой трескъ, надъ головами толпы летитъ пуля и щелкаетъ объ стѣну. Всѣ поражены, изумленно смотрятъ и не хотятъ вѣрить ужасной правдѣ. Раздаются возгласы, — кто стрѣлялъ? Опросить всѣхъ! Думали, что выстрѣлилъ кто-либо изъ нашихъ по неосторожности...

Но сомнѣнія быстро разсѣялись, всеобщее изумленіе перешло въ глубокое негодованіе, когда чрезъ минуту раздался ритмическій трескъ правильнаго обстрѣла.

За что? Почему? — невольно спрашивали мы другъ-друга, укрываясь за блиндажами отъ губительнаго дѣйствія пуль..

Хоть мы и плохо вѣрили обѣщанію губернатора не разстрѣливать насъ, но все-таки никто изъ насъ раньше не допускалъ мысли о возможности обстрѣла безъ всякаго повода съ нашей стороны. И теперь громадное большинство товарищей, если не всѣ, могли объяснить себѣ неожиданный обстрѣлъ только двоякимъ образомъ — либо изъ Петербурга полученъ приказъ взять насъ силой, или одинъ изъ членовъ «Группы двадцати» привелъ въ исполненіе угрозу карать насильниковъ, а намъ за это мстятъ. Вторая гипотеза казалась больше вѣроятной, но она сеичасъ-же была разрушена появленіемъ около «Романовки» губернатора, полицеймейстера и другихъ властей города Якутска.

Такъ мы и остались въ полнѣйшемъ невѣдѣніи, за что насъ подвергли въ этотъ разъ жестокому обстрѣлу. Все еще не хотѣлось вѣрить, что выстрѣлъ и обстрѣлъ были предательски вызванные. Еще утромъ 5-го рѣшено было написать «открытое письмо якутскому губернатору», въ которомъ изложить обстоятельства, заставившія насъ сдѣлать два выстрѣла 4 марта. Это письмо предназначалось и для опубликованія въ нелегальныхъ газетахъ, чтобы уяснить товарищамъ причины и ходъ событій. Къ сожалѣнію, у насъ не имѣется полной копіи, и мы цитируемъ лишь отдѣльныя мѣста по слѣдственному протоколу.

Письмо начинается такъ:

«Вы добились того, чего желали — первый выстрѣлъ сдѣланъ не вами и если вы выпустили въ насъ нѣсколько сотъ зарядовъ, то вы сдѣлали только то, что сдѣлалъ бы на вашемъ мѣстѣ любой представитель царскаго правительства».

Далѣе говорится о систематической провокаціи солдатъ, ругани, бросаніи камней, закрываніи ставенъ и другихъ вызывающихъ дѣйствіяхъ, о томъ, что мы неоднократно предупреждали объ этомъ начальниковъ конвоя, полиціи и самого губернатора.

«Но никакого отвѣта на наши заявленія и предупрежденія мы не получили. Въ такомъ положеніи дѣло было до 3-хъ часовъ дня, когда разыгрался первый актъ кровавой драмы, которой вы такъ упорно добивались».

Слѣдуетъ описаніе момента выстрѣловъ. Въ заключеніе говорится:

«Мы не разойдемся до тѣхъ поръ, пока не будутъ удовлетворены наши основныя требованія».

Но прежде, чѣмъ было отправлено это письмо, случился неожиданный обстрѣлъ 5-го марта, и о немъ сдѣлана приписка:

«5-го марта вечеромъ наше открытое письмо было уже готово, когда мы снова, безъ всякаго повода съ нашей стороны, подверглись обстрѣлу вашей команды. Въ 2 часа 40 минутъ раздался выстрѣлъ вашего часового изъ засады, изъ щели забора со стороны Полковой (Мало-Базарной) улицы, и спустя 1—2 минуты начался правильный обстрѣлъ, подобный вчерашнему... Ваше сегодняшнее поведеніе, совершенно безопасное для вашей команды, стоявшей на громадномъ разстояніи отъ насъ, тѣмъ возмутительнѣе и позорнѣе, что вы нарушили данное вами вчера 4 марта слово — не стрѣлять въ насъ, если мы сами не вызовемъ васъ на необходимость отвѣчать выстрѣлами, и что вы постараетесь взять насъ живыми... Такъ сражается храброе россійское воинство съ небольшой кучкой противниковъ.

Группа протестующихъ ссыльныхъ».

Наутро, уже окончательно убѣдившись, что обѣщаніе губернатора взять насъ живыми вовсе не гарантируетъ отъ разстрѣла, мы еще съ большимъ стараніемъ принялись за окончаніе блиндажей со стороны Мало-Базарной улицы, тѣмъ болѣе, что наканунѣ Кудельскій расхаживалъ по крышѣ склада Кушнаревой, выходящаго на эту улицу. Брандмауеръ склада господствовалъ надъ зданіемъ «Романовки», и съ него, повидимому, готовился обстрѣлъ. «Открытое письмо» вызвался передать губернатору лично товарищъ Теслеръ, надѣясь при этомъ узнать и причину вчерашняго обстрѣла. Но какъ разъ въ моментъ его ухода, около 11 часовъ, снова раздался предательскій выстрѣлъ со двора караульнаго помѣщенія чрезъ еще незаблиндированную стѣну, выходящую на террасу. Но онъ такъ и ушелъ, не зная, что этимъ выстрѣломъ у насъ былъ тяжело раненъ въ ногу товарищъ Медяникъ. Впослѣдствіи, извлеченная хирургически пуля оказалась солдатской — изъ трехлинейной магазинки. На судѣ выяснился и стрѣлявшій — рядовой Семенъ Федоровъ. Обстрѣла на этотъ разъ не послѣдовало.

Съ бѣлымъ платкомъ въ рукахъ Теслеръ вышелъ изъ «Романовки» и на полдорогѣ къ караульному дому встрѣтилъ вице-губернатора Чаплина въ сопровожденіи полицеймейстера и полицейскихъ надзирателей. Прочтя «открытое письмо» губернаторъ, воскликнулъ: «Развѣ вы не стрѣляли? Мнѣ доложили, что вы начинаете!» Изъ разговора нашъ товарищъ вынесъ впечатлѣніе, что, повидимому, выстрѣлы и обстрѣлъ были сдѣланы безъ вѣдома губернатора. Вызвали Кудельскаго. На сообщеніе губернатора, что, по словамъ «политическихъ», они не стрѣляли, Кудельскій заявилъ: «Это неправда!»

А когда Теслеръ повторилъ свое категорическое утвержденіе, начальникъ мѣстной команды, отъ усмотрѣнія котораго фактически зависѣла наша жизнь и смерть, имѣлъ дерзость выразиться:

«Я не знаю, кто тамъ стрѣлялъ, одно знаю, что со стороны дома Романова; намъ некогда было разобраться, кто именно стрѣлялъ».

Губернаторъ вновь предложилъ намъ разойтись.

Когда вернулся Теслеръ и передалъ товарищамъ свой разговоръ съ губернаторомъ и Кудельскимъ, всѣмъ стало ясно, что обстрѣлы насъ являются предательски-организованными: кто-либо изъ казаковъ или солдатъ, окружающихъ «Романовку», дѣлаетъ предательскіе выстрѣлы, ихъ приписываютъ намъ. Караульные начальники, по инструкціи Кудельскаго, не разбирая, кто стрѣлялъ, вызываютъ конвой на позицію къ дому Сюткина и подвергаютъ насъ обстрѣлу. Не успѣли мы еще окончательно выяснить положеніе, какъ въ 3 часа опять раздался предательскій выстрѣлъ въ окно съ Мало-Базарной улицы. Нашъ постовой у окна ясно видѣлъ дуло ружья и дымокъ выстрѣла чрезъ щель въ заборѣ, когда пуля пролетѣла мимо него. И непосредственно за этимъ начался самый жестокій изъ всѣхъ обстрѣлъ «Романовки» съ трехъ сторонъ. Наше предчувствіе оправдалось, и наиболѣе сильно въ этотъ разъ насъ обстрѣливали со стороны Мало-Базарной улицы, чрезъ спеціально продѣланную, вынутіемъ досокъ, амбразуру во всю длину забора подъ сараемъ нашего двора. Пули сыпались градомъ; ихъ глухіе удары о кирпичи блиндажей напоминали стукъ топоровъ, и намъ сначала казалось, что рубятъ кухонную дверь, ломятся въ домъ. Если-бы обстрѣлъ произошелъ съ этой стороны нѣсколькими часами раньше, когда еще не были готовы блиндажи, и половина товарищей навѣрное погибла-бы отъ пуль. Этотъ жесточайшій обстрѣлъ засталъ пятерыхъ изъ нашихъ товарищей на потолкѣ, откуда они стаскивали послѣдніе кирпичи и землю. Укрываясь тамъ за балками, они слышали воинскую команду, громъ залповъ, удары пуль о стѣны и крышу. Лишь подъ конецъ обстрѣла имъ удалось спуститься внизъ.

Отъ дома Сюткина пальба велась не менѣе сильно. Преобладали залпы. Венеціанское окно столовой и окно угловой комнаты, обращенныя къ Сюткину, были сплошь изрѣшечены. Трехлинейныя пули пробиваютъ въ стеклахъ правильныя отверстія круглой формы, окруженныя вѣнчикомъ трещинъ. Отъ стекла къ стеклу внутрь отверстія увеличиваются, но стекла остаются цѣлыми. Берданочныя пули вышибаютъ въ нихъ цѣлыя куски неправильной формы. Расположенная противъ углового окна печка была вся исковеркана, просверлена пулями; отъ нее во время обстрѣла летѣли осколки кирпичей. Деревянная иконка въ 1 квадратную четверть была прострѣлена тремя пулями, рукоятка пилы — тоже.

Одна пуля ударила въ рюмку, стоявшую въ шкафу, и она долго вертѣлась на перешибленной ножкѣ. Подъ конецъ обстрѣла у насъ былъ тяжело раненъ товарищъ А. Костющко-Валюженичъ на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ 4-го марта ранили Хацкелевича. У Костюшки пуля прошла чрезъ бедро и засѣла въ спинѣ. Повидимому, былъ задѣтъ и нервъ, — малѣйшее движеніе причиняло ему сильную боль. Вначалѣ у него появилась тошнота. Но за все время, лежа на полу «Романовки», среди грязи, пыли и мусора, ни одинъ изъ нашихъ раненыхъ не издалъ ни одного стона.

Но вотъ обстрѣлъ затихъ. Мы уже вздохнули свободнѣе, надѣясь, что до завтра оставятъ въ покоѣ. Вдругъ, чрезъ полчаса, — новые выстрѣлы, теперь со стороны Лены, откуда еще не было до сихъ поръ обстрѣла. Чаша терпѣнія переполнилась... Въ умы проникло сознаніе безвыходности положенія. Стало очевиднымъ, что предательскіе выстрѣлы и обстрѣлы насъ возведены въ систему и мы каждую минуту, безъ всякаго повода съ нашей стороны, подвергались опасности быть снова и снова разстрѣливаемыми.

У всѣхъ явился вопросъ: «Что-же дальше? Гдѣ-же выходъ?» И не имѣя возможности обсудить сообща положеніе дѣлъ безъ риска опять подвергнуться обстрѣлу, мы рѣшили послать товарища Теслера къ губернатору и просить хотя-бы на 2—3 часа оставить насъ въ покоѣ. Изъ окна былъ выкинутъ бѣлый флагъ. Теслеръ поѣхалъ къ губернатору, которому и на этотъ разъ Кудельскій и полицейскіе надзиратели донесли, что послѣ обстрѣла, вызваннаго «политическими», мы опять сдѣлали нѣсколько выстрѣловъ, но солдаты, молъ, по его, губернатора, распоряженію, не отвѣчали намъ. Наглость провокаціи завершалась низостью ложныхъ доносовъ.

Губернаторъ увѣрялъ, что мы спокойно можемъ обсудить положеніе дѣлъ, — стрѣльбы не будетъ. По возвращеніи Теслера, мы всѣ собрались въ одну комнату и поставили на обсужденіе вопросъ: что дѣлать? У насъ было три одинаково печальныхъ выхода: 1) продолжать сидѣнье за блиндажами «Романовки»; 2) сдѣлать отчаянную попытку вылазки и 3) сдаться. Въ бурныхъ, страстныхъ дебатахъ мы долго обсуждали эти безвыходные пути.

Въ первомъ случаѣ вопросъ не рѣшался, а только откладывался на нѣсколько дней, пока запасы не истощатся и число убитыхъ не возрастетъ до значительной степени. Разъ отъ разу обстрѣлы дѣлались ожесточеннѣе, уносили новыя жертвы изъ нашей среды, а мы попрежнему обрекались на пассивное выжиданіе очереди быть убитыми или ранеными. Конечно, и мы могли убить нѣсколько солдатъ, навѣрняка стрѣляя изъ-за блиндажей. Но развѣ убиваніе подневольныхъ людей могло быть цѣлью нашего протеста? Мы каждый день могли быть подвергнуты обстрѣлу съ крышъ сосѣднихъ домовъ и чрезъ потолокъ нижняго этажа. Тутъ ужъ мы являлись совершенно беззащитными, и насъ перестрѣляли-бы навѣрняка поголовно и совершенно безнаказанно. Отчаянная вылазка имѣла-бы смыслъ лишь въ томъ случаѣ, если-бы можно было скрыться прорвавшимся, бѣжать въ Россію. Но зимой въ Якутскѣ объ этомъ нечего было и думать. А иначе появленіе на улицѣ съ нашимъ оружіемъ — дробовиками, револьверами и финскими ножами было равносильнымъ поголовному разстрѣлу насъ залпами съ дальняго разстоянія безъ всякой возможности самозащиты.

Доставленіе этого удовольствія врагамъ тоже не входило въ задачи нашего протеста.

Съ того момента, какъ выяснилась тактика противниковъ, ихъ нежеланіе брать насъ приступомъ, а дѣйствіе изморомъ, обстрѣлами съ дальняго разстоянія, судьба нашего протеста была рѣшена. Лишенные возможности дѣйствительной самозащиты противъ непредвидѣнной вначалѣ тактики нашихъ враговъ, мы рано или поздно обрекались на сдачу, если не хотѣли безсмысленныхъ жертвъ съ той или другой стороны. И мы сдались въ твердой увѣренности, что свою готовность къ самопожертвованію мы еще сумѣемъ доказать предъ военнымъ судомъ, который грозилъ намъ висѣлицами и каторгой.

Въ результатѣ долгихъ обсужденій значительное большинство товарищей признало необходимость сдаться, остальные подчинились этому рѣшенію изъ чувства групповой товарищеской солидарности.

Вечеромъ извѣстили губернатора объ этомъ рѣшеніи. Въ эту страшную ночь предъ сдачей никто не смыкалъ глазъ, всѣ бродили убитые. Слезы отчаянія подступали къ горлу, душила злоба при одной мысли о завтрашнемъ днѣ. На многихъ было жутко взглянуть; опасались, что нѣкоторые покончатъ самоубійствомъ.

И понадобилось все тупое звѣрство и наглость урожденнаго провокатора — полицейскаго надзирателя Олесова, чтобы въ эту самую ночь, когда мы, убитые горемъ, ожесточенно ломали свое оружіе, пріѣхать въ караульный домъ съ четвертью водки и, спаивая солдатъ, говорить имъ: «вотъ если-бы вы были молодцами, такъ пошли-бы да и расправились съ политическими»...

 

(OCR: Аристарх Северин)